[Epic Arda slash]

Вроде на картинке ничего неприличного - но мойбох, какой язык тела и мимика!!

Автор: croclock
Форма: арт
Пейринг/Персонажи:Куруфин/Финрод
Рейтинг: PG-13

@темы: арт, Curufin, Finrod, Первая Эпоха, PG-13

---

[Epic Arda slash]

Название: Под покровом света
Автор:  Ангайлин
Бета:  Ангулема
Размер: 2400 слов
Рейтинг: NC-17(кинк!)
Пэйринг: Амрод/Амрас; Амрод/Амрас/Маэдрос, намёк на Маэдрос/Фингон
Жанр: ПВП, романс, флафф
Краткое содержание: Маэдрос случайно видит то, что не предназначалось для его глаз, но становится совсем не чужим на этом празднике жизни, а расхожее выражение «держать свечку» обретает новый смысл.




Старший сын Феанаро возвращался из Тириона, едва не падая с лошади от усталости. За минувшие два дня ему пришлось изрядно побегать по городу: для строящейся в северных холмах крепости требовались материалы, инструмент и рабочие руки. Главная башня, служившая первым убежищем семье изгнанника, была уже полностью обустроена и пригодна для жилья. Однако Феанаро желал, чтобы его новый замок превзошёл размахом покинутый тирионский дворец.
В нём Майтимо поначалу собирался остановиться на отдых. Но едва он представил себе анфиладу просторных опустевших комнат, как сразу затосковал по скромному убранству Форменоса. Поэтому он решил возвращаться без промедления и после многочасовой скачки с радостью завидел впереди очертания восьмигранной башни.
Спешившись, Майтимо с трудом устоял на ногах: колени предательски дрогнули. Но требовалось позаботиться не только о себе: заведя верного Сорнэ в конюшню, он расседлал и вычистил его, между делом мечтая самому смыть с себя пот и пыль. И лишь после этого направил нетерпеливые шаги в купальню.
Ещё не доходя заветной двери, которую украшали непрозрачные слюдяные вставки, он понял, что внутри кто-то есть. Но это не смутило Майтимо: просторная ванна легко вмещала нескольких эльдар, а потревожить чужое уединение он не боялся, потому что сам почти отвык от него. И недрогнувшей рукой он повернул резную ручку.
Все огни были погашены – лишь на бортике ванны стояла одинокая лампа, льющая мягкий зеленовато-жёлтый свет. И зрелище, что разворачивалось в круге света, заставило Майтимо затаить дыхание. Под загадочно мерцающей рябью белели два юношеских силуэта, слившихся в один. Он сразу узнал самых младших своих братьев – Амбаруссар.
И их единение было совсем непохоже на привычные братские объятия. Придерживаясь за край мраморной чаши, близнецы с жаром одаряли друг друга поцелуями, переплетались ногами и тёрлись бёдрами. Их едва слышные стоны почти заглушались слабым плеском воды.
Майтимо самого словно бы обожгло зрелищем чужой страсти. В первый миг он хотел незаметно выскользнуть наружу, но природная решительность взяла верх:
– По правилам приличия я должен извиниться, помешав столь интимной сцене.
Он ожидал бурного всплеска и неловкого барахтанья, с которым застигнутые врасплох братцы кинутся врассыпную. Но вместо этого они тихо скрылись под водой и вынырнули уже по разные стороны ванны, смущённо и вместе с тем дерзко поглядывая на Майтимо.
– Извинения приняты, Нельо, – старший близнец пожал плечами. – Но чего нам ждать от тебя дальше?
– Уж всяко не одобрения. Но ваше счастье, что это увидел я. Кто-нибудь ещё знает?
Близнецы помотали головами, и Тельво начал сбивчиво объяснять:
– Мы не думали, что кто-то зайдёт. Отец с Морьо, Турко и Курво уехал на горную разведку, мы остались на хозяйстве, а Кано у нас за главного, но он не собирался мыться… а тебя мы ждали только завтра.
Майтимо развёл руками:
– Стоило вернуться домой пораньше, чтобы поймать братишек на горячем. И что вам в этих забавах? – спросил он без строгости, скорее сокрушённо.
– Мы не забавляемся! – воскликнул Питьо. – Точнее, не только это. Нам просто хорошо быть вместе.
– Но почему так? Разве нельзя быть вместе без этой… игры в супружество?
– Нельо, воздержись от суждений о том, чего не понимаешь, – голос младшего близнеца зазвенел от обиды. – Ни я, ни Питьо не помышляем о браке. Нам всегда было довольно друг друга, а тот, кто захочет разрушить наш союз, пусть сначала попробует разбить отцовские Камни.
После этих слов Питьо одним неуловимым текучим движением оказался рядом с Тельво и проронил, искоса поглядывая на старшего:
– А ведь ты и сам не спешишь обручиться с какой-нибудь прекрасной девой…
Майтимо покраснел так, что это было заметно даже в полумраке. Он скрестил руки на груди, будто ограждая что-то сокровенное, и сказал чуть строже, чем хотел:
– Сейчас речь о вас, не обо мне. И я хочу понять, зачем вам это.
– Затем, что это приносит нам радость и удовольствие! После изгнания в нашей жизни не так много радости. Разве ты сам не чувствуешь холода? – спросил Питьо почти с вызовом.
Майтимо сразу понял, что брат разумел не только природный холод, что царил в этом пустынном северном краю, вдали от светоносных Древ. После того, как они переселились сюда, странное охлаждение стало проникать и в души. Он и сам это замечал, и немало огорчался. Но его согревало спокойное понимание Макалаурэ… да ещё пылкая юность Финдекано. Средние братья держались друг друга и тоже были достаточно взрослыми: у Курво уже подрастал собственный сын. Близнецы же попали в Форменос, не успев возмужать. Они ещё не забыли тепло рук матери и нуждались в нежности более всех остальных. Но как помогло бы этому раскрытие их тайной связи? Отец, нрав которого не становился со временем мягче, просто оторвал бы их друг от друга безо всякой жалости, и это не принесло бы ничего, кроме нового страдания. Майтимо рассудил, что младшим просто нужно немного подрасти – и тогда они сами перестанут цепляться друг за друга.
И по недолгом размышлении он решительно сказал:
– Я обещаю, что сохраню вашу тайну.
Даже если бы вначале он испытывал сомнения, то сейчас они бы враз истаяли под взглядами близнецов, полными горячей признательности:
– Нельо, ты самый лучший брат на свете! – воскликнул Тельво. – Ты просто спас нас – и не только от наказания!
– Но у нас есть ещё одна просьба, – сказал Питьо с ноткой неуверенности, сжимая под водой руку своего близнеца. Майтимо заметил это и благодушно усмехнулся:
– Посторожить вас за дверью?
– Нет, просто… побудь с нами ещё, пока мы здесь… – старший Амбарусса совсем смешался, и лицо его приобрело такой же оттенок, как волосы.
На мгновение Майтимо опешил, а потом ответил, сдерживая гнев:
– Вот что, фантазёры: если это такая затейливая форма благодарности, то я в ней не нуждаюсь.
– Нет, Нельо! – воскликнул Питьо. – Дело не в благодарности… мы просто хотим, чтобы ты остался. Ты нам очень нужен сейчас.
– Но зачем, если это… это же только ваше? – растерялся Майтимо.
– Верно, – кивнул Тельво, боком усаживаясь на край ванны. – Но наша тайна заставляет нас скрываться… чуждаться остальных. А ведь мы часть семьи и хотим оставаться ею!
– Мы устали прятаться, – твёрдо и словно бы чуточку горько произнёс Питьо. – Нам нужен тот, перед кем можно себя обнаружить, и кто не отвергнет нас. И тебя нам послала сама судьба!
Они как будто что-то понимали про него, но Майтимо решил не уточнять. Он бросил кожаную безрукавку на скамью, где уже лежала одежда близнецов, уселся сам и стянул сапоги.
А потом босиком подошёл к самой кромке воды и поднял лампу – пятно света расширилось и вползло на стены. Однако Майтимо смотрел только вниз перед собой.
Рассеянно, словно в забытьи, он водил светильником по воздуху и заворожённо следил, как колышущаяся зеленоватая сеть бликов накрывает сплетающиеся тела. Его братья резвились, как дельфины на альквалондском мелководье, и он с нежностью улыбался, созерцая их грациозные игры. При этом дух Майтимо, как и пристало эльдар, уверенно властвовал над плотью: разделить наслаждение близнецов он не желал и потому не чувствовал телесного томления.
Даже тогда, когда они перешли к более откровенным ласкам и для этого соединились в кольцо – головой к бёдрам друг друга. И, охватив друг друга согнутыми коленями, стали похожи на диковинный морской цветок.
Эта композиция, дивная в своей простоте и совершенстве, медленно кружилась в воде – Тельво и Питьо придавали ей вращение, отталкиваясь руками от дна; и то один, то другой выныривал на поверхность, чтобы глотнуть воздуха и снова прильнуть губами к естеству брата. А затем клубок распался, и близнецы повернулись лицом друг к другу.
По-прежнему Майтимо не слышал ни слова, лишь едва уловимые стоны. И вдруг он понял, что они привыкли так: совершать своё таинство в тишине, чтобы не быть застигнутыми. От этой мысли ему стало немного грустно.
Тем временем Тельво откинулся на край ванны и простёр руки вдоль бортика, а разведённые колени подтянул к груди. Питьо, заняв подобающее ему место, скользнул рукой в промежность брата и засмеялся – ласково, с хрипотцой. А потом сделал что-то такое, отчего Тельво застонал уже в голос, запрокинув голову.
– Тшшш, – и, видя, как поспешно Питьо накрыл другой рукой губы брата, Майтимо решил вмешаться:
– Если хочется, можете вести себя погромче – я сплету заглушающие чары.
Они оба воззрелись на него с радостным изумлением:
– Вот спасибо тебе, братец! Мы сами даже не догадались бы тебя об этом попросить.
«Да вы, верно, и позабыли про меня», – подумал Майтимо без малейшей обиды – с одной только нежностью. Его весьма радовало то, что близость Амбаруссар не выглядела зрелищем напоказ: они старались друг для друга, а не для него.
Он обошёл ванну широким кругом, шепча слова Силы, а затем шагнул внутрь круга. Меж тем Питьо закончил приготовления и, стоя на коленях, соединился со своим близнецом, который уже не сдерживал возгласа, полного простодушной радости:
– Ох, Питьо, славный мой, горячий братик!
Вода выплёскивалась через край ванны в ритме движений Питьо, который придерживал ноги брата под коленями, в ритме сладких стонов Тельво. Старший близнец не столь громко выражал свои чувства, но шумное дыхание и горячечный шёпот выдавали его страсть вполне. А под конец и он не удержался от вскрика, уткнувшись лицом в шею брата.
И тогда Майтимо отвёл лампу за спину, так что близнецов укрыла его собственная тень.
Некоторое время они не разрывали объятия, будто вплавившись друг в друга. И только вдоволь насладившись своей близостью, разняли руки, обернувшись к старшему.
– Нельо, ещё раз спасибо тебе за понимание и снисходительность, – обычно звонкий голос Питьо звучал приглушённо и слегка застенчиво.
– И за чары, – прибавил Тельво. – Они были очень кстати: когда тебе хорошо, кричать вслух интересней и радостней, чем в осанвэ.
Они с братом обменялись взглядами, полными обожания.
– Но ведь ты сам ещё не искупался с дороги! – спохватился младший из близнецов. – Ох, прости, что заставили тебя ждать. Давай-ка сюда лампу, ты отлично её держал!
Улыбнувшись необидной насмешке, Майтимо наклонился и подал ему светильник. Тельво забрал его, а другой рукой ухватил запястье брата. В тот же миг вынырнувший у самого бортика Питьо обвил его щиколотки мокрой гибкой рукой, похожей на водяную змею. Согласный рывок – и с растерянным возгласом Майтимо рухнул в ванну, на руки близнецов, подняв вокруг себя завесу брызг.
– Вы… маленькие хитрые выдры! – воскликнул он, барахтаясь и отфыркиваясь.
– Будешь ругаться – выдры отгрызут тебе уши, – в подтверждение своих слов Тельво прихватил зубами край уха Майтимо, и от этого дразнящего касания у него сладко дрогнуло под ложечкой.
– И что за манера: купаться в одежде? – Питьо с напускной строгостью покачал головой.
Тут же проворные пальцы сразу четырёх рук принялись распускать пояс, расшнуровывать ворот с манжетами и совлекать облепившую ткань. Майтимо наслаждался этим освобождением – теперь ничто не мешало тёплой воде омывать распаренную кожу, а дразнящие мимолётные касания будили в нём смутное предвкушение, которое окрепло, когда горячий вкрадчивый шёпот с обеих сторон стал бархатно вливаться в уши:
– Позволь нам снять твою усталость, брат. Пожалуйста, позволь…
И Майтимо позволил. Прикрыв глаза, он выдохнул:
– Я ваш.
Его плоть, неизменно пребывавшая в согласии с духом, откликнулась мгновенно, заставив близнецов замереть от восхищения. Конечно, они не раз видели старшего обнажённым, но так откровенно – никогда. Откинувшись затылком на край ванны, он вытянулся на воде во весь рост, а стоявшие на коленях братья слегка поддерживали его с обеих сторон, лаская взглядами дивно вылепленное тело, простёртое перед ними.
– Ммм, мы даже не сомневались, что там ты так же отлично сложён, как и во всём остальном! – лукаво подмигнул ему Питьо.
– И так соразмерен... – губы Тельво непроизвольно округлились, когда он любовался мужской статью старшего брата.
С молчаливого одобрения они дотронулись до налитого ствола, принялись осторожно поглаживать, а затем сплели пальцы вокруг. Горячая волна затопила Майтимо: его предвкушение сбывалось самым восхитительным образом.
– Не знаю, как тебе, а мне уже мало просто любоваться, – заявил Тельво близнецу. Он склонился и запечатлел сочный поцелуй на рдеющем навершии. А потом сел на дно ванны, так что ему теперь не приходилось наклоняться. Питьо последовал его примеру, только уселся уже поверх Тельво – на лице его при этом читалось глубочайшее сосредоточение.
Они вновь соединились – Майтимо не мог этого видеть под собственным телом, но понял по обращённым друг на друга взглядам близнецов, загоревшимся золотистым сиянием.
Вслед за тем они уделили внимание и старшему брату, с обеих сторон прильнув губами к его естеству, вздымающемуся из воды. Одновременно с этим Питьо приподнимался на бёдрах брата и опускался снова, без лишней торопливости, размеренно и плавно.
Не прерывая своего соития, близнецы ласкали восставшую плоть Майтимо, то поочерёдно, то сообща. А когда они встретились губами на самой вершине и принялись порывисто, жадно целоваться, старший уже не сумел сдержаться. С беспомощным, почти изумлённым, вскриком он излился туда, где смыкалось и скользило тёплое, влажное, податливое…
Словно сквозь туман, он слышал, как рассмеялись близнецы, и тут же их смех перешёл в слитный гортанный стон: Питьо задвигался резче и быстрее, Тельво подался ему навстречу, запрокинув голову, и, наконец, оба замерли, накрепко обхватив друг друга и остывающие чресла Майтимо.
– Ну вот, нам и не пришлось спорить, кто сделал братцу приятнее, – весело заявил Тельво, и при виде лукаво переглядывающихся физиономий у старшего перехватило дыхание от нежности. Отдышавшись, он притянул к себе обоих близнецов, с истовой благодарностью целуя довольные лица, слизывая жемчужные брызги.
– Тельво… Питьо… рыжие вы негодники, как же вы дороги мне, если бы только знали…
– Мы знаем! А теперь знаем ещё лучше, – уверил его Тельво.
– Видно, неспроста меня так тянуло домой из города.
Питьо спросил, будто невзначай:
– Ты не виделся там с Финдекано?
– Нет, он с отцом уехал в Валмар, навестить родичей Индис, – Майтимо вдруг смутился, что братья понимают про него больше, чем ему бы хотелось. Чтобы развеять эту недосказанность, он сказал ясно и прямо:
– То, что я сегодня делал с вами, никак не касается Финдекано. Мне не хватает его рядом, но это не та жажда, которую может утолить кто-то другой. А с вами я просто отдыхаю душой, и счастлив, что не упустил такого случая.
– Мы всегда готовы сделать это ещё раз… если захочешь, – мурлыкнул Тельво.
– Я буду помнить об этом, – улыбнулся Майтимо.
Потом, ополоснувшись, все трое нежились в воде, облокотившись на край ванны. Тельво прильнул к груди Майтимо, а Питьо обнял его сзади, приятно обжигая прохладную спину – он оказался словно укутан живым одеялом. Позволив себе немного помлеть, он объявил – чуть менее решительно, чем ему хотелось:
– Так, братишки, давайте уже заканчивать наши купания, а то я засыпаю.
– Засыпай, – хихикнул Тэльво и подул ему в лицо. – А мы отнесём тебя в постель.
– Как Морьо, когда он на радостях нахлебался вина после того, как мы отстроили оружейную, – подхватил Питьо.
– Этого ещё не хватало! – встряхнулся Майтимо, осторожно, но непреклонно высвобождаясь из объятий. – Если Кано увидит, как вы меня тащите, то от испуга может лишиться своего драгоценного голоса. Конечно, он не подумает, что я пьян, зато сразу решит, что я поскользнулся на мокром полу и приложился головой.
Майтимо выбрался из ванны – со всей предосторожностью, чтобы шутка не стала правдой. Тело, обретшее свой полный вес, слушалось его неохотно, и он заново почувствовал, как сильно утомлён. Только эта усталость была совсем непохожа на ту, с которой он входил в купальню. Тогда он был как налитый свинцом, а сейчас – словно бы сладким тягучим мёдом.
Обтираясь полотенцем, нагретым на каменной печке, и облачаясь в просторную накидку из ворсистой ткани, он слышал плеск и хохот – заглушающие чары уже рассеялись, а близнецы продолжали резвиться: один вылезал из воды, а другой стаскивал его обратно.
Но для самого Майтимо забавы на сегодня были окончены. Он знал, что уснёт, едва голова коснётся подушки – под тихий перебор струн арфы Макалаурэ, который даже в осанвэ не станет донимать его расспросами.
И быть может, ему посчастливится увидеть во сне искристые синие глаза и тугие блестящие косы.

@темы: Maedhros, тексты, Amras, Amrod, Эпоха Дерев, NC-17

---

[Epic Arda slash]

Название: Отблески огня
Автор:  [Sauron]
Форма: арт
Пейринг/Персонажи:Карантир/Келегорм
Рейтинга: NC-17

@темы: арт, Caranthir, Celegorm, Первая Эпоха, NC-17

---

Третьей Эпохи сокровищница)))

[Epic Arda slash]

Итак, посредством обсуждения с пэрами своей королевской волей объявляю!

В сем посте можно размещать ссылки на понравившиеся вам тексты по Третьей Эпохе с ЭЛЬФИЙСКИМИ пейрингами, а так же арты и прочие работы как они есть

Quenno!

И для начала

Арт от Sasheenka, Маглор/Элрохир, PG-13



Elves by ~Sasheenka on deviantART

@темы: Третья Эпоха, организационное

---

[Epic Arda slash]

Название: Carnil
Автор:  Крейди
Форма: текст
Размер: миди
Пейринг/Персонажи:Трандуил/Карантир, Фингон/Маэдрос, упоминается Белег/
Жанр: драма
Рейтинг: NC-17



«Вполне возможно любить двоих, но каждого – по-своему».

Толкиен, письмо 244 «Об Эовин и Фарамире»



«...и одна любовь не станет меньше от другой».

Толкиен, «История Финвэ и Мириэль»



1. Оссирианд

Северный Оссирианд,
101 г. I Эпохи, лето

Лето в краю Семи рек никогда не было иссушающе-знойным или наоборот – слишком уж холодным и дождливым. Прошло уже девять десятков весен с тех пор, как он впервые попал в эти края, и каждый раз нолдо не переставал радостно удивляться, сравнивая светлые дубовые и буковые рощи не только с неприветливыми пустошами Химлада, поросшими вереском и терновником, но и с лесами вокруг Форменоса – суровыми, под низким северным небом, казалось, прижимавшим к земле березы и ели. Он боялся теней, выползавших в серебряных сумерках Телпериона из-под огромных причудливых корней, из-за стволов и пней, кустов и холмов. Мальчик вздрагивал, но не зажмуривался – лишь теснее прижимался к стеганой куртке Дириэля, мечтая скорее оказаться в жаркой кузнице рядом с отцом – хмурым и неулыбчивым. Правда, его глаза цвета угрюмых грозовых туч светлели, когда он подхватывал сына на руки.

– Тьелпе, опять боялся темноты? И как I-wenin еще берут с собой такого трусишку!

– Он еще совсем мал, Курво, – Дамрод взлохматил черные волосы маленького нолдо.

– Для того и берем, чтобы отвык бояться, – добавил Дириэль. – А где отец?

– Выбирает в сокровищнице камни для меча, который мы с ним отковали.

– Но... У нас у всех уже есть мечи, – протянул старший из близнецов, восхищенно разглядывая лежащее на наковальне оружие.

– Этот для Короля. Финвэ не хотел, но отец уговорил его.

– И против кого его придется обнажить? Против братьев отца и их сыновей, наших братьев?

Нельо появился неожиданно – словно возник из отблесков пламени, бросавших причудливые тени в прямоугольник дверного проема.

– Против Мелькора. Он приходил сюда, и отец прогнал Черного. Пока близнецы ездили на охоту, Макалаурэ пугал птиц, оглашая окрестности своими балладами, а ты пропадал неизвестно где... – ворчливо отвечал Атаринке.

– Что ему было нужно, Куруфинвэ? – уже другим тоном спросил старший брат.

– А ты как думаешь? Сильмариллы! Все Валар одинаковы, и остальные тоже хотят прибрать Камни к рукам.

– Так где ты был, Майтимо? Отец хотел тебя видеть, он в сокровищнице вместе с Королем.

– Я ездил в Тирион. Говорил с Фингоном, – произнес Нельо, выходя из кузни.

–Фингон ему, видите ли, дороже отца и братьев! – бросил вдогонку Курво. И тут же обернулся к сыну:

– Тьелпе... Ты, наверно, проголодался?

Отец очень любил Тьелпе, но далеко не всегда это показывал – часто мальчик сидел в углу мастерской, играя с драгоценными камнями или удивительными механическими игрушками, а Куруфинвэ работал, изредка поглядывая на сына. Правнук Короля нолдор рос тоже молчаливым и задумчивым. Мама после очередной ссоры с отцом отправилась в Тирион, пообещав вернуться. Он ждал – но уезжать к ней из Форменоса не хотел. Впрочем, мальчик редко скучал.

Близнецы и Макалаурэ обожали возиться с племянником, иногда и Майтимо сажал его перед собой на коня, и они отправлялись в лес или на берег моря, искать удивительные камни – гладко отшлифованные водой, пятнистые и переливающиеся не хуже перламутра огромных раковин, выносимых приливом. В Тирион Майтимо его никогда не брал. Тьелпе и не просил – мальчик очень рано начал понимать, видеть зрением , когда чего-то говорить или делать не стоит.

Тьелкормо как-то заявил, что маленькие дети ему неинтересны.

– Вот когда подрастет для настоящей охоты...

– И для того, чтобы держать в руках меч, – добавил Карнистир со своей обычной кривой ухмылкой.

Но они тоже любили его – по-своему. Тьелперинкар понял это, когда чернота – липкая, удушливая, мерзкая – заполнила Форменос. Он уже достаточно подрос, чтобы понять все. Не рассудком – так фэа. А осознав – забился под остывшую отцовскую наковальню. Там его и отыскал Тьелкормо. Он усадил мальчика на колени и шепотом, казавшимся нестерпимо гулким в страшной тишине Форменоса, заговорил:

– Здесь опасно, Горсть Серебра. Ты можешь отправиться к маме в Тирион... Хотя и там так же темно и неизвестно, что будет дальше.

Маленький нолдо вытер глаза и щеки широким рукавом Охотника.

– Я останусь, с вами не страшно. Турко, а Король... он не вернется? Ушел, как Мириэль?

– Да, Тьелпе. Пойдем, а то все тебя ищут.

Он был с другими детьми и женщинами в насквозь продуваемых холодным соленым ветром шатрах на берегу моря, когда вернулся отец. Кольчуга Куруфинвэ Атаринке была вся в пятнах копоти и бурых потеках, шлем он снял – голова перевязана, повыше левого виска белое полотно уже промокло красным.

– Отец, ты ранен?

– Собирайся, сын. У нас теперь есть корабли.

Он вспоминал тот день – неправильный, какой-то не такой, хотя лишь в Лосгаре из подслушанных разговоров понял, что случилось в Альквалондэ. Тьелперинкар лежал в траве на дне небольшого овражка и старался заставить себя думать о чем-то другом. А лучше – просто следить за медленно открывающим краешек солнца пуховым облаком, похожим на смятую подушку, за возней и стрекотом насекомых, полетом птиц в теплых потоках Ильмэна... Запахи в конце лета в Оссирианде были все с какой-то еле уловимой горчинкой, напоминавшей о близящейся осени. Больше шести десятков солнечных кругов назад тоже стоял такой чуть печальный август, когда он заговорил с Майтимо о Клятве.

– Я уже взрослый и мог бы разделить ее с вами.

Руссандол обнял его плечи левой рукой.

– Даже и не думай, Тьелпе. Нас семеро, и этого вполне достаточно, чтобы ее исполнить. Ты должен идти по пути, с которого мы свернули. Пути созидания, а не разрушения. Ты один у нас, понимаешь?

– Но почему? – искренне удивился юный нолдо. – Прости, Нельо, но вы – благороднейшие и прекраснейшие из эльдар. Почему никто, кроме отца, не женился? И не собирается...

– Курво вступил в брак еще до Форменоса. До Клятвы, которую как глава рода я запрещаю тебе произносить.

– Как скажешь, Нельо. – Племянник добродушно и чуть лукаво улыбался. – И все же... Я слышал, что в Амане, да и здесь, многие эльдэр дарили тебе венки... Неужели никто не нравился?

Лицо Майтимо окаменело. Тьелпе не дождался ответа – караковый скакун Руссандола унесся вперед, повинуясь мысленному приказу всадника.

* * *

Небо вдруг стало пустым и безмолвным, стихла возня белок и бурундуков в ветвях деревьев. Тьелпе передернуло от резкого мертвящего холода – что-то огромное, черное и мохнатое распласталось в прыжке над оврагом. Волк был не быстрее его – эльф вскочил и успел выхватить кинжал, когда что-то свистнуло – раз, и еще раз. Зверюга рухнула рядом, едва не задев узорные черно-алые сапожки. Ангбандский гаур. В каждом глазу еще подрагивало по стреле с выкрашенным в зеленое оперением.

– Эй, голда! Ты из Дома Феанора? – раздалось чуть ли не над ухом.

Тьелпе резко обернулся. Незнакомец стоял на краю оврага, опираясь на длинный лук.

– А ты кто такой, чтобы спрашивать? – надменно отвечал нолдо, стыдясь своей невнимательности.

– Трандуил Ороферион, к твоим услугам. Здесь живет народ моей матери, леди Нифрелас. Ее брат погиб, защищая эти земли, когда вас тут и в помине не было.

Все это было сказано настолько учтивым тоном, что Тьелперинкар не обиделся, несмотря на последние слова лайквэндо.

– Извини. Благодарю тебя, ты мне жизнь спас. Я...

– Да ладно. А я знаю, что приехали принцы Амрод и Амрас. И другие лорды Феанариони, верно? Я охотился когда-то с лордами близнецами, познакомил их с Пастырями Деревьев... Слушай, тебе не жарко в черном? Рубашка красивая, конечно, но солнце-то так и печет!

Сам болтун был в светло-зеленой тунике, расшитой речным жемчугом. Он был совсем молод – родился не раньше, чем полсотни весен минуло с восхода Светил, подумал Тьелпе. Огненно-золотые кудри падали на плечи из-под простого белого кожаного ремешка, прозрачные зеленые глаза смотрели с легкой насмешкой, почти не задевавшей сына Куруфина – нрав у младшего принца Первого Дома был мягче и спокойней, чем у отца и его братьев.

А Трандуил продолжал, спрыгнув в овраг и от души пиная тушу волка:

– Слушай, голда, ты тут в первый раз? Чуть ближе к Эред Луин замечательная рыбалка на Узких озерах, а какая здесь охота! Ну, наверное, ваши принцы Амрод и Амрас всем уже рассказали!

– Я уже бывал в Оссирианде, – наконец-то вставил Тьелпе, – но так далеко на юг еще не забирался. Так ты тот самый Трандуил? Мне казалось, что сын леди Нифрелас младше.

– Был младше. Так лорды рассказывали обо мне? Приятно слышать. Они не уступят нам в знании о лесе.

– Приятно слышать, – усмехнулся нолдо. – Они братья моего отца.

– Значит, ты...

– Келебримбор Куруфинвион. Если не спешишь – приглашаю тебя в наш охотничий домик на Аскаре.

– С одним условием – и ты не вздумай отказаться от приглашения в дом моей матушки.

– Надеюсь, обмен любезностями не затянется до вечера? Или ты хочешь дождаться приятелей этого гаура, племянник?

Оба почти одновременно обернулись. Нолдо в черном и алом появился так неожиданно, неслышно, что Трандуил удивленно вытаращил и без того огромные глаза.

«Наверное, чары». Нолдо тоже взглянул на него – словно на долю мгновенья молния вылетела из сердцевины тучи.

– Тьелпе, твой отец со свитой в двухстах шагах к северу. Расскажешь сам, какой ты сонный растяпа, runda! Иди, мы поедем сразу домой на Морвиньоне.

– Иду, Морьо. – Келебримбор, опустив голову, выбрался из оврага и скрылся за серыми стволами вязов.

Они исподволь разглядывали друг друга. Карантир был высок, но все же ниже Келеборна. Темные волосы в лучах высверкнувшего из-за похожих на огромные сугробы облаков солнца оказались темно-каштановыми, с рыжеватыми искорками. Глаза были едва ли не черными, а издевательская кривая усмешка как-то очень шла к узкому смуглому лицу и довольно тонким губам цвета спелой брусники. Илли еще никогда не видел такого невероятного сочетания силы и гибкости. И такого взгляда – проникающего даже сквозь плоть и кости, а кожа и вовсе горела.

– Дом Феанора в долгу перед тобой, Трандуил, – прервал молчание принц.

– Можешь звать меня Илли, лорд Карантир.

– Илли... – протянул нолдо, – а ты можешь называть меня Морьо.

Юноша покачал головой.

– Король Сумерек запретил говорить на вашем языке.

– Но он нас сейчас не слышит, верно?

Карантир огляделся по сторонам, словно Тингол мог выскочить из кустов бузины или спрятаться за муравейником. Скоро Илли изумленно осознал, что смеется вместе с ним чуть не до слез.

– Это будет наша маленькая тайна. Всего лишь имя, хорошо? – добавил Карантир таким голосом, что юному эльфу стало как-то не по себе. От одного голоса. Резкого, со звенящими металлическими нотками, но такого волнующего – отчего-то вспомнились медные струны арфы Даэрона, – сын Феанора тоже играл, пытался сыграть на струнах его души... Синда стиснул зубы и опустил ресницы.

Карантир свистнул, подзывая коня – Морвиньон вынесся на поляну иссиня-черным смерчем и застыл почти неподвижно рядом с хозяином. Нолдо вскочил на спину валинорского скакуна – Илли и в Барад Эйтель не видел таких огромных.

– Я не езжу шагом, – голос Морьо все так же обжигал и словно старался проникнуть вглубь души, – садись спереди.

– А как же...

– Твой лук? Давай сюда. Так, мы будем ждать Второй Музыки Айнур? Запрыгивай.

Охотничий домик... Голодрим построили маленький замок – пусть частью он и был из дерева. Со рвом, подъемным мостом, высоким частоколом на земляном валу. Еще одна насыпь виднелась внутри, за заостренными бревнами – на ней были сложены каменные стены с узкими бойницами, выше нацеливались в небеса изящные деревянные башенки.

Илли облегченно вздохнул – про себя, но ему показалось, что Морьо понял это, едва слышно хмыкнув. Всю дорогу по редколесью и приречным рощицам Карантир держал поводья одной рукой, второй обхватив его чуть выше пояса. Левой рукой – нолдо не мог не чувствовать ударов сердца юного эльфа, колотившегося в опасной близости к ребрам. Трандуил жалел, что согласился поехать. Он боялся, отчаянно пытаясь справиться с дрожью в душе, передававшейся телу. Ибо прекрасно понимал, чего хочет нолдо. И сам хотел того же, ужасаясь своему желанию.

«Нет. Больше никогда». Морвиньон резко остановился за последней купой клонившихся к Аскару ив перед замком – Илли слегка тряхнуло назад, и он с нарастающим ужасом почувствовал, что рука его спутника движется вниз по тонкому полотну туники. Морьо выпустил поводья, прижав его к себе другой рукой.

– Не надо...

– Не надо было пялиться на меня, а потом хлопать ресницами – они у тебя словно крылышки огненного мотылька. Ты плавишься, как золото в тигле, красавчик. Было бы против правил вежества ... Оказалось бы черной неблагодарностью спасителю моего не в меру мечтательного племянника...

Губы Морьо были возле его уха, горячее дыхание зажгло лицо... И не только лицо. А рука уже оказалась между ног синда, развязывая шнуровку.

– Ты ведь не меня боишься, Илли. Самого себя, своих тела и души.

Карантир неожиданно спрыгнул, а в следующее мгновение уже оторвал его от теплой широкой спины коня. Повернул к себе, резко, почти больно прижал, не дав ничего ответить, – губы смуглого нолдо показались Трандуилу раскаленными, и словно ослепительный жидкий металл вливался в него с этим бесконечным поцелуем. Кто знает, сколько бы он длился, если б не стук копыт вдалеке. Они молча добрались до замка на летевшем во весь опор Морвиньоне.

– Курво отстал ненадолго. Видно, решил отложить разговор с Тьелпе до дома. Ну ничего, – жаркие губы Морьо снова были у уха синда, – мы еще встретимся наедине, верно?

Было очень светло, несмотря на поздний час. Ровное сияние почти не чадивших масляных светильников наполняло Обеденный зал, за огромным столом сидели лишь пятеро сыновей Феанора, Тьелпе и гость. Трандуил уже не робел, как несколько лет назад в Хитлуме. Напротив – ему словно передалась от Карантира его огненная, бесшабашная удаль, ножи и вилки вращались в руках, серебристыми бабочками порхали над блюдами... Илли потом и сам удивлялся своей наглости – беседовал с принцами Первого Дома без всякого стеснения, советовал, как лучше наладить отношения с Дориатом, рассказывал о визите арфингов в Менегрот прошедшей весной... Впрочем, он был уже немного знаком со всеми, кроме Келегорма и Куруфина.

Третий сын Феанора, прозванный Прекрасным, был действительно невероятно совершенен, но как-то даже отпугивал ценившего мужскую красоту юношу своим идеальным обликом – он напоминал статую из раскрашенного льда, подобную тем, которые творили скульпторы Дориата к празднику Середины Зимы. Сходство усиливало то, что в этот вечер Келегорм был довольно молчалив.

Куруфин был очень умен и язвителен и любил дать понять это собеседникам, но на сей раз не оттачивал свою иронию на госте – по вполне понятной причине. Они вдвоем с Трандуилом и говорили – Амрод и Амрас довольно рано удалились в свои покои, пригласив перед тем Илли, братьев и племянника на утреннюю охоту, Тьелпе сидел, уткнувшись в тарелку, а Карантир только улыбался – уголками губ, еле заметно...

Трандуил не хотел смотреть на Морьо – и не мог удержаться. Синда видел его, даже опустив глаза, на изнанке полузакрытых век. Такие же яркие, как у братьев, но более тонкие губы, узкие изломанные брови – словно крылья стрижа. Теперь он разглядел, что глаза у Морьо не черные – карие, цвета темного янтаря, с огненными всплесками в глубине, – или ему кажется? Юноше стало горячо от одного взгляда, он понимал, что происходит, и не мог понять – разве такое бывает? Как можно желать двоих, таких разных, непохожих? Он безумен. Мало того, что тянет к мужчинам, что само по себе против законов Творца...

– Ты уже совсем сонный, как и Тьелпе, – заметил Куруфин. – Доброй ночи, Трандуил Ороферион. Близнецы поднимут всех еще до рассвета.

Искусный кивнул сыну, и Тьелпе поднялся, протягивая другу длинный кинжал и ножны к нему. Синда видел в Менегроте изделия гномов – их оружие было надежным и по-своему красивым, но без того необъяснимого звуками речи изящества, отличавшего творения нолдор. И без их магии – он сразу же уловил ее волны, мягким приливом накатывающие в душу.

– Илли, с этого дня мы связаны. Не знаю, смогу ли расплатиться когда-нибудь, но мой дом – твой дом.

Ему было ужасно неловко – что не может ответить тем же. Дом его матери в ветвях огромного бука был совсем другим, чем замки нолдор. Он уже представлял себе Химлад, где жил Келебримбор, – явно что-то вроде Барад Эйтель. Дом отца в южном Дориате – не больше этого маленького замка, деревянный, но все же более привычный для эльфов из-за Моря, – был недоступен его другу. Все же Илли сказал несколько учтивых фраз – и с нарастающим ознобом где-то в верхней части живота увидел, что Келегорм, а за ним и Карантир встают из-за стола.

– Слуги покажут твою комнату, Трандуил. Доброй ночи, – старший из собравшихся в Оссирианде феанорингов слегка наклонил голову.

Комната в одной из башенок была небольшой, но с высоким сводчатым потолком, повторявшим очертания купола (чердаков в Охотничьем домике явно не водилось), изящной, даже роскошной мебелью, – кровать, правда, оказалась узкой и жесткой. Илли с облегчением увидел на двери кованый засов с ручкой в виде виноградной грозди. Он раазделся и, забравшись под легкое шелковое одеяло, попытался уснуть. Это ему почти удалось – вино было крепким, да и события прошедшего дня утомили его. Под веками, постепенно расплываясь, мелькали волк, Тьелпе, черная грива Морвиньона, дразнящая усмешка Карантира... Обида кольнула, и довольно ощутимо – нолдо даже не попытался увидеть его после ужина. «Это к лучшему – он еще ненормальнее меня». Не было слышно ни звука – но что-то происходило совсем рядом. Трандуил открыл глаза – из-под двери пробивалась полоска странного бело-голубого света. Он уже видел в Хитлуме светильники Феанора и не встревожился – мало ли, слуги чем-то заняты в коридоре, а может, просто повесили фонарь на стену. Чуть позже Илли услышал еле заметный скрип – скорее шорох – и, не в силах шевельнуться, видел, как засов медленно ползет назад. Он хотел вскочить – но прекрасно чувствовал, что опасности нет. «Неправда. Есть, и еще какая», – запоздало пискнул комарик благоразумия. Юноша прихлопнул его – одеться он все равно не успеет, а вскочив голым или закутанным в белый шелк, только вызовет насмешки Морьо. Он притворился спящим – закрыл глаза и постарался дышать ровно... Впрочем, последнее удавалось с трудом.

Карантир поставил на стол переносной светильник. Дверь за ним затворилась, затем и засов вернулся на прежнее место.

Нолдо не сказал ни слова, не подошел к кровати – сразу же стал раздеваться. Илли слышал шуршание летящей прямо на пол одежды. И десяти капель не отмерили водяные часы, когда он понял, что – все. Не повернуть назад, не убежать., не оттолкнуть Морьо, прижавшегося к нему на узкой постели.

– Может, сыграем в более интересную игру, чем «я тебя не вижу, я тебя не слышу», а? Не стоит притворяться... ох, не ждал такого сразу же.

Рука нолдо сжала то, что искала, – сильно, такого с ним никто еще не делал. Синда даже вскрикнул, тут же прикусив язык.

– Больно? Прими это как еще одну грань наслаждения, как говорил мой первый мельдо. Как ты хочешь?

Илли сделал вид, что не понял, – он так и не открыл глаза, но и не отстранился, когда губы Морьо наполнили его обжигающим расплавленным металлом. Карантир снова причинял боль – целовал, кусая губы и язык, не давая вздохнуть, – а руки его делали с телом юноши что-то невообразимое. Наконец он оторвался от уже саднившего рта Лиса и стал ласкать губами и языком все... абсолютно все, так же больно, оставляя синяки и следы зубов. Илли стонал и извивался, пытаясь вырваться. Но оба чувствовали, что эти его порывы – всего лишь игра.

– Можешь кричать, – шепнул Морьо, – я наложил чары, нас никто не услышит.

Илли только тихо стонал от растущего вожделения – он уже отбросил всякий контроль над телом, растерял все притворство, – и когда Морьо как-то очень уж нежно, медленно, положив ладони на его бедра, развел их в стороны, – сам раскрылся как можно шире, забросил ноги на его сильные, мускулистые плечи...

Нолдо улыбнулся. Он не спешил, хотя юноша от этой улыбки задрожал изнутри и снаружи. Он снова сжал, теперь уже легонько, поиграл уже плавившимися бубенчиками, погладил напрягшиеся половинки... А потом Илли уже не слышал его голоса, остававшегося таким же звонким, даже когда Карантир шептал на пределе слышимости. Боль разрывала – резкая, неожиданная, она вторглась мгновенно и разрасталась внутри, ритмично углубляясь чуть ли не под самое сердце. Он не сразу услышал и свои крики – с каждым движением боль все прибывала и наконец обрела предел, перелив через край, – и вправду став невероятным, неиспробованным прежде наслаждением.

Он чувствовал его движения внутри – или свои навстречу? Внезапно все – твердое и безжалостное орудие, все быстрее, все чаще задевавшее что-то вспыхивавшее там, в глубине, острые ногти Карантира, вонзившиеся в его бедра, собственный пестик, готовый лопнуть, – стало настолько отчетливым и ощутимым, что закружилась голова. Морьо понял и снова сжал – несильно, нежно, просто сомкнул руку... и почти сразу же, после нескольких движений брызнуло не только из тела. Душу настигло не сравнимое ни с чем освобождение – он плыл в потоках своего же внутреннего света.

– Ты удивил меня, Илли, – донесся до него резкий и звонкий голос. – Завтра я пошлю еще одного гонца к леди Нифрелас. Ты побудешь здесь, правда? Если бы не проклятые приличия – заперся бы с тобой и не выходил бы дня три... Чтобы потом выехать в луга над Аскаром, и снова, в высокой траве...

– Морьо.

Он не мог произнести ничего другого – только смотрел, уже не скрывая своего восхищения. Обнаженный, Карантир был еще прекраснее. В странном, призрачном сиянии валинорского светильника он походил на одного из неукротимых майар Ауле, изображенных на гобеленах королевы Мелиан. Илли целовал его изящные и при этом – такие могучие мускулы, тонкие жилки, пульсировавшие под горячей кожей, темные соски, сразу же затвердевшие от легкого прикосновения языка юного синда. Наконец он осмелился взглянуть туда, вниз, и тут же испуганно отвел глаза. Это огромное, ужасающе прекрасное, снова наливалось силой... Как он мог проникнуть внутрь и не разодрать его? Тут боль и напомнила о себе – Илли закусил губу, чтобы не охнуть. Нолдо увидел или просто ощутил...

– Варда Элентари! Ох, что я наделал... Дай посмотрю.

Все и так было ясно – на шелке темнели пятна крови.

– Илли, прости. Я понял, что не первый у тебя... Думал, что ты привык...

– Последний раз это было больше трех лет назад, – ты такой проницательный и не заметил, да?

Синда слишком поздно прикусил язык – Карантир восхищенно смотрел на него, полулежа на боку.

– Рано же вырастают в ваших лесах! Сколько тебе лет, anarinya?

– На следующую Середину Лета смогу подарить какой-нибудь деве серебряное кольцо.

– И ты это сделаешь?

– Ты прекрасно знаешь, что нет, Морьо.

Они больше не говорили – лежали, обнявшись, пока синда не уснул. Тогда Карантир, едва удержавшись от прощального поцелуя, встал, оделся и вышел, силой фэа снова затворив засов.

Наступила пора лассэлантэ, листопада. Трандуил и Карантир ехали по притихшему лесу – казалось, падающие листья шепчут о близящейся разлуке, а птицы, собираясь в стаи, на все лады сплетничают об их невозможном, запретном... Илли больше месяца жил в охотничьем домике, встречаясь с Морьо почти всегда ночью, а утром выезжал в леса с близнецами и Тьелпе – Карантир обожал по утрам валяться в постели. Келебримбор обучал его плотницкому мастерству, когда не был занят с отцом в кузнице – нолдор делали все иначе, чем синдар и лайквэнди. Замок был вроде бы достроен, но всегда находились не устраивавшие Тьелпе крылечки и балкончики, которым требовалась резьба, нужны были новые хозяйственные постройки, из дубовых бревен сооружали еще один частокол – ближе ко рву. Принцы-Феанариони и их гость работали не меньше дружинников, пажей и слуг. Илли подружился и с близнецами – Амрод и Амрас были более спокойного и мягкого нрава, чем трое остальных братьев. Иногда они почти напоминали ему синдар – именно что почти. Стоило солнцу спрятаться за тучи или листве бросить тень на их лица, и Трандуил замечал жесткую нолдорскую линию рта, твердый подбородок, решимость в серых глазах, отливавших то лазурью, то зеленью. Он не видел еще самых старших – лордов Маэдроса и Маглора. По слухам, эти суровые воины были мудрыми и справедливыми правителями и галантными кавалерами – особенно принц Маглор. Те же слухи говорили о том, что лишь страшная Клятва мешает им завести семьи.

– Ты так часто смотришь на запад, – прервал затянувшееся молчание Карантир. – Скучаешь по Дориату? Илли, я не держу... Но хочу хоть раз увидеть тебя в Таргелионе. Просто поговорить, побродить по горам. Ни в Амане, ни в Эндорэ не найдется озера, подобного Хелеворну.

– Я тоже хотел бы там побывать, Морьо. Уже уезжаешь?

– Должен же быть кто-то на Севере, кроме Турко, у которого на уме лишь охота, и Курво, не вылезающего из кузницы. Про растяпу Тьелпе и не говорю. Сюда скоро приедут Майтимо, Макалаурэ и Финдекано – Астальдо чуть позже, как всегда. Чтобы, упаси Валар, никто не подумал, что он готов бежать за Нельо хоть в Ангамандо.

Шутка вышла не совсем удачной, и Трандуил, чтобы рассеять неловкое молчание, подъехал поближе, поцеловал нолдо в заалевшую щеку...

– Илли, земля еще сухая...

– И листья теплые, Морьо. Да простят меня Валар за правду... Ты такой красивый!

– Что, симпатичнее братца Тьелкормо?

– Турко как ледяная статуя. А ты живой, и даже очень.

– Замолчи, – зашептал Карантир, стаскивая его с коня в кучу палых листьев, – а то я могу не сдержаться раньше времени от одного твоего голоса.

2. Хитлум

102 г. I Эпохи, лето

Лис напросился с Белегом в Хитлум – и не мог дождаться отъезда. Он любил узнавать новые земли и новых эльдар, но сейчас было еще одно желание, жгучее и болезненное, словно непрекращающиеся укусы крапивы. Покинуть Дориат. Не видеть, не слышать о нем, не сталкиваться в коридорах Тысячи пещер, мечтая затащить Серебряного лорда в темный уголок и зацеловать до полусмерти. Он постоянно слышал в гулком эхе подземных чертогов слова Келеборна: «Мы не можем больше позволить себе этого». Илли твердо решил уехать в Оссирианд насовсем, но тут сам Король Сумерек прозрачно намекнул, что не прочь увидеть Трандуила Орофериона в Совете, как только он достигнет совершеннолетия в день Середины Лета. От такой чести отказаться было нельзя – Илли сердечно поблагодарил Владыку и попросил включить его в состав очередного посольства к Финголфину. Он больше не мог оставаться в Менегроте и не знал, как будет жить дальше.

Три десятка синдар въехали в Теснину Сириона, переправились через мост у Минас-Тирита и продвигались дальше на северо-запад, приближаясь к предгорьям Эред Вэтрин. Что-то тревожное было в теплых потоках послеполуденного ветерка, колыхавших сосновую хвою, в щебете птиц и стрекоте насекомых. Белег тревожно прислушивался и даже принюхивался – в опыте он не уступал Маблунгу и так же всегда был начеку, хоть и казался порою немного задумчивым. Он напоминал Илли Даэрона – правда, внешнего сходства между Лучником и Менестрелем не было никакого.

– Ты тоже заметил? – Белег спешился, как и половина отряда. Они готовились взбираться на крутой склон с наезженной тропы. – Может, проведем разведку?

Илли приложил палец к губам. Воины недоуменно переглядывались – почти никто не знал, что Королева Мелиан посоветовала Куталиону прислушиваться к невероятно чувствительному юноше.

Это было несильное, но настойчивое давление на разум – защита слегка прогибалась – кто-то вежливо предлагал госанну. Трандуил открылся, снимая барьеры авад, и услышал знакомый голос – ясный, не приглушенный расстоянием. Как Фингон нашел его?

«Это Зрячий Камень, Илли. Он усиливает осанвэ. Орки прорвались на юг, мы не смогли уничтожить всех. Эти твари способны обнаружить вас по запаху. Помощь близко, держитесь!»

Белег понял, о чем речь, уже по выражению его лица.

– Гламхот?

– Да, и их немало. Принц Фингон обещал помощь.

Они уже слышали топот орды – и поднялись повыше, став кругом. Коней отпустили – в довольно густом сосняке на склоне Теневого хребта от них было мало толку. В случае победы они вернутся, если же никого не останется в живых, – коней найдут эльдар Хитлума или дозоры арфингов. Илли приготовил лук, проверил кинжалы... Он не считал себя хорошим мечником, сравнивая свое умение с искусством Маблунга или Морьо, недолго, но безжалостно обучавшего синда в Охотничьем домике. Да и длинного меча у него пока не было – должно было пройти не меньше года со дня его совершеннолетия, прежде чем Король Сумерек вручит клинок сыну лорда Орофера.

Он уже видел их – сгорбленных, длинноруких, с отвратительными желтыми клыками в оскаленных пастях... Они бежали наверх, позвякивая черными чешуйчатыми доспехами. Илли выстрелил, не дождавшись приказа Белега, – и попал, орк даже не взвыл – рухнул, звякнув своими железками, – стрела прошла через орущий слюнявый рот. Он стрелял, пока они не приблизились настолько, что уже некогда было вытаскивать стрелы и натягивать тетиву, – метнул ножи, осмотрел расчистившийся склон и чуть не вскрикнул – топот слышался снова, за деревьями вновь замелькали уродливые шлемы и еще более отвратительные морды.

– Сомкнуть кольцо! – крикнул оказавшийся рядом Белег. И добавил гораздо тише:

– Я позову Нимроса. Скачи за подмогой.

Илли покачал головой:

– Твой белый конь из-за Моря так умен, что сам доставит послание и сам приведет помощь. Я никуда не уйду, меллон.

– Я приказываю!

– Я еще не приносил присягу, – нахально улыбнулся юноша, – прикажи кому-нибудь другому.

Времени спорить уже не оставалось. Кто-то тихо выругался, несколько воинов в более почтительном тоне помянули Элберет, ее супруга и остальных Аратар, Илли крепче сжал экет вспотевшей ладонью. Он открылся – может быть, в последний раз – и постарался дотянуться до Менегрота. «Если он там, а не в своих владениях...» Неожиданной птицей, чуть ли не рассекая его сознание незримыми крыльями, влетела мысль совсем с другой стороны. «Илли, держись. Мы уже близко».

– An Elu Thingol! An Doriath! – какая-то пьяная, бесшабашная радость охватила его. Время обтекало юношу, как река – остров: движения орков замедлились, а собственные – стали быстрее и уверенней.

– Снова Фингон? – спросил Белег, отражая удар мелкой твари справа, нацелившейся кривым мечом в ноги Трандуилу.

– Нет. Другой голда, тоже с севера. Они почти рядом...

Белег куда-то исчез – наверняка туда, где кольцо из трех десятков эльфов было прорвано, – Трандуил перехватил экет и повернулся к бежавшему на него орку. Этот был здоровенным – выше его, с перекошенной закопченной харей – слюна так и брызгала во все стороны при его хриплых взвизгах. На земле уже лежали трупы убитых в бою врагов, раненых эльфов оттащили внутрь кольца (о том, что кто-то погиб, Илли боялся подумать). Повернуться так же плавно и быстро, как учили Маблунг и Карантир, не получилось – он споткнулся на скользкой от крови траве и упал прямо на труп орка, ударившись головой о край окованного железом щита. Когда смог подняться – в голове шумело, и поворачивать ее было больно, но все же оглянулся – кольцо было сильно прорежено, и с другой стороны прямо на него бежал еще один... Он метнул какую-то подобранную на земле железку в первого орка, упавшего в трех шагах. «Сколько же их?» Черные фигуры мелькали среди деревьев... Когда он понял, что это не орки, – знание мало чем могло помочь. Илли почувствовал движение позади себя и отчаянно метнулся к первому, уже вставшему на ноги – успеть хоть его. Успел, и тут сзади что-то произошло – он обернулся и чуть не упал снова – от резкого движения все закружилось перед глазами, шея словно держала на себе чугунный котел, в котором противно звенело и громыхало. Голда в черном с алым султаном на шлеме подхватил его на руки. И неожиданная, показавшаяся сначала нелепой и безумной мысль наполнила его. «Я дома. Все будет хорошо».

«Все будет хорошо, Илли. Сильно же тебя приложило – аванирэ слетело, как осенний листок. Помнишь?»

«Конечно, помню, Морьо».

Тогда, прошедшей осенью, листья падали под порывами еще теплого ветра, укрывая их от неба и облаков, птиц и деревьев. Соскальзывали с тел или прилипали к потной коже, запутывались в волосах... Тихая, шепчущая мелодия листопада не убаюкивала – нет, она пробуждала в них новые силы, новую страсть и нежность. Синда прижался щекой к черной кожаной безрукавке Карантира – под ней он чувствовал колечки кольчуги, а еще глубже – сердце. Оно билось ровно, но так сильно... «Пусть думают, что хотят. Я пришел, я дома».

Белег, закончив перевязывать разрезанное, как модный рукав, предплечье одного из синдар, подбежал к Карантиру.

– Что с ним, лорд...

– Карнистир Феанарион. – Морьо усмехнулся – синда явно не ожидал помощи от ненавидимого Королем Сумерек Первого Дома. – Контузия. Спать побольше и поменьше двигаться несколько дней, как бы ни было это трудно в его возрасте.

– Он уже не мальчишка – в Середину Лета...

– Знаю. В прошлом августе Илли спас моего племянника от ангбандского гаура в Оссирианде. Так что благодарности, которые тебе так трудно выразить звуками речи, совершенно излишни, Белег Куталион.

– Трандуил ничего не говорил об этом, – изумленно вымолвил Великий Лук.

– Не удивлен. Надеюсь, ты не будешь таким скромником и расскажешь всему вашему Менегроту или как он там, – Карантир подмигнул Белегу и осторожно усадил Илли на Морвиньона, придерживая, – юноша тут же уткнулся лицом в блестящую черную гриву.

Все было не так уж плохо – доспехи из гномской стали не подвели, хотя девятеро синдар и были ранены, почти все – отравленным оружием. Но Хитлум был недалеко, и в отряде нолдор было трое целителей – эльдар из-за моря считали, что лечащие роар должны как можно меньше брать в руки оружие, у синдар такого разделения не было – Белег, например, считался одним из самых искусных врачевателей.

Илли не захотел расстаться с отрядом Белега в первом же синдарском поселении по ту сторону Эред Вэтрин, где оставили раненых. Они по-прежнему ехали вдвоем на Морвиньоне – юноша еще был слаб, и Белег все время укоризненно косился на упрямца. Конечно, Трандуил не хотел пропустить торжественный прием, стремился получить одобрительные хлопки по плечам от мужчин и восхищенные улыбки от женщин, он сам когда-то был таким же юным... Куталион в который уж раз покосился на Илли – ему уже явно было лучше, причем почему-то на спине коня – на земле голова у юноши все еще кружилась, и Карантир подхватывал его на руки. Один раз Белег увидел улыбку Илли, когда он смотрел на принца голодрим, – и смущенно отвернулся. Может, показалось. Но тут он вспомнил, что Трандуил больше месяца пробыл в охотничьем домике сыновей Феанора – лорд Орофер даже жаловался, что сын едва успел к осенним стрельбам, ежегодному состязанию лайквэнди, – и решил поговорить, как только голда куда-либо отлучится. Хотя совсем не знал, с чего начать. Белег возглавлял разведку Хранимого королевства и прекрасно знал, что Темный принц не скрывал своих искаженных наклонностей и, видно, уже не довольствовался дружинниками.

Илли сам подошел к нему, когда они устроили последний привал перед Барад Эйтель.

– Меллон, ты осуждаешь меня?

От неожиданности Белег сказал то, что думал:

– Нет. Я понимаю тебя, хотя лорд Карантир... Но ты все очень хорошо чувствуешь, Илли, не буду ничего говорить. Просто ведите себя поосторожнее, во имя всех Валар.

– Спасибо, – юноша мечтательно улыбнулся, – я... мне так хорошо, Белег. Это не просто влечение тела. Может, это и искажение, но это как-то правильно – для меня.

– Знаю. – Куталион резко повернулся и зашагал к лагерю.

«Теперь я в этом уверен, – думал Трандуил, не спеша направляясь за ним, – но кто же тот глупец, не видящий своего счастья?»

В Барад Эйтель приехали под вечер, когда краски дня стали мягкими и чуть размытыми, а знаменитые хитлумские серебряные травы, наоборот, заблестели – ясными ночами они обычно мерцали в свете луны и звезд. Фингон со своими конными лучниками встретил их снаружи, перед воротами. Они с Морьо одновременно спешились и обнялись под какие-то шуточки на запретном языке. Илли отчего-то чувствовал себя довольно легко – не смутился и не покраснел, когда Фингон подошел к нему.

– Ты стал совсем взрослым, Трандуил, – он говорил совершенно обычные любезности, прикрывая ими мысленную речь.

«Ты не проклинаешь меня, Илли? Прости, все случилось так неожиданно...»

«Фингон, эрниль нин! Так было суждено, наверное. И я счастлив, что тогда встретил тебя».

«Сейчас ты еще более счастлив, – добрая ирония чувствовалась даже через госанну, – не волнуйся, того, что между вами, никто не видит. Морьо уже наложил скрывающие чары».

После легкого ужина Илли едва доплелся до отведенного им покоя – просторного, с двумя широкими ложами. Никого не удивило, что лорд Карантир хочет ухаживать за контуженным другом. Синда сразу же забрался в кровать; пришедший чуть позже Морьо сел рядом, поправил одеяло, поцеловал упавший на бледное лицо локон...

– Голова болит?

– Не очень. Пить хочется... Не вина – квенилас.

– Сейчас.

Карантир вскипятил воду, заварил душистые листья, накрыл глиняный чайник полотном. Несколько раз перелил напиток из одной чаши в другую, чтобы быстрее остыло.

– В Менегроте я как-то обжегся квенилас, – произнес Трандуил. – В Семиречье мама всегда вот так остужала его... А в Дориате многое пришлось учиться делать самому. Я это понял, когда ошпарил язык.

«А сейчас – так приятно, что ты обо мне заботишься, Морьо».

Госанну словно зажгло узкое лицо Карантира; взяв пустую чашу, нолдо смущенно прошептал: «Спи, если не хочешь упасть завтра на приеме у Нолофинвэ». Он задул свечи, почти неслышно разделся и лег.

– Морьо. Не спишь?

– Нет еще. Чего тебе? – ворчливо отозвался нолдо.

Трандуил лунным бликом скользнул к его кровати.

– Илли, мой золотой Кулуриэн, тебе может стать хуже, – Карантир задыхался от страсти – юноша прижался к нему всем телом, горячим, желанным и жаждущим...

– С тобой – никогда. Обними меня, Морьо.

– Да, мой Анар. Я буду осторожен... Варда Элентари, что ты делаешь?

Трандуил с головой нырнул под одеяло. Карантир тихо стонал, гладя его волосы, а синда чуть не плакал от внезапно нахлынувшей нежности. Они уснули ненадолго только перед рассветом. Утром Карантир как-то робко, неуверенно протянул юноше кольцо – золотое, тяжелое, вместо камня – серебряная восьмилучевая звезда, лишь слегка выступающая из гладкой сверкающей поверхности.

– Вот. Хочешь – носи его просто как подарок.

– Сразу золотое? – хитро прищурился синда.

– Зачем нам серебряные кольца? Еще расспросов не оберешься. Жаль, конечно, – но и на это придется наложить чары.

Илли взял кольцо – оно пришлось впору, он в этом и не сомневался – украшения нолдор всегда увеличивались или сжимались до нужного размера.

– Я беру твое кольцо, Морьо. И при первой же возможности подарю свое.

– Это необязательно, мельдо. Главное – ты взял его. Не просто, как подарок.

Они не хотели никуда идти в это утро и одевали друг друга медленно, то вздыхая, то хихикая.

– Я постараюсь чаще приезжать в Оссирианд, – произнес Илли, когда Карантир все же не выдержал и начал срывать с него только что надетые штаны.

– Ты же скоро станешь советником!

– Заседания не так уж часты... Ой, перестань, что ты делаешь, – он продолжал шепотом, понемногу отступая к ложу, – к тому же я еще совсем неопытный советник – должен путешествовать, Король сам говорил... Знакомиться и с вашими обычаями...

– Один из них ты уже неплохо изучил, – вставил Морьо.

Трандуил просто рухнул от смеха на кровать, чего Карантир и добивался.



3. Химринг

Звезды. Далекие разноцветные костры, зажженные Элберет в Предначальные Дни на бескрайней равнине неба. Словно сверкающие глаза Айнур, они пристально смотрели на него, чего-то ожидая. Голубоватый Хеллуин, ослепительно белый серп Эдегиля и только что выглянувший из-за холмов алый Карниль. Он загадал, что они будут вместе, пока не погаснет этот «цветок угрозы», как назвал красную звезду Дайро в одной из поэм. На языке Изгнанников ее имя звучало так же, и он иногда называл Карнилем Морьо, все еще не веря, словно живя в долгом-долгом сне и боясь проснуться.

Илли сидел на балюстраде кругового балкончика, опоясывавшего одну из башен Химринга, свесив ноги во внутренний дворик, выложенный красным гранитом, – до него было около пятидесяти футов. Несмотря на приближение Середины Лета, было прохладно – северный ветер юркими змейками проникал под одежду, невидимым гребнем расчесывал волосы, ледяными ладонями скользил по коже... Илли обхватил плечи руками, но продолжал сидеть на перилах, глядя в звездное небо. Так хорошо и спокойно ему давно уже не было. Хотя «спокойно» – совсем не то слово. Радостно? Неожиданно? Наверное, он был просто-напросто счастлив. Почти. С каждым днем Илли словно приближался к Морьо – их души, такие разные, жили в такт, подобно биению сердец. Хотя многое тревожило Трандуила; несмотря на юность, он нередко задумывался о будущем. Он боялся вернуться в Дориат и смотреть в глаза Келеборну. «Хотя и Серебряный лорд вряд ли уже поглядит на меня по-прежнему». После той ночи у бука Дайро они изредка виделись – случайно сталкивались в залах Менегрота, оказывались рядом на охоте или на дружеских пирушках. Даже говорили – обо всем на свете, неискренне обмениваясь вежливыми улыбками. После отъезда на север ему стало немного легче. Не видеть Келеборна, не слышать его спокойный голос, не чувствовать его так близко, что руки и губы сами тянутся... Поездка в Хитлум представлялась главной удачей в жизни, а орочья засада – едва ли не путем к избавлению. Он был близок к отчаянию перед встречей с Морьо, воспоминания о котором безуспешно пытался замуровать в самых дальних уголках памяти. А теперь – с каждым днем все больше удивлялся. Сначала Морьо, его чувству, чуть ли не преклонению Феанариона перед ничем не примечательным синда. Потом он уже удивлялся себе самому.

«Разве так бывает? Можно ли любить двоих сразу и так по-разному? Знаю, что Серебряный лорд никогда не скажет мне, как в ту ночь – «мелетрон нин...» Но я все равно буду любить его, даже если никогда больше не увижу. И Морьо... Я в любой миг отдам за него жизнь, и не потому, что он спас мою. Не видел его с заката – и уже не нахожу себе места. Валар, это же неправильно. Эдель должен любить эллет, один раз – и до Второй Музыки. А может, и после нее».

Илли тряхнул головой. Становилось все холоднее. Ветер усилился; он зацепился ногами за столбики балюстрады. Мысли никуда не уходили, а тот, кто мог бы их прогнать, все не возвращался с Совета у старшего брата.

Маблунг говорил – это неправильно, с влечением к мужчине надо бороться, все подобное – последствия морготова Искажения Арды. После того, как они расстались, Сильная Рука решил жениться и его уговаривал не думать, не вспоминать, постараться быть, как все. Но Илли не хотел. А сейчас и не мог – после того, как Морьо каждое утро в Барад Эйтель начинал с того, что осторожно приподнимал одеяло и целовал его, едва касаясь губами ног, живота, груди, плеч... Илли просыпался, но не подавал виду; однако глупая блаженная улыбка рано или поздно выдавала его. Карантир делал вид, что ничего не замечает, принимаясь уже за самые чувствительные места и действуя не только губами, но и руками, и языком... Игра заканчивалась, когда синда уже не мог дальше притворяться – тело выдавало его. Он обнимал Морьо за шею и опрокидывал на кровать; конечно, такое вряд ли стало бы возможным, если б нолдо не поддавался.

«И что дальше? Мы редко сможем быть вместе. У нас разные пути, Морьо не проникнет в Дориат, а я – под каким предлогом стану пропадать в Таргелионе? К тому же придется все время прятаться, отводить глаза чарами братьям Морьо и Тьелперинкару». Здесь, в Химринге, он увидел наконец лорда Маэдроса – сурового и молчаливого. Тот сразу все понял, наверняка – Илли хотелось спрятаться от пронизывающего взгляда золотисто-карих глаз рыжего нолдо хоть под брюхо лошади, хоть за спину Карантира – неважно. Старший сын Феанора смотрел укоризненно и чуть печально, явно не одобряя, конечно же. «И что Фингон в нем нашел?» – думал Илли, коченея от холода. И тут же одернул себя – таким Нельофинвэ сделали потеря Финвэ и Феанора, Альквалондэ, Лосгар, Скала и Клятва. Эта страшная Клятва, пустившая корни в каждом из семерых.

«Смерть она несет им, и не им одним».

«Замолчи».

Но назойливый голос и не подумал – он был частью Илли, такой же нахальный и словоохотливый.

«Радуйся, пока это возможно. Но лучше – расстанься с ним. Пока это возможно. Твое совершеннолетие наступит через пять дней, а до него все клятвы и обеты недействительны».

«Я не клялся. Но буду с Морьо, пока смогу. И к балрогам все остальное».

Он подошел неслышно, неощутимо – в скрывающих чарах четвертый сын Феанора был почти безупречен. Почти – ибо совершенны в таких вещах только Единый и Айнур.

Обхватил за талию, легко поднял, повернул к себе, прижал...

– Илли, ты что? Такой ветер здесь и осенью редкость. Ты мог упасть...

Глаза его были рядом – темные, и вместе с тем – такие яркие, алый огонек Карниля чуть подрагивал в зрачках.

– Я держался, Морьо. Ну извини – правда, глупо получилось.

«Мерз на этой жердочке, чтобы ты увидел, какой я бесстрашный дурак».

– Это ветер из Ангамандо. Не стоит шутить с ним.

– Больше не буду, мельдо.

В комнатах, в мягком свете свечей, нолдо снова внимательно посмотрел на него.

– Да что с тобой? Что случилось?

Они сидели на полу, на черных медвежьих шкурах.

– Не знаю, – Илли задумчиво наматывал на палец тоненькую золотую косичку. – Я смотрел на звезды, думал... Ждал и понял, как мне будет не хватать тебя, Морьо, когда мы расстанемся.

– Кто сказал тебе, что мы расстанемся? – голос Карантира был резким и каким-то горьким.

– После праздника ты уедешь в Таргелион, я в Дориат – все во мне противится этому, но так будет.

– Зачем сейчас думать об этом, Илли? Дни радости всегда коротки, а разлука словно Белегаэр – «необъятен простор ее, вкус ее солон», как поет Макалаурэ. Конечно, ты вернешься в свои пещеры, но до того... У нас впереди лето в Таргелионе, мой Кулуриэн. Горы, с которых ночью стекают потоки лунного серебра. Цветущие луга под полуденным жарким взором Ариэн. Зеркало Хелеворна – на первый взгляд черное, но когда ты заглянешь в него, – увидишь мой замок над озером. Наш дом, Илли. Белег ведь говорил, что ты можешь задержаться в Хитлуме.

– Ты увез меня оттуда, – Трандуил укоризненно прищурился и тут же обнял шею нолдо, устраиваясь у него на коленях, – оставив бедного Фингона отвечать Белегу, куда я делся.

– Фингон очень даже неглуп во всем, что не касается Нельо. Объяснит. Кстати, мне не понравилось, как он на тебя смотрел.

У Илли перехватило дыхание – неужели догадался? Нет, Морьо просто был очень ревнив, еще с Хитлума чувствовалось его раздражение, даже боль – от каждого взгляда, который доставался Трандуилу. Мужского или женского, равнодушного или не очень – нолдо словно хотел остаться с ним вдвоем во всем Эа. Это утихло после того, как он принял кольцо Карантира, и вот сейчас – снова проснулось. Он не ответил – просто слегка прикоснулся к губам Морьо, попробовал их – и так горячие, они быстро превратились в два раскаленных лука, зажигавших огненными стрелами. Карантир обхватил его – казалось, везде, его руки были искусны и неуловимы, но Илли все же поймал одну, не прерывая поцелуя, прижал ее к своему телу, там, где оно горело и плавилось сильнее всего. Он сам не заметил, как перешел на госанну – говорить звуками речи просто не мог.

«Я поеду с тобой, Морьо. Любимый, прекрасный, я больше не стану говорить о разлуке. Я твой».

Карантир отстранился, глядя в потемневшие глаза Илли, – он тоже только сейчас поверил, что это – наяву.

– Илли... Солнце мое, Анар, сияющий в ночи, ты сам этого хотел, – прерывающимся голосом говорил Карантир, срывая с него одежду. – Можешь кричать – стены в Химринге что надо, – добавил он, любуясь сиявшим на черных шкурах золотистым телом. Илли лежал на спине, заложив руки за голову, его недвусмысленно приглашающая улыбка свела бы с ума и Короля Мира.

Карантир в несколько мгновений избавился от штанов и рубашки. Синда каждый раз словно впервые видел его сильное и гибкое смуглое тело: темные волнистые волосы рассыпались по мускулистым плечам, бедра напряжены, как перед прыжком... И он прыгнул.

– Попроси меня, мой золотой цветок, чтобы я раскрыл твой бутончик.

– Морьо, прошу тебя... Я больше не могу, – Илли потянулся к напряженной плоти нависавшего над ним нолдо.

– Нет, не трогай меня. И себя не бери за эту штуку, а то я не сдержусь.

«Эта штука» у Трандуила тоже уже еле сдерживалась. Он вздохнул, выгнулся, удерживаясь на плечах и пятках, качнулся навстречу стоявшему на коленях Карантиру... Взяв за руку, направил его палец себе внутрь, охнув, когда нолдо начал осторожно растягивать маленькое отверстие. Он уже плохо соображал, откуда взялось масло и как он не отдал Намо душу, когда Морьо раз за разом зажигал там сладкие факелы. Карантир взял его за талию, прижал все его тайные, затвердевшие, дрожащие от желания места к своим, развел его ноги еще шире... И вошел – резко и больно, заполняя целиком, до самого сердца. Илли кричал – и от боли, и от неизъяснимого, несказанного счастья единения, затопившего тело и душу. Казалось, даже воздух вокруг них сгустился и обнимал, нажимая на тела, направлял их, двигавшихся в едином ритме с дыханием самой Арды. Они вместе вырвались за ее пределы, растворившись друг в друге и в бесконечном водовороте Эа, горя неугасимым пламенем... Когда же вернулись – оба плакали, не стесняясь слез.

* * *

– А когда приедет Макалаурэ?

– Послезавтра, Морьо.

Майтимо сидел на своем любимом дубовом стуле с высокой резной спинкой. Кабинет старшего сына Феанора был довольно большим, но просто обставленным – длинный стол для заседаний Совета, стулья и кресла, низкие шкафчики для посуды и полки на стенах для книг и свитков. Единственным украшением был огромный гобелен на стене, и тот был нужен для дела – нолдэр выткали на нем карту Белерианда. Карнистир полулежал в огромном кресле, откинув голову на низкую спинку. Он смотрел в потолок и мечтательно улыбался, будто видел там что-то очень приятное и интересное. Солнце уже садилось, как в высокие волны, в холмы, окружавшие Амон Химринг, но свечи еще не зажигали. Малиновое вино заката растеклось по лицам братьев – закрытому наглухо у Майтимо и полуотворенному у Карнистира – словно слегка приоткрыли дверь из темного коридора в ярко освещенный зал.

– Он учтив донельзя, – снова прервал молчание Морьо, – в прошлом году в Химладе, до этого у меня в Хелеворне... Чтобы нигде нисси не чувствовали себя огорченными его отсутствием и обделенными его песнями.

– Брат наш Канафинвэ так нравится женщинам, – после недолгой паузы снова иронично протянул Карнистир, – странно, что до сих пор никого не избрал. Впрочем, я все еще надеюсь и на Турко, и на близнецов...

– А на себя, Морьо? – резко спросил Майтимо, ставя на стол чашу с квенилас. – Ты опять! Мне жаль этого мальчика-синда. И в который уж раз я вынужден повторить...

– Что мое поведение недостойно принца нолдор, сына Феанаро и внука Финвэ.

Карнистир встал и вместо того, чтобы, как всегда в таких случаях, кричать о занудстве, лицемерии и трусости старшего брата, которого он видит насквозь, словно тот сделан из стекла или хрусталя, что эти постоянные нотации от зависти и что скучная и правильная жизнь превратила Нельо в вяленую рыбу, тихо произнес:

– Никаких «опять» больше не будет. Илли принял мое кольцо, брат. В ночь Середины Лета он станет совершеннолетним.

Майтимо ошеломленно молчал, не возражая, не спрашивая. А Карнистир продолжал, расхаживая по комнате вокруг его стула, пиная ножки шкафов и кресел, словно тоже медливших признать очевидные вещи.

– Я многое понял за последний год, Нельо. Думаю, что понял и тебя. Не жди ни дня, ни часа, сломай же эту темницу, в которую сам себя заключил! Нельо, он так страдает...

– Не смей,– тихо произнес Майтимо.

Когда Морьо вышел, хлопнув дверью, лорд Химринга уронил руки на стол, а голову – на руки. На левую и обрубок правой, каждый миг помнившей прикосновение клинка Финдекано. Майтимо и в то мгновение знал, что его спасителю гораздо легче было себе руку отрубить, Кано и с жизнью бы расстался без всякого сожаления, с радостью и со своей такой знакомой, неповторимо грустной улыбкой, от которой перехватывало дыхание. Ради него, зануды и труса. Морьо совершенно прав.

Когда небо стало светлеть и ночь сменилась северным утром, медленно, кокетливо снимающим с плеч свой серый плащ, открывая бледно-розовое и нежно-голубое, отделанное белыми мехами облаков рассветное одеяние, – он встал, залпом выпил остывший квенилас и подошел к внешней стене. Камень слева от узкого окна бесшумно повернулся – силой мысленного заклинания. Ларец, окованный серебряными пластинами, тяжело было держать одной рукой, но Майтимо привык.

Он установил палантир на бронзовую подставку-треногу и стал, не отрываясь, вглядываться в черную блестящую поверхность Зрячего Камня, пока она не замерцала алым, лиловым, зеленью и золотом. Блики на поверхности и разноцветные спирали в глубине внезапно рассеялись, и он увидел того, кого призывал. Финдекано явно был разбужен – растрепанные распущенные волосы падают на второпях наброшенный плащ, который он придерживал у горла, даже не стал тратить времени на заколку-аграф...

«Нельо! Что-то стряслось? Нет?»

«Нет. Я просто хотел увидеть тебя. Не только в Камне. Приезжай на Середину Лета, Кано. Еще четыре дня, ты успеешь. Есть многое, о чем нам надо поговорить».

«Скажу отцу – и сразу к тебе. До встречи».

«Доброго пути, Финдекано».

Финдекано с трудом оторвался от Зрячего Камня и вышел – быстро, не желая терять ни мгновения, плащ летел за ним, едва догоняя. Майтимо уложил палантир в ларец и почувствовал, как что-то встало на место в его фэа, словно ловко вправленная целителем кость. Болело, но уже по-другому. Ожидание, как и прежде, отсчитывало капли в невидимых часах, но звук их падения уже больше не раздражал – он успокаивал и даже обещал, наполняя желанием тело и надеждой – сердце.



СЛОВАРИК

Квэнья

Anar – солнце

anarinya – солнце мое, «солнышко»

avanire – «нежелание» – закрытость, отказ от осанвэ (синд. avad)

Culurien – «красно-золотой»; один из эпитетов Древа Лаурелин

fea – душа

hroa – тело; мн.ч. hroar

I-wenin – близнецы

meldo – любимый, возлюбленный

osanwe – обмен мыслями (синд. gosannu)

nissi – женщины

quenilas (quenilasse) – «лист беседы»; чай из трав

runda – «деревяшка необработанная»



Синдарин

edhel – эльф; ж.р. elleth

ernil – принц, князь

glamhoth – орки

golda – нолдор; мн.ч. golodhrim

melethron – любимый, возлюбленный

mellon – друг

nin – мой

Звезды (синдарин)

Carnil – Марс (кв. и синд.)

Edegil – Большая Медведица (кв. Valacirca)

Helluin – Сириус (кв. Niellune)

@темы: Maedhros, тексты, Caranthir, Fingon, Celebrimbor, Первая Эпоха, Beleg, Thranduil, NC-17

---

[Epic Arda slash]

Собственно, Король просит пардону, что поступил по своему царскому хотению без уведомления пэров)
Подумала я тут, что даже в Третьей Эпохе есть вкусные пейринги. например, вот

Автор: Nellas
Форма: арт
Пейринг/Персонажи: Элронд/Глорфиндел
Рейтинг: R





Может, мы исключим чисто Хоббита и ВК с ИХ пейрингами, а все прочее допустим?

запись создана: 09.11.2013 в 22:01

Вопрос: Быть или не быть

1. Никакой Третьей Эпохи!		5	(29.41%)
2. Ладно, все кроме Хоббита и ВК		8	(47.06%)
3. Другое (в комменты)		4	(23.53%)
Всего:		17

@темы: Elrond, арт, Третья Эпоха, Glorfindel, R

---

[Epic Arda slash]

Чудеснейший арт с ФэндомнойБитвы

Пейринг/Персонажи: Глорфиндел/Эктелион
Рейтинг: R

Автор и название под катом)


No love lost by Nuaran

nuaran.deviantart.com/

@темы: арт, Первая Эпоха, Glorfindel, Ecthelion, R

---

[Gwailome]

Немного о социальных стандартах в Амане и трололо-Феаноре))

Название: Небывалое
Автор:Lyra
Форма: текст
Переводчик: Gwailome
Ссылка на оригинал: www.silmarillionwritersguild.org/birthday/unpre...
Размер: 639 слов
Пейринг:Фингон/Mаэдрос
Жанр: юмор, флафф
Рейтинг: даже не знаю какой, ибо речь идет о чувствах, а не о секасе

Небывалое

Неловкая тишина повисла вокруг почетного стола. Жених оглядел ошеломленные лица собравшихся и едва не выругался, но в последний миг прикусил язык, сообразив, что если и есть что-то хуже, чем такая вот неловкая тишина на свадебном пиру, то это как раз ругань на свадебном пиру.
Конечно, он был сам виноват, хотя и не ожидал подобного. В конце концов, такой невинный вопрос! Он всего-то хотел поддразнить старшего сына своего брата. Сначала все пировали, потом танцевали; потом музыканты сделали перерыв, и танцующие вернулись на свои места. И тогда Арафинвэ обернулся к Финдекано, неуклюжему от старания продемонстрировать безупречные манеры, который в этот момент вел свою парнершу обратно к ее родителям.
- Что же, Финдо? - сказал Арафинвэ с улыбкой. - Кто твоя юная подруга? Может, следующей свадьбой будет ваша?
И тогда, громко и без капли стеснения, как свойственно молодым, Финдекано заявил:
- О нет, на ней я не женюсь. Если я и женюсь, то на кузене Руссандоле.
За столом воцарилась тишина, а "кузен Руссандол" чуть не поперхнулся только что отпитым вином, хотя на взгляд Арафинвэ он выглядел слишком удивленным, но не слишком-то потрясенным.
- Но, милый мой, - строго заявила Анайрэ, - ты знаешь, что не можешь жениться на Руссандоле.
- Почему нет? - возразил Финдекано. - Я люблю его куда больше, чем Тантилиэль или Эльвендэ или другую девушку.
Нолофинвэ постарался смягчить ситуацию.
- Когда ты вырастешь, то наверняка повстречаешь девушку, которую будешь любить сильнее, чем их.
Финдекано надул губы.
- Но в этом нет нужды. Я знаю, что хочу жениться на Руссандоле.
Арафинвэ решил, что Майтимо в самом деле выглядит слишком удивленным. А вслух сказал:
- Но, Финдо, Руссандол - юноша, как и ты. Ты не можешь жениться на юноше.
Финдекано нахмурился.
- Но мне казалось, что жениться надо из любви!
- По любви, - поправил Феанаро. - жениться надо по любви.
- О, Феанаро, право слово, мы сейчас немного не о том, - огрызнулся Нолофинвэ.
- В самом деле, Полубрат?
- Ну перестань же! Тебе стоит помочь нам разъяснить ситуацию Финдо, а то он явно запутался.
- В самом деле запутался? А мне так не кажется. Судя по всему, он как раз очень хорошо знает, чего хочет.
Нолофинвэ чуть не зарычал от гнева и раздражения.
- Но так не делается! Феанаро, это не смешно! Мой сын не женится на Руссандоле!
Феанаро откинулся на спинку стула - он каким-то образом умудрялся уютно устраиваться даже на строгих, с прямыми спинками стульях, стоявших в доме их отца, и Арафинвэ откровенно завидовал этому свойству, - и в глазах его появился опасный блеск.
- Ах, ты нанес мне ужасную рану. Неужто мой сын - такая плохая партия для твоего дома?
И Нолофинвэ взорвался, и от его слов губы Финдекано подозрительно задрожали:
- Дело - не - в этом! Он же мужчина, ради Эру! Мужчины не женятся на мужчинах, это...
Феанаро слегка склонил голову набок.
- Да?
- Против всех наших законов и обычаев! - выпалил Нолофинвэ.
- Это небывало, - добавил их отец.
- Неестественно, - поддержала Индис
Феанаро фыркнул.
- Союз может быть заключен только между двумя - процитировал он. - Не между мужчиной и женщиной, а между двумя. И однако же у моего дорогого отца было две жены. Где же тогда было общественное негодование? Куда испарились мысли о "естественности"?
Он бросил взгляд на Индис и ее детей, чьи лица мгновенно занялись неподобающим их возрасту и положению румянцем.
Финвэ нахмурился.
- Ну-ну, Феанаро, ты прекрасно знаешь...
- В самом деле, знаю, - резко ответил тот. - Так было провозглашено, и все вы радостно поверили, что это правильно и естественно. Что ж, но если суд Манвэ в силах менять наши законы, пусть он рассудит еще раз, чтобы вы могли сесть и расслабиться и перестать шпынять бедного Финдо за выбор спутника жизни.
Он поднялся и положил ладонь на плечо Финдекано.
- Не обращай внимания на этих дураков, Финдо, - сказал он. - Мое благословение я вам даю.

@темы: переводы, фото, Maedhros, тексты, Fingon, Fingolfin, Finarfin, Эпоха Дерев, Feanor, PG-13

---

[Gwailome]

Один из немногих моих текстов не про МИФ, хотя он там пробегает на заднем плане

Название: Во тьме
Автор:Gwailome
Пейринг/Персонажи: Келегорм/Маэдрос
Жанр: драма, романс
Рейтинг:R
Размер: 4262 слова
Краткое содержание: та единственная ночь, которую братья провели вместе...


Всадники влетают во внутренний двор, словно внесенные порывом буйного осеннего ветра. Под копытами и без того огромного жеребца, любимца Майтимо, камни ощутимо прогибаются, я ощущаю это даже на расстоянии, а сам Лосселанта хрипит и дрожит, кося безумным глазом.
И все потому, что он несет двойную ношу. И одного из всадников с седла не без труда снимают трое мгновенно подлетевших к замершему коню воинов.
Тревога и деловитое мельтешение тихой рябью подергивают окружающую рельность, и я окончательно понимаю, что мое беспокойство - не плод воображения, и именно оно выгнало меня сейчас, безо вских очевидных оснований, на галерею, навстречу этим всадникам.
Как всегда в таких случаях все мои чувства, и без того чуткие и резкие, обостряются в сотни раз. И мои реакции - тоже. Кажется, я только что уловил негромкое "Где лорд Тьелкормо? Лорд Майтимо очень плох", - и вот я уже внизу, даже, похоже, обогнав Хуана, и встречаю носилки с телом Нэльо... ох, и правда с телом - Нэльо явно не осознает происходящее, и выражение на его лице... у меня самого на секунду закружилась голова - это выражение неуловимо, меняется каждую секунду, так и не обретая определенности, зыбкое, как неглубокий беспредметный сон.
- Лорд Тьелкормо, лорд Майтимо попал под действие чар. Была стычка на границе, и видимо, кто-то из слуг Врага...
Осанвэ брата закрыто, но не как дверь, не дверь из дерева или железа - завеса из воды, воздуха, сна и морока, какой-то гнусный кисель, в котором теряешь ощущение собственного бытия. Я выныриваю из него, едва не спотыкаясь от того, какой вокруг четкий и яркий и ощутимый мир.
Чары, значит... проклятье, а я один! Макалаурэ, куда тебя понесло к Близнецам? Курво, ну что бы тебе все-таки не поехать со мной?!
- У нас есть хорошие целители, лорд Тьелкормо, - несмотря на волнение, голос резок и тверд. Аэглир, да, оруженосец Майтимо - вот Нолдо, достойный того, чтобы я доверял ему брата. - И мы давно и всегда готовы к подобному.
Конечно, Аэглир, конечно. Однажды такое было уже из-за чар и не однажды - просто потому что... И Майтимо каждый раз выбирался. А когда... а раз рядом с ним кто-то из нас - выберется однозначно. И быстро. Я хочу взять брата за руку, но так могу помешать идти носильщикам. Ничего, потерплю до его покоев. И пытаться проникнуть за аванирэ пока не буду, чтобы не шлепнуться под ноги процессии. Буду просто звать тебя, брат мой рыжий, тем более таким скорым шагом нам недолго осталось...
Целители встретили нас в покоях в полной готовности (чуть не сказал - вооружении), и следующие трое суток слились в какой-то круг из повторяющихся заклинаний, отваров (одних - для Майтимо, других - для меня), бесед, тишины, совершенно бессмысленных смен дня и ночи за окном, упорных и сосредоточенных попыток заняться какими-то делами, когда душа от тягучего напряжения ожидания начинает глухо звенеть. От усталого гнева я дошел до того, что залез в мастерскую Майтимо и, найдя в завале образцов не самый явно-нужный, принялся точить из него кубок.
Самое тяжкое - грыз я про себя мысли, как мой резец - камень - это то, что Нэльо одновременно здесь - и не здесь. И молчит. Все время. Он конечно и обычно молчалив более всех нас, но за эти дни с его губ не сорвалось ни звука, ни даже стона, да хоть крика или безумного смеха. И в глаза ему лишний раз не посмотришь - вроде и открыты, а непонятно, видит он тебя или нет.
О том, осознает ли происходящее, и думать-то не хочется.
Хотя давно я не брал в руки резец, но то ли все-таки отцовское наследие сыграло, то ли напряжение душевное - однако кубок я за сутки вырезал, не самый вычурный, конечно, из белого оникса. Убрал осколки и каменную крошку, убедился, что целители на посту и все без изменений, спустился вниз, с наслаждением смыл с себя пыль, хорошо пообедал - все-таки, помогать кому-то, когда сам валишься с ног, решение неудачное. Вернулся в покои Нэльо - и лег там на свое временное ложе из шкур около ниши с его кроватью. Успел почувствовать, как Хуан смачно упал всем весом вплотную со мной, - и заснул, как в воду канул.
Проснулся я уже совсем затемно и, по всей видимости, от шуршания и негромких голосов целителей. Проснулся мгновенно, отдохнувший, с ясной головой и готовый на любые свершения. Сел на своем ложе, провел ладонями по лицу, стирая остатки сна, пригладил волосы и зевнул, отмахиваясь от вскочившего на ноги Хуана. Шепотки целителей мгновенно стихли.
- Добрый вечер, Тьелкормо, - голос усталый, но все-таки чуточку смешливый - видно, сладко я зевнул, да и человек, просыпающийся к ночи, чем-то неизменно забавен.
- Добрый вечер, Линделотэ. - За это время я познакомился и узнал всех целителей Химринга, как своих собственных, и мы уже давно обходились без титулований. - Я так понимаю, что все по-прежнему? - спросил я, пытаясь угомонить разошедшегося Хуана.
- Да, - сокрушенно вздохнула целительница. - Разве только вот лорд Майтимо однажды заговорил.
Я и сам не заметил, как оказался на ногах, отпихнув Хуана, словно пушинку.
- Да? - я почти выкрикнул его, этот повелительный вопрос.
- Всего одно слово, увы, - чуточку растерянно пояснила девушка. - Вернее, имя. Он позвал лорда Финдекано.
Заговорил! Позвал!!
Облегчение смыло часть тревоги, укрепило надежду.
А потом сердце уколола давно не шевелившаяся игла - позвал, но не кого-то из нас. Его, настырного безрассудного кузена!
Усилием воли я отодвинул иглу подальше - сколько можно, Тьелко? Ведь... да бесконечно, Турко, навсегда, навсегда...
Неожиданная мысль родилась, оформилась и была высказана, как всегда, почти мгновенно.
- Друзья, у меня к вам предложение. Я выспался и полон сил и без затруднений просижу с Нэльо всю ночь. А вы сможете наконец отдохнуть как следует до утра. Что скажете?
Целители переглянулись, Лаурэ пожал плечами.
- Почему нет? Все равно мы будем рядом, в соседних покоях.
- Вот и хорошо, доброго вам тогда отдыха. Аэглир, - оруженосец внимательно посмотрел на меня из своего кресла у камина, - не мог бы ты распорядиться насчет ужина сюда? А потом можешь тоже идти отдыхать, тебе тоже не помешает хороший сон.
На лице Аэглира отразилось вдумчивое взвешивание доводов за и против, и все-таки чаша склонилась в мою пользу - ну еще бы, я все-таки лорд Первого Дома, брат главы Дома и сын Феанаро. И я умею убеждать. И добиваться своего.
- Конечно, лорд Тьелкормо. Но я тоже буду ночевать поблизости.
Я чуть усмехнулся и кивнул - ну кто бы спорил? Хорошего оруженосца так просто от лорда не оторвешь.
- Спасибо, Аэглир.
Когда все вышли, я наконец-то смог спокойно сесть и рядом и изучить лицо и душу брата. Слава небесам, глаза его были закрыты, и выражение стало гораздо более осмысленным - растерянным, напряженным, каким-то ищущим. Душу же его я видел теперь как огромное темное пространство, полное неясных колеблющихся теней; там тоже приходилось блуждать, но хотя ощущение было по-прежнему тяжким, но не таким муторно-гнетущим. От сердца у меня отлегло еще сильнее - я помнил подобное, да и без этого было ясно, что Майтимо приходит в себя и борется с мороками. Странно только, почему целители мне это не сказали. Или не заметили? Или, возможно, перемена видна только мне? Или вообще произошла вот только сейчас?
Ладно, почти неважно это сию секунду - важно не дать ему опять потеряться в темных путах и попробовать аккуратно вытащить поближе к реальности. Но я подожду его звать, пока Аэглир не принесет ужин и не уйдет спать. А вот накрыть его руку своей, отвести со щеки прядь жарко-поблескивающих волос - могу. И, коснувшись пальцами лба, попробовать разгладить мучительные морщинки меж бровей...
Радость всколыхнулась во мне неудержимой волной, когда Нэльо в ответ на мои прикосновения вздохнул, заворочался беспокойно и даже попробовал стряхнуть мою ладонь (неважно, неважно, главное - чувствует, отвечает!), но я зашептал ему ласковые слова и погладил по голове, по щеке, как можно мягче и бережнее - и брат, отняв все-таки мою руку от головы, стиснул ее (ох, и медвежья все-таки хватка у тебя, Нэльо), как опору, как страховочную веревку. Нахмурился снова и явно продолжил бороться с чарами дальше, а я так и сидел, чувствуя, как затекают пальцы, которые он то и дело сжимал сильнее (но милосердно отпускал потом немного). Хуан, видя, что я опять застрял на одном месте, нахально залез на кровать, обнюхал лицо Нэльо и как-то тихо и настороженно лег и застыл рядом, закрыв глаза, но явно бодрствуя. Пришел Аэглир с ужином, увидел нашу скульптурную композицию, очень негромко пожелал мне доброй ночи и аккуратно прикрыл за собой дверь.
- Я сейчас, рыжий, сейчас я вернусь, - прошептал я брату, высвобождая пальцы. Неохотно он отпустил меня, я дошел до двери и запечатал ее заклинанием (и привычка, и осознанное в данный момент желание побыть с братом наедине), подкинул в камин дров, принес из мастерской кубок, оплоснул его (какая-то сладко-острая тревога-предчувствие полыхнула под кожей), налил отвар для Нэльо, в другой налил питье себе, принес к его постели, поставил на столик...
... и понял, что кровь как-то особо упруго и резво бежит по жилам, и вокруг тишина (только сейчас я услышал ее), и тишина эта тоже пульсирует и словно мерцает, и голова чуть кружится, и чувство это упоительно....
Магия. Целители столько ее напели, навели, надышали, что она стала ощутима. И звала, пробуждала скрытые силы...
Кубок властно притянул мой взгляд - вот так, Тьелко, магия curwe у нас всех в крови, и в подобном стечении обстоятельств даже у такого, вроде бы, неважного мастера, как ты, задышала полной грудью. Вот и Хуан соскочил с постели и поспешно и деловито укрылся в каком-то углу.
Я неторопливо поднял кубок обеими ладонями, чувствуя, впитывая каждую мельчайшую шероховатость, прохладные округлые изгибы и соблазнительно-тонкие, осторожно обточенные острые грани. Отвар колыхнулся таинственным темным янтарем и моховой зеленью, ударил в голову пряной силой весенних трав, летних цветов, ночной росы, утренней пыльцы.
Я разомкнул губы и заговорил - с кубком, отваром. С братом. О полете невидимых пичуг среди лесных тенистых ветвей, о голубых окошках неба в серебристых облаках, отражающихся в темно-синем зеркале озер; о песне юной нис, серебрянной струйкой льющейся где-то за поворотом, о рассвете, когда ты любуешься и не можешь налюбоваться на свой же витраж, который ты делал несколько бессонных ночей; о белых облачках дыхания на морозном воздухе, когда мы шутим друг над другом, и о молчании у камина, когда не нужно даже осанвэ.
Обо всем, ради чего стоит жить.
С последним словом сила, которая струилась через меня и наполняла меня и пространство все это время, словно вылилась вся до капли в кубок, оставив меня пустым и звонким и немного оглохшим душой и телом. Кажется, я даже покачнулся, тем более кубок словно враз потяжелел. Я шумно и прерывисто выдохнул, даже не заботясь о покое Нэльо, - и, от этого звука или от магии или от чего-то еще, он пошевелился, вздохнул, открыл глаза, обвел малоосмысленным взглядом комнату, попытался сесть - удачно, - снова посмотрел вокруг, нахмуренно-растерянно, увидел мой кубок и протянул к нему руку.
Я мгновенно подскочил к нему и втиснул в ладонь ониксовую чашу. Нэльо как-то странно втянул воздух - то ли камень холодил, то ли магия кольнула, - но послушно прильнул губами к кромке и выпил все питье одним духом. Не глядя, вернул мне кубок и упал обратно на подушки, переводя дух. Потом потянулся, как-то особенно сладко зевнул, улегся поудобнее - и, провалиться мне на месте, заснул самым нахальным и чудесным образом. Вот так дела! Я не знал - досадовать или радоваться, и озадачился, подействовали ли так мои чары или совокупные усилия целителей и самого исцеляемого.
В той же озадаченности я пошел и съел большую часть ужина (аппетит после магических действий проснулся зверский), выпил вина, положил еды Хуану, взял из мастерской несколько листов бумаги и грифели, уселся рядом с кроватью и принялся неспешно рисовать всякие обычные в таких случаях вещи. Конечно, самым прекрасным и ценным объектом для изображения в комнате был мой старший брат - но увы, ситуация совсем не располагала к этому. Поэтому я рисовал обстановку, братьев, листья и цветы, всяческие узоры - приятные пустяки, которые не слишком отвлекают, поэтому ты всегда начеку, если что-то случится.
Например, если брат заговорит.
Все-таки не зря меня мама назвала Быстровскакивающим - я снова не заметил, как оказался рядом с Нэльо.
- Да, Майтимо, что, мой родной?
Глаза Нэльо открыты, на лице - прежнее ищущее выражение, но он смотрит словно сквозь меня.
- Финьо... ты здесь?
Ну вот опять!
- Нет, Нэльо, - начал я с кривой, но все же улыбкой, - я...
И осекся. Закусил губу. Почувствовал, как кровь приливает к щекам - от злости, ревности и чего-то еще, наверно, от обиды. И...
И я солгал. В какой-то считанный раз в жизни, солгал страшно - но даже позже, честно говоря сам с собой, не мог не признать, что в первую очередь я думал о Нэльо, о том, чтобы помочь ему, и только потом - о себе и своем самолюбии. О своих чувствах.
Это было безумие. Но я любил своего брата. И никто не мог помочь ему лучше, чем наш дурацкий упрямый кузен.
- Я здесь, Нэльо, - сказал я, чувствуя, как все внутри сворачивается в полыхающий клубок ярости и заботы.
Взгляд брата мгновенно стал осмысленным и сфокусировался на моем лице - но и тут он все равно не узнал меня. Протянул руку, сжал мою ладонь и облегченно выдохнул.
- Как славно... ты все-таки ужасный везунчик - всегда оказываешься вовремя и где надо.
Какой теплый, внимательный, доверительный взгляд. Взглянул ли брат на меня так хоть однажды?
Я накрыл его ладонь своей и снова попытался улыбнуться.
- Скорее уж тогда, это тебе везет, Нэльо.
- Да уж... везет... - он нахмурился, выражение на лице опять поплыло. - Долго меня не было?
Я люблю своих братьев за владение языком особенно. И Нэльо - за самую чудесную образность.
- Почти четверо суток.
- Пустяки. - Веки у него тяжело смежились, и мне на секунду показалось, что он снова сейчас ускользнет в забытье - но нет, ресницы снова мягко взлетели вверх и темные глаза обвели комнату. Легкая, как перо, улыбка затрепетала в углах губ - озадаченная, но лукавая.
- Давно я тут не был, и это... тоже удача, что ты привез меня именно сюда. - Глаза брата подернулись какой-то дымкой и в них появился такой горячий блеск - не от помрачения рассудка, о нет, взгляд Нэльо был темен, но ясен, - что я почувствовал, что и у меня кровь приливает к щекам, а по позвоночнику пробегает неожиданная, необъяснимая, но приятная дрожь. Какое же место ему чудится сейчас? Что он вспоминает?
- Силы просто с каждой минутой возвращаются ко мне, - продолжил он, потянулся, повернул голову туда-сюда, разминая шею. Отлично, значит, чары в питье действуют!
- Мне так радостно это слышать, Майтимо, - вот теперь улыбка у меня вышла совсем искренней, и я ободряюще пожал его плечо.
Все та же странная улыбка замерцала на губах Нэльо.
- Милый мой... а мне так радостно видеть и слышать тебя.
Дыхание мне опять сдавило, и я с трудом удержался, чтобы не закусить губы. Проклятье! ПРОКЛЯТЬЕ!.. я должен сдержаться, держись, Тьелко, брат важнее твоей неприязни, как бы она ни была оправдана...
Взгляд Нэльо стал каким-то особенно пристальным и чуточку озадаченным. Выжидающим. Он явно чего-то хотел от меня, но у меня в голове возникло слишком много вариантов - от просьбы открыть окно до требования наконец-то рассказать, что произошло, поэтому я решил просто сам его спросить:
- Что такое?
Брат мягко протянул руку, обнял меня ладонью за шею. Улыбнулся еще нежнее, таинственнее. Ни разу он не казался мне таким красивым, как в этот момент, и, растерянный, я все-таки не удержался от ответной улыбки.
- Ничего, - сказал он удивительно текучим тоном и на последнем слоге мягко, но решительно притянул меня к себе и, прежде, чем я успел хоть что-то сообразить, прильнул губами к моим губам.

Сердце мое взорвалось. Мир перевернулся с ног на голову. Я падал - но падал вверх. Я был сияющей звездой в безумной круговерти миров.
- Indonya.
Какой-то особенно глубокий голос Майтимо проник в самую мою суть, огромным аккордом поколебал основы моего бытия - и тут меня затрясло. Душой и телом. Мысли сталкивались, взрывались, рвали изнутри мой череп, кидали сердце в холод и жар, словно в детской забаве, - и все это в единый миг, и я едва не закричал от того, как близко я оказался к безумию.
Любит! Он его... они любят! И бывали вместе!! Как возлюбленные!... и мой брат, самый прекрасный из всех... целовал... его губы... и касался... этого... ЭТОГО!..
И тут мое отчаяние наконец прорвалось, подарив мне спасение. Я застонал - в голос, изливая всю свою никому не ведомую муку.
Теплые, сильные, бесконечно нежные и заботливые объятия сомкнулись вокруг меня, прижимая к себе, заставляя лечь на широкую крепкую грудь, уткнуться лицом в рыжие кудри. Жар и тепло любви большей, иной, чем братская, напитывали меня, как летний дождь - давно ждущую землю.
- Тише, тише, мой хороший, - шептал мой брат мне-не мне.- Все хорошо, все в порядке, ну что ты... все позади.
Я наконец-то закусил губу, силясь унять крупную дрожь. Нет, Майтимо, все - сейчас, и ты даже не догадываешься, из-за ЧЕГО мог бы меня сейчас утешать. Сильная ладонь гладила меня по спине, по плечу, волосам - проклятье, какая небольшая, невыразимая словами разница в его прикосновениях по сравнению с обычными! И как остро я сейчас ощущал эту разницу! Но ты продолжай пока, Майтимо, продолжай, дай мне несколько мгновений - мне, Стремительному, больше и не надо, - чтобы понять, что мне делать дальше.
С моей любовью к тебе.
С твоей любовью к Финдекано.
И с твоим исцелением.
Майтимо чуть остранил меня, охватил мое лицо ладонью, глаза его лучились теплым, мерцающим, зовущим светом.
- Не волнуйся, мои милый, я снова с тобой. Благодаря тебе. И всегда буду. - Легкий нежный поцелуй, снова лукавая улыбка. - И готов доказывать тебе, что со мной все в порядке, хоть всю ночь напролет. - Взгляд вдруг наполнился тревожной заботой. - Если, конечно, ты сам в силах и... если сам хочешь.
Вопрос в самую точку, Майтимо. Дай мне еще несколько секунд, пока я оглядываю твое прекрасное лицо в обрамлении ярких волос, избегая встречаться со взглядом, устремленным не на меня. Тяжело принимать верное решение, когда сердце грозит расколошматить ребра изнутри, скулы сводит от ярости, а в голове сплошная каша...
Но я уже ступил на этот путь, и решение, похоже, было изначально очевидно и неизбежно. И когда я все-таки заглянул в теплые, пряные омуты глаза брата, то нырнул в них с головой.
Пусть. Один раз, этот единственный, какой-то прихотью судьбы выпавший мне, раз. Я забуду его, обязательно. Отрежу, как другую жизнь. Проведу эту ночь - взаймы.
Потому что я люблю его.
Только бы он пореже произносил какие бы то ни было имена...
Я глубоко вздохнул.
- Хочу, Нэльо. Я люблю тебя.
И сам припал губами к его манящим губам...

Я обещал все забыть - и я правда все забыл. Кроме отдельных деталей, выжженных в глазах, теле, сердце. Кроме ощущения нереальности - и всепоглощающего счастья. Никакая самая чудесная и захватывающая охота не дарила мне такого упоения, никакое самое крепкое вино не ударяло в голову сильнее, никакая другая радость не была острее и слаще.
Не знаю, как он угадывал, что мне будет особенно приятно. Я усиленно гнал от себя мысль, что мы и вправду сильно похожи с кузеном - даже в таких вопросах, - но какой смысл было ломать голову, если мне все равно не суждено было получить ответ? Иногда, однако, Нэльо замирал и замедлялся, как бы теряясь и задумываясь, словно чувствуя некую неправильность, как путник, у которого на привычной тропе вдруг вырос лес вместо озера, - но потом терпеливо и искусно, нежно и страстно находил нужные, верные для нас обоих, решения.
И моя единственная безмолвная мольба была услышана - только раз мне пришлось снова болезненно замереть, когда Нэльо стал расплетать мою косу.
- Сегодня только одна? - лукаво - он весь был воплощенное лукавство той ночью - заметил он. - Ну и ладно, тем легче и быстрее я управлюсь.
Но всего лишь через несколько мгновений его руки и губы снова заставили меня забыть обо всем и обо всех, кроме нас двоих.
И труднее всего мне было забыть свой крик, когда, сходя с ума от счастья и блаженства, я взмывал куда-то к звездам.
И стоны Майтимо, когда я увлекал его к звездам за собой...

Глубокой ночью брат все-таки уснул, почти провалился в забытье - то ли чары закончили действие, то ли все-таки он переоценил свои силы. Я-то мог, наверно, продолжать бесконечно - но сам в какой-то момент напомнил Нэльо, что еще сутки назад он был по ту сторону реальности, и велел отдыхать.
Я дождался, пока Майтимо уснет, выбрался из постели, натянул рубашку и штаны, с трудом - все тело ныло и упоительно и болезненно - добрался до кресла и рухнул в него, сам не совсем четко понимая, в какой реальности нахожусь. Я был вымотан и разбит - и одновременно ног не чуял под собой от наслаждения. От усталости хотелось смежить веки - но кровь по-прежнему бурлила в жилах, да и не мог я уснуть, будучи единственным дежурным у постели брата.
Да уж, ничего себе дежурный.
До рассвета я так и провел - с туманной сумятицей в сердце и пронзительно четкими мыслями в голове, то размышляя, устроившись в кресле, то неприкаянно бродя по покоям. Несколько раз, не без труда взяв себя в руки, я заглядывал к Нэльо - но к моей искренней радости он продолжал крепко спать, хотя мне в его лице неудержимо чудилась какая-то тень озадаченности.
Под утро я услышал по осанвэ, как брат зовет Тьелко. Призыв повторился несколько раз, и я уже начал досадовать на этого растяпу, который не слышит собственного брата, когда меня словно молнией ожгло - это же Майтимо меня зовет! Ругательски ужаснувшись собственному безумию я, как и обещал сам себе, отгородился непроницаемой стеной от прошлой ночи и влетел в альков.
Майтимо сидел на постели, завернувшись в простыню, осунувшийся и взъерошенный, запустив неверные пальцы в свою гриву, и массировал череп, явно пытаясь вернуть ясность соображения. Заслышав мой топот - Хуан, в отличие от хозяина, трусил за мной совершенно неслышно - Нэльо поднял голову и, болезненно прищурившись, вгляделся в мое лицо сквозь полумрак. Как-то резко вздохнул - и тихо выдохнул.
- Тьелко? Ты?
Ох, брат мой! Я здесь, и так рад слышать твой хриплый настоящий голос, без этих безумно-опьяняющих бархатных ноток, которые... стоп! Я словно ногой захлопнул приоткрывшуюся на сквозняке дверь и сел рядом с братом на постели.
- Да, Нэльо, я здесь. Как ты?
Майтимо поднял на меня мутный взгляд.
- Отвратительно. Что случилось? Я вроде не ранен, но по мне словно слоны топали. - Он поморщился - А из мозгов пытались сделать омлет. И... - он нахмурился, - я не помню, как здесь оказался.
- Тебя заколдовали там, на границе, четыре дня назад. Ты был не в себе, и целители использовали все средства, включая магию.
Нэльо потер висок, пытаясь вспомнить.
- Не буйствовал?
- Да нет, - улыбнулся я, - скорее был слишком подозрительно тих.
Нэльо немного помолчал.
- Я опять блуждал, вернее даже совсем потерялся. Потерял себя. Не было никакой опоры, мысли и память и чувства ускользали, как... как кисель. - Он передернул плечами. - Кажется, даже видениям был бы рад.
И тут Майтимо осекся, и я увидел, как воспоминания о прошедшей ночи обрушились на него. Хотя в неверном свете и нельзя было наверняка разобрать, но я почувствовал, как щеки его порозовели, он задышал чуть чаще и от нахлынувших чувств даже прикрыл глаза.
Я не мог сделать вид, что не заметил эту перемену, но спросил как можно мягче:
- Что такое? Что-то вспомнил?
Нэльо сглотнул и перевел дыхание.
- Можно сказать и так, - чуть севшим голосом признался он. - Мне почудилось... - он вдруг вскинул на меня мгновенно вспыхнувшие глаза, словно пронзая меня насквозь в поисках истины: - Финдекано... его тут не было? Он здесь?
Плотно захлопнутая дверь прихватилась корочкой льда.
- Нет, Нэльо, - я погладил его по руке, - не было. И нет. Видимо, тебе и правда привиделось.
Нэльо кивнул, снова закрываясь - разумный и непроницаемый. Усмехнулся.
- Забавно - но когда ты вошел, мне тоже почудилось...
Это чудо - как я умудряюсь превращать полыхающий во мне пожар любви, гнева и ревности в лед. И хорошо, что умудряюсь - иначе бы я сгорел на месте.
И хорошо, что мое лицо тоже сейчас плохо видно, а то Нэльо заметил бы, насколько крива моя ответная усмешка.
- Неудивительно - мы изрядно похожи. Только я гораздо красивее.
Майтимо тихо и легко рассмеялся - и за этот смех я так много мог ему простить. Он протянул руку, потрепал меня по волосам и притянул к себе.
- Ты мой брат. Остальное не так важно.
Я осторожно обнял его - да , Нэльо, всего лишь твой брат, и ты никогда, не покривив душой, уже не скажешь, что я самый красивый, но это и правда не самое важное.
Важно то, что ты снова с нами, со мной. И как ни крути - на этот раз вытащил тебя я.
- А у меня для тебя подарок, - слегка отстранившись подмигнул я и кивком головы указал на столик. Нэльо чуть подвинулся, взял кубок, поднес поближе к лицу, всмотрелся. Мой брат чутко видит прекрасное и гармоничное и умеет в нужной мере хвалить и критиковать.
- Спасибо, Тьелко, - очень серьезно сказал он, обращая ко мне внимательный и ласковый взгляд. - Он сильный. И нет в нем ничего лишнего. Очень ясный. Прямо как ты, - солнечно улыбнулся он, по-настоящему отогревая меня и унимая гудящее пламя внутри.
- Прямо как ты, - усмехнулся я в ответ. Улыбка Майтимо стала совсем веселой, он поставил кубок обратно и наигранно-недовольно заявил:
- А в этой крепости собираются наконец кормить ее хозяина?
- Собираются-собираются, - улыбнулся я в ответ, - уже иду, мой сердитый и голодный старший рыжий брат и лорд.
- То-то же. - Нэльо встал и, непроизвольно охнув, начал одеваться. Я предпочел отвести взгляд и, поскорее ретировавшись, заняться делами.
- Но почему же у меня так все тело ломит? И... Тьелко, - донеслось мне в спину, - откуда у меня эти синяки?
- Последствия магии, наверно, - нахально крикнул я в ответ, в общем, не покривив душой, и, чувствуя себя хоть немного, но отомщенным, отправился будить целителей и Аэглира...

@темы: Maedhros, тексты, Celegorm, Первая Эпоха, R

---

[Gwailome]

Вот вам сказочка на ночь глядя мои друзья уже видели, конечно, но вдруг текст еще кого порадует) он вполне симпатишный))
И подключайтесь, друзья, подключайтесь к процессу!

Название: Ежевика
Переводчик: Gwailome
Бета:  Sky_sw
Оригинал:Blackberry stone, автор анонимен
Ссылка на оригинал: middleearthkink.livejournal.com/814.html?thread...
Пейринг/Персонажи: Маэдрос/ОЖП, Фингон
Категория: гет, слэш
Жанр: PWP
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: однажды юный Финдекано оказался свидетелем чужого свидания...
Примечание/Предупреждения: вуайеризм, мастурбация


Лето было в самом разгаре, такое яркое и сияющее, какого не бывает в землях под солнцем. Финдекано, размякший и разленившийся от долгого лежания под лучами Лаурелин, решил прогуляться до леса. С озера до него то и дело долетал прохладный, ласковый ветерок. Поодаль Финдекано различал крики и смех своих кузенов и младших братьев. Некоторые крики были сердитыми, и конечно же ему, как одному из старших, полагалось вернуться и разобраться, но сегодня он не стал этого делать.
Он брел безо всякой цели, бесшумно ступая босыми ногами по мшистой земле, и напевая под нос обрывок одной песенки, сочиненной Макалаурэ, — правда, не особо следуя мелодии.

Заросли ежевики перегородили ему путь. В воздухе висел густой и сладкий аромат ягод. Они уже созрели и едва не падали с веток. Если бы можно было проскользнуть вглубь... Финдекано прикрылся руками и, не обращая внимания на фиолетовый сок, который мигом выпачкал ему лицо и шею, пролез в гущу кустов.
И тут он услышал шорох. Звук шагов. Голоса.
Они приближались, и один был очень хорошо ему знаком.
— Вот то место, о котором я говорил. И никого вокруг, — произнес Майтимо, и Финдекано от неожиданности проглотил ягоду, которую держал во рту, вместе с зеленым черенком.
Майтимо был не один — как и всегда, к большому огорчению Финдекано, поскольку он сам хотел бы проводить больше времени наедине со старшим кузеном. Чистый и звонкий голос, который отвечал ему, тоже был смутно знаком Финдекано. Он принадлежал дочери одного из друзей Феанаро, и поэтому Финдекано имел мало понятия, что это за девушка.
Но зачем бы Майтимо отправляться с ней в лес... о-ох..
Ну конечно. Поскольку Финдекано изо всех сил прислушивался к происходящему, он услышал шелест расстилаемых на земле плащей, а сквозь густые ежевичные листья разглядел промельк белой кожи и рыжих волос, не оставлявший сомнений в том, что на поляне, и правда, был его кузен.
Финдекано замер и едва осмеливался дышать.
— Какой же ты красивый, — промурлыкала девушка, Майтимо издал в ответ низкий смешок, и Финдекано в своем укрытии скривил рот.
Затем все произошло очень быстро. Финдекано изумился скорости, с которой Майтимо освободил от одежды свою спутницу и себя самого. Его ловкие пальцы быстро справились с легкими летними нарядами, а торопливые поцелуи мигом перечеркнули все годы благопристойного — хотя бы внешне — поведения.
Финдекано знал, что ему стоит уйти... но как было при этом не выдать себя? Его щеки пылали. Все тело горело и было напряжено, как струна. Он ослабил завязки на штанах, слегка погладив себя.
Словно издалека Финдекано слышал, как Майтимо объясняет, что, конечно же, они не собираются заключать брак и все такое (ни в коем случае, отец этого не одобрит, хотя если верить слухам...). Однако существуют другие способы, чтобы...
Финдекано едва дышал. Сквозь завесу листьев он видел светлую кожу, упругие мускулы, рот, яркий, словно брусника. Разведенные в стороны гладкие белые бедра — и рыжеволосую голову между ними.
Он слышал низкие стоны, судорожные вздохи. Его собственное дыхание прерывалось.
Руки Финдекано скользнули вниз, и, наполовину бессознательно, он достал свой член.
Нельзя сказать, что он занимался этим впервые. В конце концов, он был еще очень молод. Но на этот раз все было иначе... Смежив веки, Финдекано видел серые глаза, проницательные и дерзкие, горячие губы, прильнувшие к его коже, яркие рыжие локоны, обвившиеся вокруг его собственных пальцев.
От подобных мыслей о Майтимо он кончил в мгновение ока.
А вот его кузен с подругой еще были далеко от завершения и так поглощены друг другом, что не заметили легкого шороха листьев — как и тихого яростного шипения, когда острый шип вонзился Финдекано в ладонь.
Если бы Майтимо поднял голову, он бы увидел спешно удаляющуюся фигурку. Но, в конце концов, Аман полон юных темноволосых эльфов — хотя не все они удирают прочь с такой скоростью, некстати застав на поляне пару влюбленных.

***

Разбег — прыжок — холодная вода. Все мысли выбивает из головы — и слава небесам.
Финдарато был поражен, когда кузен прыгнул в воду с такой высоты, и сказал очень серьезно:
— Ты ужасно рисковал!
А Тьелкормо хлопнул Финдекано по плечу и воскликнул, что и не подозревал в нем подобной отваги.
А потом светловолосый сын Феанаро сморщил нос и заметил:
— Но ты теперь настоящее чучело.
И все с этим согласились.

Чуть позже вернулся Майтимо, с перекинутым через плечо плащом, полным ежевики. Не обращая внимания на крики: "А где же ты пропадал?", он подошел к Финдекано, завернутому в одеяло, и ловко отправил ягоду ежевики в его приоткрытый (а вернее — слегка разинутый) рот.
И с самой мягкой усмешкой сказал:
— Ну как, кузен, сладко?
Финдекано сжал ягоду губами, поспешно проглотил и пробормотал слова благодарности.

@темы: переводы, Maedhros, тексты, Fingon, original character, Эпоха Дерев, NC-17

---

[Gwailome]

Вдогонку предыдущему тексту и фактически спровоцированное им в свое время
Не шедевр (особенно за давностью лет), но мне до сих пор очень нравится, как получились лица

Форма: арт
Пейринг/Персонажи: Саурон/Финрод
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13


Enemy mine by ~Gwailome on deviantART

@темы: арт, Finrod, Sauron, Первая Эпоха, PG-13

---

[Epic Arda slash]

Пока сообщество раскачивается, еще один классический текст про один из пейрингов, в которые лично я верю

Название:Еще один поединок, или По ту сторону Света и Тьмы
Автор:  Крейди
Пейринг/Персонажи:Финрод/Саурон, Финрод/Берен; упоминаются Илльо/Саурон, Мелькор/Саурон, Фингон/Маэдрос, Лауральдо/Лоссар
Жанр: драма
Рейтинг: NC-17
От автора: эта AU-шка – полнейшее непотребство и безобразие по мотивам романа Ольги Брилевой «По ту сторону рассвета». Конечно, не обошлось без влияния «Черной книги Арды» и, само собой, первоисточника – Туво, Нуин и Палисор взяты из «Книги утраченных сказаний» Толкиена («Рассказ Гильфанона: Страдания Нолдоли и приход людей»). Действие происходит после побега Берена из Каргонда. Не могу сказать, сколько тут процентов иронии и глума, сколько – написано серьезно. Не считала. Но я пережила вместе с ними все это, ибо иначе не умею.


Словарик и разъяснения для тех, кто еще не читал это замечательное произведение (ПТСР)

Квэнья

estel – та самая труднопереводимая эстель. Надежда, которая вера...

fana – материальная оболочка Валар и майар

fea – душа

hacca – задница. Особо утонченное издевательство – обозвать кого-нибудь Haccandil’ом. Учитывая, что окончание -ndil означает «любящий».

hroa – тело

ingolmo(r) – ученый(ые), мудрец(ы), от ngolme – мудрость, связанная с искусством чар

meldonya – мой любимый

ulundo – извращенное, ужасное существо

vanimelde – прекрасная, любимая



Cиндарин

gosannu – обмен мыслями; кв. osanwe

meldir – друг

mellon – друг (несколько торжественно)

Narwain – январь



Ах’энн

Айан’Таэро – Повелитель воинов



Персонажи ПТСР

Илльо (Ильвэ) – полуэльф, военачальник Моргота

Гили (по прозвищу Руско) – оруженосец Берена

Эдрахил, Кальмегил, Айменель, Вильварин, Айглос, Менельдур, Лауральдо и Лоссар – эльфы из Нарготронда, спутники Финрода. Причем Айменель – сын Кальмегила, а Лауральдо и Лоссар – близкие друзья.

Элвитиль – эльфийский военачальник, попавший в плен. Освобожден из рудников Моргота войском Берена.



Игра в «башни»

Фигуры:

вала – «сила»

истар – маг

нэрвен – дева

рохир – всадник, но фигурка изображает пешего воина

Малые поля:

ando – «врата»; символизирует препятствия

harma – «сокровище»; символизирует искушения

silme – «звездный свет»




465 год I Эпохи, зима

Саурон отослал всех, кроме Илльо. Полуэльф нервно вертел в руках фигурку черного валы, пока не поставил ее на доску под пронизывающим взглядом Гортхауэра.

– Приведи ко мне Финрода. – Майа был опасно спокоен и почти неподвижен, лишь пальцы выбивали дробь, едва касаясь подлокотников кресла. – Надеюсь, его и остальных хотя бы иногда водят мыться?

– Каждые десять дней, Повелитель, как ты и приказывал.

– Хорошо. Короля – сюда, остальных – в волчью яму. Иди.

Гортхауэр расставил фигуры, громко стукнув белым рохиром по доске.

«Тьфу. Совсем как этот недоэльф». Майа подошел к шкафу, достал выточенный из прозрачного желтого камня кувшин, два серебряных бокала и круглую костяную коробочку. Белый порошок зашипел, растворяясь в яблочном вине, и Саурон довольно усмехнулся.

«Твоего Берена мне сейчас не достать, Инголдо Атандил. Но ты не все рассчитал, королек. Думал, что видишь меня насквозь и погибнешь, как герой, торжествуя, что надул Жестокого? Извини, ты сам нарвался на то, что будет».

Саурон был страшно зол и на самого себя. После такого провала Тано снова будет сердиться Тьма знает сколько, скорбно молчать, отвернувшись к окну, снова придется ползать за ним по всему тронному залу на коленях, стараясь выудить из широких рукавов мантии и поцеловать кончики пальцев Мелькора.

«Какой позор!» – Гортхауэр до боли сжал челюсти и кулаки. Ну ничего, еще можно кое-что исправить, и прежде всего – сломать Финдарато. Сделать то, чего он не ждет. Саурон хищно оскалил зубы и тут же надел бесстрастную маску Повелителя воинов – в коридоре послышались шаги.

Илльо ввел пленника; Финрод был бледен и непроницаем, как всегда. Волосы короля отросли и влажными колечками кудрявились вокруг шеи, глаза цвета утреннего неба были обращены внутрь, губы надменно сжаты.

– Свободен, пока не позову.

Полуэльф поклонился и неслышно прикрыл за собой за собой дверь.

– Садись, гость, – спокойно произнес Саурон, копируя выражение лица пленника. – Я хотел бы еще раз сыграть с тобой в «башни», да и выпить немного. Не бойся, не отравлю, можешь даже бокалы поменять – если думаешь, что яд на стенках.

– Если бы ты захотел отравить меня... – холодно начал эльф.

Гортхауэра немного удивило, что Финрод заговорил. «Почувствовал, что запахло жареным?»

– Вот-вот. То я давно бы уже это сделал, верно? Рад, что мы прекрасно понимаем друг друга. Выбери любой бокал.

Финрод едва заметно усмехнулся.

– Мне все равно.

– Отлично, – Саурон разлил вино и с показным удовольствием пригубил, даже чмокнув. – М-м! У тебя был отличный погреб, Финдарато. Я почти никому не наливал такого вина – разве что Илльо да еще этому пьянице Берену. Кстати, можешь узнать о нем кое-что интересное, если выиграешь у меня.

– Почему я должен буду верить тебе, Жестокий?

«Ага, он уже пьет. Скоро ты не будешь такой мраморной статуей, Инголдо. Подождем».

– Не хочешь? Ладно, тогда если выиграешь – отпущу тебя к твоим немногочисленным подданным, а проиграешь – останешься слушать ненавистного Гортхаура.

Жестокий слегка усмехнулся, и Финрод встревожился – улыбка была совершенно непонятной, пугающей, а тут еще стало как-то жарко. Он облизнул пересохшие губы и выпил еще.

– Я не хочу играть.

– Ах, очень жаль. Может споем тогда, а ? – Саурон откровенно издевался. – Тоже не хочешь? Чем же нам с тобой заняться, Финдарато? Пока я не придумал, ты останешься здесь, сколько мне будет угодно.

Финрод по-прежнему сидел, как каменное изваяние, однако на щеках эльфа уже выступал нежно-малиновый румянец. Саурон расхохотался про себя – на него порошок действовал гораздо слабее, но это было и не нужно. Мысль о том, что Финрод никогда еще не был так беспомощен, что никогда он не чувствовал такой полной, безграничной власти над ним, волновала сильнее любого возбуждающего зелья. К тому же майа только что осознал, как сильно хочет этого с того самого невероятно долгого мгновения, когда орочья личина стекла с золотоволосого эльфа, – что-то зародилось тогда в его fana, забилось, застучало там, где вроде бы нечему и незачем было рождаться, да и биться и стучать так сильно.

Финрод начал понимать – внутри все горело, пульсировало, тело наливалось незнакомым прежде жаром.

– Что ты подмешал в вино?

– Сейчас узнаешь, – довольно, по-кошачьи фыркнул Саурон, подходя к нему.

Он встал за стулом эльфа и запустил руки под просторную рубаху с высоким воротом, мягко, бережно, но настойчиво массируя затылок, шею и плечи. Черный шелк – и белая кожа, гладкая, нежная, теплая...

– Мы просто созданы друг для друга, Финдарато, – шептал майа пленнику, щекоча языком острый краешек уха, изгибы раковины, тонкую полупрозрачную мочку. – Это возбуждающее зелье, только и всего, чтобы немного оживить тебя, мой ледяной эльда. Я и сам выпил, хотя мне оно в общем-то ни к чему.

Финрод дернулся было, но железные пальцы сдавили плечи, и Саурон все тем же тихим, странным голосом произнес:

– Будет совсем не больно. Разве что – если не расслабишься, мой сладкий. Тебе будет хорошо со мной, обещаю.

Гортхауэр торжествовал. Кажется, эльф наконец испугался. Или... так сильно действует? Льдисто-голубые глаза затуманились, губы приоткрылись. Конечно, Финрод попытался вырваться, когда майа взял его на руки и понес в другую комнату. Даже порывался укусить запястье. «Как девчонка, ахэрэ меня поимей. Ну и сделаю с тобой то, что делают с девчонками. Сам напросился, думал, посадишь меня в лужу?»

Но ярость Повелителя воинов вдруг куда-то ушла, улетучилась, – он словно впервые увидел запрокинутое назад тонкое лицо, горевшее лихорадочным румянцем, беззащитную шею, застывшие между оттолкнуть и обнять руки. И – не смог бросить, осторожно положил эльфа на огромное ложе, некогда принадлежавшее младшему брату пленника. Сам лег рядом, обнимая за плечи, слизывая с его мокрого лба соленые капли пота. Финрод тяжело дышал, пытаясь противостоять страшному, непредставимому прежде влечению роа. Саурон нежно провел ладонью по волнистым золотым прядям, освобождаясь от ненужных одежд простым желанием созданного в Предначальные Дни духа. Он повернул набок, прижал к себе тонкое, изможденное тело эльфа – все, от горящей щеки и хрупких ключиц, до маленьких горошин сосков, дразнивших из-под тонкого шелка, до косточек исхудавших бедер, до наливавшейся выпуклости в штанах, прикосновение к которой вызвало у Гортхауэра сладкую дрожь во всем теле. Майа, чуть ли не робея, прикоснулся губами к жаркому, пересохшему рту эльфа. И был впущен внутрь, его нахальный язык, вибрируя, начал изучать нёбо, десны, столкнулся с неожиданно дерзким, стремительным языком Финрода. Саурон задыхался от странного, пугающего чувства, растапливавшего его, как солнце превращает сугробы в веселые ручейки погожим весенним днем. Майа скользнул вниз, разжимая объятия, стянул с охваченного горячей истомой тела пленника штаны, потом рубашку. Тьма, белая кожа эльфа порозовела. Финрод не говорил ни слова, но прижимал, гладил его шею, плечи, растрепанную копну роскошных черных волос, снившуюся всем девушкам и юношам Аст Ахэ. Движения эльфа были робкими и неуверенными, но одновременно – дерзкими и волнующими. Саурон покрывал поцелуями его нежный, сладкий, растущий на глазах пестик, едва касаясь губами и кончиком языка. Эльф едва слышно вздыхал, когда Черный майа начал понемногу вбирать его в себя, засасывая, покусывая, облизывая... Никто так не ласкал его, понял Саурон (хотя и прежде был в этом почти уверен) – и отстранился, заглядывая в полузакрытые глаза Финрода, ставшие иссиня-серебряными.

– Если ты не хочешь, я не смогу, – прерывающимся голосом произнес Саурон, нажимая на маленькое, нежно-розовое отверстие. И тут же убрал палец, хитро улыбаясь. Финрод застонал, когда исчезло то горячее, настойчивое, пытавшееся войти...

– Скажи мне, – настаивал Жестокий, – ты хочешь этого.

Финрод снова молча прижал его к себе; потом развел ноги, и Саурон от неожиданности немного отпрянул, чтобы через мгновение стиснуть эльфа не только руками – всем телом, дрожавшим от предвкушения.

– Я возьму тебя нежно, – тихо, на пределе слышимости шептал Гортхаур, – сначала изучу и зацелую все твое тело. Потом войду в тебя языком, пальцами, смоченными в душистом масле, – медленно, осторожно, я могу долго сдерживать себя. Потом, когда ты уже не сможешь ждать, буду брать тебя долго, сводя с ума то медленными, то быстрыми движениями.

Финрод снова застонал – он уже был на грани... Саурон еще только начал выполнять обещанное, когда он не сдержался – густые горячие сливки брызнули на живот, на руки и губы Жестокого, подвергавшего тело эльфа сладостной пытке. Саурон чувствовал неизведанное прежде никогда, даже с Тано, ревущее пламя, поднимавшееся в нем все выше и яростней. Он всей плотью, всей кожей ощущал желание Финрода, продолжавшего мучить майа своим молчанием. Жестокий стиснул бедра эльфа, устроившись между покорно разведенных, согнутых в коленях ног.

– Инголдо, ты хочешь? Скажи что-нибудь, Тьма, я не могу так...

– Эру, я не знаю... не могу, сделай же что-нибудь, мелль...

Это «мелль» было последней каплей. Жестокий в который уж раз поцеловал манящую звездочку входа.

Когда его длинные, искусные, блестевшие маслом пальцы оказались там, бесстыдно исследуя и вытаскивая на поверхность страсть и нежность, таившиеся глубоко, на самом дне, – Финрод начал приходить в себя. Действие зелья проходило и горячечная мгла рассеивалась, но он не успел осознать до конца, что происходит, откуда этот страшный и в то же время полный жуткого очарования сон. Потому что Гортхаур Жестокий сделал такое, что эльф выгнулся дугой, сотрясаемый горячими, острыми толчками, приступами...

– Еще? – улыбнулся Саурон.

«Это не он. Это не я. Или мы оба сошли с ума», – сомневался рассудок, а губы уже сказали: «Да». Беззвучно, одним коротким движением. Жестокий ввел третий палец, и Финрод закусил губу.

– Больно? Инголдо, милый, сейчас...

Снова – тот же огонь до безумия, до забвения затопил все его тело. Финрод разочарованно застонал, когда пальцы Саурона исчезли, оставив ноющую, пульсирующую пустоту, жаждавшую заполнения. И тут что-то твердое, горячее прижалось к нему, требовательно раздвигая, входя быстро и неостановимо, так глубоко, что сначала ему трудно было вздохнуть. Финрод вскрикивал от боли и наслаждения, одновременно ударявших в него. Он необычайно остро чувствовал и руки, крепко и бережно державшие бедра, и голос – ни на кого не похожий и вместе с тем – тревожно знакомый, хрипло повторяющий: «Инголдо мельдо, тебе хорошо? Какой ты тесный, горячий, солнышко мое золотое...»

Действие зелья ушло совсем, сменившись чем-то другим. Он не сразу осознал, что движется навстречу этому неведомому существу, – закрыл глаза, чувствуя, что не нужно смотреть, нужно – слиться с ним, отдавая себя и принимая его, яростного и ласкового, желанного...

– Meldonya, – Финрод произнес это ясно и громко – не шепотом, не сдавленным хрипом, – нет, почти крича, из последних сил сдерживая радостные слезы. И тот, кого он не видел, но знал уже всей плотью и кровью, услышал и ответил. Они оба словно парили над тонкой, пронзительно звучавшей гранью прошлого и будущего, и вот – перешли эту грань, ослепнув и оглохнув, когда невидимая струна лопнула, отрезав их от того, что было прежде.

– Открой глаза, Инголдо, – промурлыкал тот, сладкий и запретный, оторвавшись от его губ. – Нам не помешало бы принять ванну и поесть. Или ты хочешь спать? Вставай, я хоть постель расстелю, – хихикнул голос.

Веки были неимоверно тяжелы; наконец темно-золотые ресницы несколько раз вздрогнули, прежде чем стремительно взлететь, едва ли не рассыпая гневные искры.

– Ты?

– А кто же еще? Манвэ Сулимо?

– Ты опоил меня, – обвиняющее прошипел Финрод, отталкивая Гортхаура.

– Я только сегодня понял, как давно мечтал о тебе, Финдарато. А действие зелья довольно слабое и короткое, ты и сам это понял. И ты тоже желал меня, не смея признаться себе самому! Тьма, неужели ты хочешь сказать, что я совершил насилие? Кажется, в этом поединке не было победителя и побежденного, – шептал Саурон, прижимаясь к эльфу, лаская его соблазнительное тело, и в плену не утратившее сводивших майа с ума красоты и изящества. – Прости, что обманул, Инголдо. Ну хочешь, на колени встану? Ну ударь меня, а лучше – отдери, чтобы живого места не осталось.

Финрод молчал, изумленный последними словами. «Это все же сон. Жестокий не может так говорить». Но теперь он чувствовал майа так же хорошо, как самого себя. Он ощущал странную и страшную близость, окутывавшую, пеленавшую их, прижимавшую друг к другу невидимыми покровами.

– Так не должно быть, – прошептал Финрод, не в силах оторваться, отпрянуть от своего врага. Мучителя. Тюремщика. Любимого, объятия которого он не хотел покидать.

– О чем ты, мельдо? – Саурон обнял эльфа за плечи и легко перекатил на себя, сладко вздохнув. – О том, что мы – враги? Думаю, уже нет. Или о том, что мужчины не должны... Как глупо, – майа фыркнул от сдерживаемого смеха, – тебе же понравилось, или будешь отрицать?

«Понравилось – не самое подходящее слово». Финрод не сказал этого вслух, просто улыбнулся, так, что внутри Жестокого вновь возникла и закипела, поднимаясь из самых глубин, горячая волна желания. Саурон тоже улыбнулся – с хитрецой, прищурившись, его руки ласкали плечи, спину, поясницу эльфа, ниже, глубже... Финрод застонал, вжимаясь в него всем телом.

– Еще? – Саурон смотрел на нолдо серьезно, чуть ли не умоляюще. Он просил позволения не только на новые безумные ласки, но и на все... На будущее.

Финрод неожиданно поцеловал его – больно, укусив нижнюю губу, впиваясь в его рот, как в спелое яблоко. Эльф сбросил себя с оторопевшего майа.

– О том, правильно это или нет, мы поговорим потом. Сейчас я возьму тебя, Гортхаур Жестокий. Ты нанес мне рану, которой не исцелить.

– Ты тоже, – ответил Саурон, покорно становясь на четвереньки.

Потом, когда утомленный эльф уснул, майа, все еще дрожавший и снаружи, и изнутри, бесшумно встал с кровати и вышел в коридор, набросив лишь тонкий черный плащ.

– Принести еды и горячего вина. На двоих, – добавил он, холодно глядя на стражников.

– Ты видел – он босой.

– Ага. И не мерзнет на камне-то.

– Он же не человек.

– А поесть-попить любит.

– И босой, – повторил первый.

– И растрепанный, – хихикнул второй и тут же осекся: – Хорош ржать, мигом на кухню!

– Счас. Слышь, Хенейд, думаешь, поимел он того эльфа?

– Кто кого поимел. Не заметил, как он шел? Словно полвзвода орков обслужил. А засосы на шее – ого-го! Так что досталось нынче Повелителю воинов. Видно, эльф этот здорово ему засадил...

* * *

На следующее утро Илльо не знал, куда девать глаза и как он сможет говорить – гортань сдавило. Полуэльфу хотелось забиться куда-нибудь, где будет тихо и темно и провалиться в черноту без сновидений надолго, навсегда... Он обожал Айан’Таэро с тех пор, как впервые увидел в Твердыне, и за его благосклонный взгляд готов был расшибиться в лепешку, прекрасно понимая, что ему вряд ли что-то достанется кроме взгляда и слов одобрения. Все в Аст Ахэ знали о чистой, святой любви Тано и таирни. Илльо тоже наивно полагал, что ничего плотского в отношениях Мелькора и Гортхауэра не было, но сейчас усомнился в этом, увидев в огромной кровати, на которой Саурон обычно валялся, просматривая карты и донесения и при этом выпивая и закусывая, – золотые кудри Финрода, натянувшего одеяло почти до носа.

– Ты выполнил мой приказ?

– Да, Повелитель, – чуть слышно произнес полуэльф. – Пленники размещены в трех просторных комнатах...

* * *

Финал № раз – совершенно шизофренический полет авторского воображения

Тем же вечером, когда Финрод еще спал, по-детски подложив ладони под щеку, Саурон вспомнил о десяти эльфах, брошенных в подвал Тол-ин-Гаурхот. Майа торопливо оделся и вызвал Илльо.

– Нет, Повелитель, волка к ним не пускали. Ты же не велел.

Полуэльф, как всегда, смотрел на него более чем преданно, щеки Илльо рдели от смущения: Саурон стоял в наспех зашнурованной рубашке, на груди и шее виднелись странные багровые пятна. Жестокий облегченно улыбнулся – молодец зануда Илльо, не было приказа – и не запустил Драуглуина, и все живы...

– Перевести в светлые комнаты в западном крыле. Новая одежда, баня, хорошая еда. И вот еще что...

Утром полуэльф навестил пленников, передав слова Саурона.

Эдрахил изумленно свистнул.

– Он что, с ума сошел?

Илльо нервно закусил губу, и эльфу отчего-то стало его жаль.

– Повторяю еще раз: вам принесут бумагу и чернила. Неважно, сделает это кто-то один, двое, трое... да хоть все вместе. Вы должны написать достоверный рассказ о том, как в том подвале, откуда вас извлекло милосердие Повелителя Воинов, вы вместе с вашим королем гнили заживо в оковах, пока огромный волк не сожрал всех – одного за другим.

– Извращенец, ulundo haccandil, – процедил Вильварин.

– Не при ребенке, – толкнул его в бок Кальмегил, а Лауральдо и Лоссар отчего-то покраснели.

Айменель же тихо спросил:

– Что с королем?

– Ничего с ним не случится, – усмехнулся Илльо, – если вы сочините достаточно убедительную историю.

– Зачем это Тху? – молчаливый обычно Айглос подошел к полуэльфу чуть ли не вплотную.

– Сам у него спроси, – зло бросил Илльо и вышел, хлопнув дверью. Он прекрасно знал, что Гортхауэр был непревзойденным мастером иллюзий, обманных чар, неотличимых от действительности.

В его ушах все еще звучали вчерашние слова Черного майа:

– Финрод будет жить в моих покоях . И скажи слугам, пусть нагреют воды...

За эту мечтательную улыбку Повелителя Воинов полуэльфу тут же захотелось выдрать по волоску золотую шевелюру Финдарато.

– Ты о чем задумался, Илльо? Не хочешь к нам присоединиться? – насмешливо спросил майа. – Нет? Тогда иди и проследи, чтобы наши гости испытывали как можно меньше неудобств.

Когда он вышел, Финрод негромко произнес:

– Я боюсь за тебя. Моринготто...

– Во-первых, Мелькор. Во-вторых, что-нибудь придумаем, – говорил Саурон, сдирая рубашку и плюхаясь на кровать.

Прошло несколько дней. «Это не сон, но что-то очень на него похожее». Финрод не мог вырваться из этого плена – сладкого, постыдного, обжигающего фэа и роа. Никакие попытки убедить себя, что это – враг, Жестокий, правая рука Мелькора, руководивший уничтожением бессчетных эльдар и атани, – не помогали, когда майа долго, нежно целовал его руки, тянул к столу и кормил чуть ли не с ложечки, или сажал в ванну и бережно проводил губкой по спине, одновременно слизывая капли с его плеч... Эльф не просто верил – он знал, что чувства Гортхаура глубоки и искренни. Он был счастливым и очень растерянным и – мучился, не понимая, что из происходившего между ними хуже – любовь к врагу или страсть к мужчине.

Как-то они заговорили о втором.

– Но так же нельзя, это проявление Искажения Замысла, это ужасно. Ортхэннэр, я не знаю, как такое могло случиться...

Саурон посмотрел на него так, что нолдо сразу же дико захотел. Завалить, ласкать, пока хватит терпения, потом – дать майа понять, как сильно он его любит.

Гортхауэр шутливо подул на раскрасневшееся лицо эльфа.

– Ты уже весь горишь, мельдо. Чуть подожди, пока я отвечу, хорошо?

Он обнял Финрода за плечи и заговорил, прерываясь на легкие, едва касающиеся кожи любимого поцелуи.

– Ты же не считаешь, что низко и мерзко поступает Финдекано Нолофинвион, ваш теперешний Король Изгнанников, мой нолдо? Неужели ты не догадывался, что он спит с Маэдросом уже не одну сотню лет?

Финрод застыл, чувствуя – майа не лжет.

– Откуда ты знаешь?

– Оттуда. Мои шпионы, конечно же, – люди, звери, птицы. Впрочем, они особо и не скрываются. Я даже завидовал – пока не обрел тебя.

«А вот сейчас тебе не позавидуешь», – знакомый голос сковывал льдом и обжигал пламенем.

«Тано...»

«Да, таирни. Ты что, думаешь до Второй Музыки прокувыркаться в кровати?! Вы на разных сторонах в этой игре, фаэрни».

«Тано, я люблю его».

«Вижу. Скоро об этом вся Арта узнает, Ортхэннэр».

– Тано, что же делать? – всхлипнул майа.

Финрод обнял его за плечи, понимая, что происходит, и открылся для осанвэ.

«Сделай со мной все, что пожелаешь, Моринготто. Но не мучай его, Ортхэннэр не виноват перед тобой».

«Как же, не виноват! Он ничего не делает, Инголдо, забыв обо всем, кроме ваших постельных сражений. Хоть бы ты на него повлиял, что ли?»

Финрод сперва ошеломленно молчал... Потом расхохотался до слез.

* * *

Конец II Эпохи, Лихолесье, зима

Двое сидели за столом уже очень давно. Всю долгую ночь начала месяца нарвайн. Свечи недавно догорели, но они прекрасно видели друг друга в серых предрассветных сумерках. Один из них – со снежно-белыми волосами, стянутыми на затылке серебряной заколкой – такие делали только у Вод Пробуждения, и не было двух одинаковых, – поднял на собеседника пронзительно-синие глаза.

– Я говорил с ним, Илли. Он не хочет возвращаться ни в Валинор, ни в Мордор. Семеро его спутников завели семьи, Лауральдо и Лоссар живут вместе, а Кальмегил тосковал по жене, пока не погиб в бою с одним из диких людских племен.

Второго уже очень давно, чуть ли не с детства, прозвали Лисом. За гибкий, изворотливый ум, редкую даже у эльфов хищную грацию движений и невероятные, слегка прищуренные прозрачно-зеленые глаза с золотыми искорками, волосы цвета солнца – горят светлым костром...

– Мне трудно принять это, Даэрон... Прости, наверное, все-таки Нимринг?

– Тогда уж Ниэм-риннэ, так меня зовут у Озера. Финрод не простил Гортхауру смерть Келебримбора. Они расстались на развалинах Ост-ин-Эдиль, – Инглор не успел предотвратить того, что случилось. Потом Жестокий не раз приходил к Озеру, в Палисор, но ничего не добился... Тебя удивляет, что я так спокойно говорю о Сауроне?

– Вовсе нет, мельдир. Я ведь давно знаю, что авари живут по ту сторону Валар и Властелина Мордора. Это ваш выбор, но не мой.


Финал № два – навеян двумя фразами из пиджеевского блокбастера («Мир изменился. Я чувствую это».)

466 г. I Эпохи, весна

Он потерял армию. Потерял Илльо – хитрого, одаренного, возможно, самого умного из этих замороченных рыцарят Аст Ахэ. Привычно кольнуло – в сознании, не в сердце, бившемся в его fana все так же размеренно. Жестокий осторожно, чтобы не разбудить, снял руку Финрода со своего плеча, поднялся с ложа и подошел к окну.

«Поговорим, таирни?

Мир изменился, Ортхэннэр. Я чувствую это. Может быть, в тот самый миг, когда ты отказался от мысли тащить Финдарато в застенок, приняв более... хм... оригинальное решение. И сейчас – выбор за тобой. Что подумываешь делать дальше?»

«Я кое-что придумал, Тано. Сильмарилл...»

Гортхауэр ощущал сомнения Учителя, так схожие с его собственными. Но после недолгого раздумья Мелькор согласился.

* * *

В поединке Дня и Ночи
Тьма и Свет сошлись, как мы.
Можно все, что ты захочешь,
Брать у Вечности взаймы.


Финрод отбросил перо. Брызги чернил на выбеленном пергаменте – словно грязь на коже. Несмываемая отметина в душе, памяти и разуме, которую не убрать. Не стереть эти ненасытные губы, руки, прижимавшие его так крепко, будто боясь потерять, выпустить... Закатившиеся черные глаза с голубоватыми белками и – волчий, страшный и прекрасный оскал белоснежных зубов, хриплый ритмичный свист сквозь них... Он лежал тогда ничком, Ортхэннэр впивался в его плечи и пальцами, и зубами – а он умолял – еще, сильнее, во имя нас, не останавливайся, да, да!

Все. Лучше пытки, быстрая смерть от железа или медленное угасание в каком-нибудь осклизлом сыром подвале, чем эта мука, разрывающая фэа.

Саурон вошел очень медленно, словно настигнутый неведомой Айнур усталостью. Глаза его смотрели куда-то в сторону и немного вниз.

«Наконец-то!»

– Тано приказал доставить всех вас в Аст Ахэ. Инголдо, если ты хочешь, если позволишь, – Гортхауэр опустился на ложе, медленно приподнял одеяло...

Жестокий целовал ноги эльфа, неторопливо посасывал пальцы, как леденцы, его язык проникал между ними, туда, где кожа была особенно тонкой и нежной.

– Щекотно, – хихикнул Финрод. – Иди сюда.

Эльф запер, словно в сундук, замуровал в темном закоулке разума все, что мучило и волновало его только что. Остались лишь два слова, настырно не желавшие уходить. «Последний раз, последний раз...»

– Сколько у нас времени?

– До рассвета, – прошептал Саурон, обнимая его. – Всего лишь ночь, Инголдо.

И были заставлявшие эльфа сжимать зубы, чтобы не застонать в голос, прикосновения черного горячего шелка, – Гортхауэр только развязал шнурок на штанах. Майа уже не мог терпеть, даже силы Айнур не беспредельны... И сразу же, лишь только облизанные пятки Финрода оказались над его плечами, – двинул эльфа на себя, насаживая, с каждым движением проникая все дальше, все глубже... Нолдо еле слышно охнул – огненное кольцо боли пульсировало, вытягивалось вглубь, выстреливая сгустками жидкого пламени в скрепы фэа и роа – никогда он не ощущал их так отчетливо. Финрод не сразу понял, что истошно кричит, вцепившись ногтями в державшие его руки, бессвязные вопли сменились все теми же словами:

– Еще, еще, быстрее, Эру, я не выдержу, умру, если ты выйдешь из меня сейчас...

Черные одежды Гортхауэра были мокрыми от пота и сладких белых брызг Финрода. Майа, все еще дрожа, слизал то, что осталось на теле эльфа, который неподвижно лежал, разглядывая темные балки под беленым потолком.

– Я наконец-то искуплю свою вину. Моргот... Что бы он ни сделал со мной – все будет недостаточным наказанием.

– Ты нужен ему как приманка для Берена. Он обещал, что не тронет ни одного золотого волоска с твоей головы, – тихо говорил Саурон, гладя и целуя кудри эльфа.

– Я превратился в твою... любовницу, как это называют атани.

– Любовника, – прошептал майа. – И я твой любовник, и я буду страдать. Но мы действительно не сможем, никогда не будем играть на одной стороне доски.

Больше они не говорили об этом, всю ночь занимаясь друг другом.

Утром бывший Король Нарготронда, бледный, с черными обводами под глазами, нашел в себе силы без помощи стражников со связанными руками залезть в затянутый грубой холстиной фургон. Десять эльфов ничего не знали. Они видели, что тело Финрода не пострадало, но что сталось с душой? Какие изощренные мучения он претерпел?

* * *

– Почему ты не убил меня?

– Действительно, и с какой такой радости я тебя не прикончил? Сам не знаю. Помолчи, мать твою.

Илльо бессильно опустил голову на скатанный плащ, заменявший подушку.

Войско, уничтожившее армию «Хэлгор», собиралось с силами – в наскоро вырытых землянках и доставшихся от врагов палатках выхаживали раненых, приводили в порядок доспехи и оружие, женщины готовили еду на походных кострах. Гили сидел, прислонившись к стенке черного кожаного шатра Илльо, доставшегося ярну, и внимательно слушал, время от времени делая вид, что затачивает меч, рассматривает вынутую из-за пазухи карту или просто пялится по сторонам.

– Берен. Я знаю, что ты хочешь... – полуэльф запнулся, но все же договорил, – хочешь освободить Финрода. Ты не знаешь, что с ним случилось.

Он прежде не видел, чтобы человек двигался так быстро. Страшное, почерневшее лицо его собеседника было уже совсем рядом. Берен едва удержался, чтобы не схватить за плечи едва живого полуэльфа.

– Говори. Тху убил его и других? Перевез в другое место? Их пытают?

Илльо помотал головой и закрыл глаза. Он не мог так, сразу – это смахивало на предательство. «Нет, я скажу ему. Что-то здесь неправильно, и неправильность эта должна быть устранена».

– Нет, другое. Они живы и все там же, на острове. Но... Ты уверен, что нас никто не слышит?

Противно заскребло под ложечкой. Берен сглотнул, пытаясь справиться с жуткой сухостью во рту и оглушительно бухающим сердцем. Он видел – полуэльф не собирается врать. Илльо хотел умереть, сказав перед тем нечто такое, что навсегда отравит ему жизнь, – тело уже охватил странный озноб, разум – отчетливое желание придушить полуэльфа, пока он еще молчит.

– Руско, – произнес Берен, не повышая голоса, – тебе что, больше нечем заняться?

Оруженосец шмыгнул носом, вскочил на ноги и почти бегом припустил от шатра.

– Говори.

Илльо вскинул черные шелковистые ресницы, и Берен поразился боли и – откуда бы? – сочувствию в его взгляде.

– Мне тяжело будет сказать такое. Не легче, чем тебе – выслушать.

– Да не тяни же, чтоб тебе Торондор яйца оторвал! – не выдержал адан. – Что с королем?

– Гортхауэр напоил Финрода сильным возбуждающим зельем, когда узнал о твоем побеге.

– И... что?

Берен чувствовал, как кровь бросилась в лицо – быстро и неудержимо, он видел такое у лорда Карантира в Химринге.

Илльо присел, опершись на локоть.

– Это самое «что» и случилось. Повелитель Воинов оставил короля в своих покоях и Финрод, похоже, отвечает ему взаимностью. Они и днем валяются на кровати, принадлежавшей раньше Ородрету.

Берен не поскупился на оплеуху – полуэльф уткнулся щекой в скатанный плащ, из носа текла кровь, и он не пытался ее остановить.

– Ильвэ... – Берен неловко приподнял голову пленника, положил на нос мокрую тряпицу. – Вроде ничего не сломал.

Полуэльф молчал, снова прикрыв глаза.

– Как такое могло случиться? Он поит его зельем, Валар, какая мерзость!

– Зелье было только один раз. Ортхэннэр чуть не прыгает от счастья – Финрод делит с ним ложе по доброй воле.

Голос полуэльфа был таким горько-тоскливым, что Берен все понял, – отметив чувства пленника каким-то краешком сознания, они волновали его далеко не в первую очередь. Адан сидел на складном стуле, не замечая, что полубезумно раскачивается из стороны в сторону. «Из-за меня. Мой государь, все это случилось из-за меня. Тху все же околдовал тебя. Или ты его используешь, но как же это, ты же душу и тело отдаешь, как наизнанку не выворачивает?» Он помнил слова Финрода о том, что влечение к мужчине для эльфа вообще немыслимо. Почему он пошел на такое?

Он словно слышал кого-то другого – каждое слово приходилось выдирать из горла.

– Тху поплатится за все.

– Каким же образом?

Берен резко обернулся на звук этого голоса, в котором словно позвякивали маленькие ледяные кристаллики.

– Подслушивал.

– Так получилось. Твоя охрана не пускала – пришлось на них немного воздействовать.

Берен бросился к выходу из палатки.

– Гаур тебя загрызи, Даэрон! Дрыхнут!

– Разведчики заметили обоз, довольно медленно ползущий на северо-восток. Там везут одиннадцать эльфов, – все тем же холодным тоном продолжал менестрель, – это они, Берен. Элвитилю удалось госанну с Менельдуром.

* * *

Их везли по ночам. Финрод всю дорогу не пытался установить связь ни с кем из спутников, они тоже долго не решались. Первым не выдержал Менельдур – на привале он незаметно коснулся руки короля.

«За нами следят, Инголдо. Это друзья – хотят освободить. Войско Берена, разбившее армию Севера».

Крик сойки и эльфы не отличили бы от настоящего, если бы не были предупреждены. Бойня вышла странной: стражники-люди перебили орков, кинувшихся было рубить пленников. Но сами не сдались в плен – сражались до последнего, ибо таков был приказ Повелителя Воинов. Его гнева они боялись больше смерти – верили, что Айан’Таэро настигнет и за Гранью.

Финрод сидел один в первой повозке. Берен торопливо разрезал веревки на его щиколотках и запястьях – король не поднимал головы, отросшие за месяцы плена пряди закрыли лицо. Он опустился на колени – в жидкую грязь весенней дороги, взбаламученную копытами и колесами.

– Мой государь. Ты стократ выполнил свое обещание.

Финрод наконец поднял свои невероятные глаза – светло-голубые, нет, не с серым – с серебром; произнес, тихо и раздельно:

– Я не вернусь в Нарогард. Никогда. А мое обещание еще не исполнено.

Ночь уже накрыла радостно шумевший лагерь, когда они остались вдвоем. Заботы об Илльо взял на себя лорд Элвитиль, не позволивший нескольким горячим беорингам расправиться с пленником, пока Берен отсутствовал. Последним черный кожаный шатер покинул Даэрон; двое инголмор о чем-то тихо поговорили, после чего менестрель, не попрощавшись ни с кем, покинул расположение войска.

Эльф все так же медленно, глядя прямо на человека, заговорил – и каждое слово режущей болью отдавалось в их душах.

– Ты знаешь. – Это было утверждение, не вопрос. – Это правда – то, что сказал тебе Илльо. Он ведь сказал.

Берен молчал, а король продолжал все тем же ровным, равнодушным голосом – только руки уж очень крепко перекрещены на груди, пальцы сжимают рукава – того гляди, порвут...

– Я не оправдываюсь тем, что он опоил меня. Тем, что он майа и мог воздействовать на фэа и роа самыми разными способами. Я делил с ним ложе по доброй воле, понимая, – это ненадолго. И Моргот всегда говорил – мы на разных сторонах «башенной» доски. Моринготто... Он знает, что ты придешь за Сильмариллом. Мы пойдем вместе.

У Берена мурашки мерзко бегали туда-сюда по позвоночнику – государь Финрод хотел умереть, утратив эстель, потерявшись, не зная, как и для чего продолжать жить. Адан сознавал, как велико могущество Гортхаура – но кто же знал, куда тот его направит? Внезапно Берен увидел их – взглядом фэа, под отяжелевшими вдруг веками. Черное и золотое перемешалось спутанными прядями; руки до боли, до синяков сжимают плечи, запястья, бедра, словно боясь выпустить, потерять; капли пота между острых подрагивающих лопаток... Он снова неудержимо краснел, как тогда, при Илльо. Но сейчас все было куда хуже – Финрод все понял и горько усмехнулся.

* * *

Вдвоем они преодолели Анфауглит – на скакунах из-за Моря, присланных Фингоном. Верховный Король нолдор-изгнанников сделал кузену этот прощальный подарок, не сомневаясь в том, что Финдарато в заточении повредился рассудком. Кони летели наперегонки с западным ветром, задувавшим их гривы и плащи всадников в направлении Ангамандо. Никто не остановил их в коридорах Ангамандо – лишь следовали чуть позади четверо черных рыцарей, позвякивая оружием и доспехами.

Мелькор сидел на троне – седовласый, усталый и печальный. В пляшущем свете факелов глаза его блестели, будто наполненные слезами бесконечной мудрости и неизбывной скорби. Взмахом руки Черный Вала отослал стражников – железный браслет клацнул по подлокотнику трона.

– Я ждал вас.

– Мы знаем, Моринготто. – Голос Финрода гулким эхом гулял по огромному пустому залу.

Железный венец с сильмариллами висел прямо в воздухе над головой Мелькора – он не сделал ни одного движения, не произнес заклинания – один из Камней отделился и поплыл вниз, остановившись на уровне глаз Владыки Ангбанда.

– Ты получишь его, человек. И покинешь Аст Ахэ. Мне будет любопытно посмотреть на возню, которая начнется, когда об этом узнают сыновья Феанора. А Финдарато Арафинвион останется здесь.

Моргот издевательски захохотал, увеличиваясь в размерах, нависая над ними, подобно черному падающему утесу.

– Спасибо Ортхэннэру. Я не люблю возиться с девственниками, а теперь наш красавчик Инголдо уже многое умеет. Верно, куколка?

Берен не выдержал. С хриплым медвежьим рыком бросился к трону и – на полпути впечатался лбом в невидимую стену – гладкую, словно из стекла.

Финрод мягко, бережно прикасался подушечками пальцев к его вискам, проясняя сознание, изгоняя боль. «Не теряй эстель, меллон. Мы должны быть не слабее его».

Адан внезапно понял – что-то изменилось. Не сейчас – с того мгновения, когда он рухнул в грязь у колес грубо сколоченного фургона.

– Оставь себе эту стекляшку. Мне она ни к чему. Отпусти Финрода. Я убью, предам кого угодно – все сделаю, только...

Он не просил – внезапно охрипший голос звучал требовательно. Берен понимал – вот он, выбор. Главный и, скорее всего, последний. Моргот улыбнулся – зигзаг молнии, разрезавший грозовую тучу, – и вновь превратился в седого Мелькора.

– Я не ошибся в тебе, сын Барахира.

Сильмарилл пламенеющей бело-золотой кометой падал вниз – Берен едва успел подхватить. Он протянул камень Финроду – и впервые увидел такую улыбку на лице эльфа – не было слов для нее. И снова покраснел, теперь уже не стыдясь этого, почти забыв о присутствии Моргота, о том, где вообще находится, – голова кружилась, бешено стучало сердце, и так хотелось петь и плакать...

«Я люблю тебя, мой король».

«Я уже не король».

«Для меня ты всегда им будешь».

Финрод взял Камень, любуясь переливчатым сиянием, и снова вернул адану, сжимая его ладони своими. Они молчали об одном и том же. «Мы не расстанемся. Ни за что».

Они шли по коридорам Ангбанда, взявшись за руки, когда их нагнал голос Мелькора, казалось, исходивший прямо из черного базальта стен:

– Идите, да хранят вас Вечный Свет и Предвечная Тьма...

* * *

Саурон потерял немало сил в поединке с Хуаном, но все же держался на ногах – вцепившись в подоконник, майа наблюдал, как двое всадников постепенно превращаются в темно-серые облачка пыли, летящие к закату. Он сразу же ощутил присутствие Тано, хотя даже шороха черных одежд не было слышно.

– Фаэрни.

Вала положил руку на плечо ученика, и Ортхэннэр мгновенно обернулся. Его черные глаза снова сияли – как когда-то в Хэлгор.

– Тано, ты действительно считаешь, что я изменил... ход истории?

– Не только ты, таирни, – лукаво усмехнулся Черный Вала. – Но именно ты сделал первый ход. Много чего еще случится, но сейчас тебе не мешало бы отдохнуть. Идем, я сыграю на лютне. Только для тебя, как прежде.

Все случилось невероятно быстро. Майа опустился на колени, решительно раздирая черное одеяние Учителя.

– Я не так уж слаб, мэл кори. И сначала я поиграю для тебя на флейте.

* * *

Лютиэн ждала их у разрушенного эльфийского форта на краю Анфауглит. Хуан спокойно лежал в тени развалин, не чувствуя опасности, – и вдруг навострив уши, вскочил и подбежал к хозяйке. Две черные точки на горизонте превратились во всадников.

Пустота. Она не знала, когда именно ощутила ее – но знала, отчего. Что-то очень сильно изменилось вокруг и внутри. Принцесса Дориата не чувствовала ни сожаления, ни облегчения – ждала, решив просто плыть по течению реки, внезапно изменившей русло. Она приняла сильмарилл из пыльных ладоней Берена – и словно со стороны смотрела, как махнула рукой стоящему в полусотне шагов от них Финроду. Нолдо смущенно улыбнулся, когда Лютиэн пожелав им счастья, расцеловала его, а потом и Берена, в обе щеки.

Эльф и человек направлялись к морю, куда их манил еле различимый шепот каждого лесного ручейка – Владыка Вод звал негромко, но настойчиво.

Не было ни боли, ни печали, ни сожаления. Лишь пустота, в которой звучали слова бывшего короля Нарготронда: «Ты сумеешь мудро распорядиться Камнем, Тинувиэль. Прощай», – и тревога стискивала виски – она уже слышала хохот Моргота, сумевшего наконец столкнуть синдар, нолдор и эдайн, видела сожженные леса, вытоптанные нивы, развалины селений, крепостей и городов...

Хуан вылетел на поляну, чуть не сбросив со спины свою хрупкую всадницу. У небольшого костра сидели двое – оба высокие, широкоплечие, черные с серебряными звездами плащи сброшены – весенняя ночь была чуть холоднее дня. Глаза старшего удивленно распахнулись – пресветлая Гилтониэль, как могла она считать их серыми – темно-лиловые, фиалковые, переполненные болью и надеждой. Он подхватил ее, усталую, измученную пустотой и тревогой, чтобы уже не выпустить, – и не видел, как Хуан унесся в лес вслед за Куруфином. Она тоже ничего не видела – кроме него.

– Тьел... кормо. Это тебе. Всем вам.

Он мельком взглянул на Камень.

– Это великий дар, ванимельдэ. Он откроет им путь в Аман через Зачарованные моря.

– Им? А как же...

– Я остаюсь в Эндорэ. Мой Валинор – ты, Тинувиэль.

* * *

Побережье озера Куэвиэнен,
спустя около двухсот лет после
описываемых событий

– Твой ход, Туво.

Огни Палисора не гасли и в этот самый темный, предрассветный час ночи. Отсюда они казались крошечными янтарными и золотыми светлячками, весело мигавшими друг другу над черной гладью Куйвиэ-нэни. Нуин принес бронзовый чайничек, налил ароматного отвара двум игрокам в беседке и снова исчез в Пещере-под-Потоками. Тонкой, слабо мерцающей в лунном свете струей – сплошной, без перекатов – вода падала сквозь глубокую расселину между похожими на ножи скалами, питая огромное озеро. Среди гор и холмов, окружавших Воды Пробуждения, таилось множество больших и малых пещер, уходивших в глубины земли. Ручейками и водопадами, каплями со сводов воды озера проникали все ниже, вплоть до обширных чертогов майа Туво, покинувшего некогда Валинор, чтобы найти свой путь между Светом и Тьмой. Чародей жил в отдалении от Палисора, крупнейшего и самого древнего из городов авари; но квэнди Озера почитали его и служили ему, как королю. Туво был прежде одним из майар Намо и многому научился у Мелькора во время заточения того в Мандосе.

Он переместил темную нэрвен в поле silme.

– Твой ход, Ниэм-риннэ.

Туво откинулся на спинку каменной скамьи. От увитой плющом и дикими розами беседки беломраморные ступени вели к маленькому причалу; медленно, словно нехотя, покачивалась узкая черная лодка под парусом, доставившая гостя из Палисора. Эльф со сверкавшими, как иней на схваченном морозом окне, ослепительно-белыми волосами двинул своего истара вперед,с поля harma на anda.

– Чем же там дело кончилось? – спросил майа.

– Узнай сам, если интересно. Я покинул Белерианд, чтобы больше не возвращаться туда – ни телом, ни мыслью.

Ты прав – иногда нужно уходить, не оборачиваясь. Но вот другого я понять не могу, Нимринг-Даэрон. Боль твоя улеглась, тебе хорошо у Озера – давно уже стал настоящим аваро, но больше десяти дюжин солнечных кругов упорствуешь... Нуин любит тебя.

– А ты любишь его, Туво. Я уже сто раз это слышал. Знаете что? Разбирайтесь сами, haccandil’ы. Весь мир должен стать другим, чтобы я...

Бывший менестрель и советник Тингола резко встал, едва не опрокинув доску для игры в «башни». Похоже, ему предстояло очередное путешествие...

– Мир изменится, и еще не раз на нашем веку. И ты будешь меняться с ним вместе, Ниэм-риннэ, – донеслось до него хихиканье майа.

@темы: Melkor, тексты, Finrod, Beren, Sauron, Первая Эпоха, original character, NC-17

---

[Epic Arda slash]

Сердечно приветствую новых со-общников и читателей и призываю не стесняться и обогащать сообщество любимыми произведениями и собственным творчеством а то я ведь зафлужу его сплошными МиФами

Заодно Король любопытствует, как вам нравится оформление и все прочее

И да, очень нужна аватарка с Мелькором/Сауроном только не из Фобса

---

UPD

[Epic Arda slash]

По особому запросу - имена сыновей Феанора во всех вариациях фактически цитирую приложение к "Шибболету". Первое имя - отцовское (ataresse), второе - материнское (amilesse), прочие - прозвища (epesse)
К любому из сыновей Феанора применим фактически патроним Feanorion (или Feanarion) в зависимости от формы Feanor/Feanaro
В примечании для каждого из феанарионов указана единственная краткая форма, все прочие получаются уже фэндомными измышлениями

вкратце

Nelyafinwe Maitimo Russandol Maedhros, the Tall
Нэльафинвэ Майтимо Руссандол Феанорион (Феанарион) Маэдрос, Высокий или Статный
Краткая форма - Nelyo (Нэльо)

Kanafinwe Makalaure Maglor (у него вроде есть прозвище the Singer, но я только дома уточнить смогу)
Канафинвэ Макалаурэ Маглор
Краткая форма - Kano (Кано)

Turkafinwe Tyelkormo Celegorm, the Fair
Туркафинвэ Тьелкормо Келегорм, Прекрасный (или Светлый, в зависимости от трактовки цвета его волос)

Morifinwe Carnistir Caranthir, the Dark
Морифинвэ Карнистир Карантир, Темный
Краткая форма - Moryo

Curufinwe Atarinke Curufin, the Crafty
Куруфинвэ Атаринке Куруфин, Искусный
Краткая форма - Curwo

Pityafinwe Ambarussa Amrod
Питьафинвэ Амбарусса Амрод
Краткая форма - Pityo (Питьо)

Telufinwe Umbarto Ambarussa Amras
Тэлуфинвэ Умбарто Амбарусса Амрас
Краткая форма - Telyo(Тэльо)

в подробностях от самого Профессора

Имена сыновей Фэанора с легендой о судьбе Амрода, том 12
Перевод Хисиэлиндо, взято с Арды-на-Куличках

(1) [Маэдрос] Nelyafinwe "Финвэ третий" по наследству [57]. (Nelyo)

(2) [Маглор] KAnafinwe "громкоголосый или ?командующий". (KAno) [58]

(3) [Кэлегорм] Turkafinwe "сильный, мощный (телом)" (Turko)

(4) [Куруфин] Kurufinwe собственное имя Фэанора; дано этому, его любимому, сыну, поскольку он один проявлял в некоторой степени те же нрав и таланты. Он также во многом походил на Фэанора лицом. (Kurvo)

(5) [Карантир] Morifinwe "темный" - он был черноволос, как его дед. (Moryo)

(6) [Амрод] Pityafinwe "Маленький Финвэ". (Pityo) [59]

(7) [Амрас] Telufinwe "Последний Финвэ". (Telvo) [60]

Их "материнские имена" записаны (хотя никогда не использовались в рассказах) как:

(1) Maitimo "стройный": он был красив станом. Он он, и младшие, унаследовал редкий красно-русый цвет волос родни Нэрданэль. Ее отец имел epesse rusco - "лис". Так что Майтимо имел epesse, данное братьями и другими родичами - Russandol - "медноголовый" [61].

(2) Makalaure. Значение неясно. Обычно переводилось (и утверждалось в качестве "пророческого" материнского имени) как "кующий золото". Если так, возможно, являлось поэтическим намеком на его мастерство игры на арфе, звук которой был "золотым" (laure обозначало золотой свет или цвет, никогда не использовалось относительно металла).

(3) Tyelkormo "быстро вскакивающий". Квэнийское tyelka - "быстрый". Возможно в отношении его бурного нрава и привычки вскакивать, если его вдруг разозлят.

(4) Atarinke "маленький отец" - ссылка на его физическую схожесть с Фэанором, которая позднее обнаружилась и в его разуме.

(5) Carnistir "краснолицый" - у него были темные (русые) волосы, но красноватый цвет лица, как у его матери.

(6) Ambarto [62]

(7) Ambarussa

Эти два имени близнецов (i Wenyn), очевидно, должны были начинаться одинаково. Ambarussa - "красноверхий", должно быть, относилось к цвету волос: первый и последний из детей Нэрданэль имели красноватые волосы, как у ее родни. Вокруг имени Амбарто [> Умбарто], которое может показаться начинающимся с элемента того же смысла, что и (7), собрано много легенд и рассуждений. Наиболее аутентичным кажется следующее:

Двое близнецов были оба рыжеволосыми. Нэрданэль дала им обоим имя Амбарусса - ибо они были очень похожи и остались такими на всю жизнь. Когда Фэанор попросил, чтобы их имена хотя бы различались, Нэрданэль бросила странный взгляд и через некоторое время сказала: "Тогда пусть один зовется [Амбарто >] Умбарто, но который - решит время".

Фэанор был раздражен этим зловещим именем ("Обреченный"), и изменил его на "Амбарто" - или по некоторым версиям решил, что Нэрданэль произнесла "Амбарто", используя тот же первый элемент, что и в "Амбарусса" (т. е. amba + квэнийское arta - "возвышенный, величественный"). Но Нэрданэль сказала: "Произнесла я "Умбарто"; впрочем, делай, как хочешь. Это ничего не изменит".

Позднее, когда Фэанор становился все более и более беспощаден и яростен, и восставал против Валар, Нэрданэль, после долгих попыток изменить его настрой, отстранилась от него. (Ее род был предан Аулэ, который советовал ее отцу не принимать участия в мятеже. "В конце концов он лишь приведет Фэанора и всех детей твоих к смерти"). Она удалилась в дом своего отца; но когда стало ясно, что Фэанор и его сыновья навсегда покинут Валинор, пришла к нему, перед тем, как войско отправилось в поход на север, и просила, чтобы Фэанор оставил ей двух самых младших, близнецов, или хотя бы одного из них. Он ответил: "Будь ты верной женой, как было прежде, чем Аулэ стал морочить тебя, ты сохранила бы их всех, ибо пошла бы с нами. Если отвергаешь меня, отвергаешь также и всех детей наших. Ибо они решили пойти со своим отцом". Тогда Нэрданэль впала во гнев и ответила: "Ты не сохранишь их всех. Хотя бы один никогда не ступит на земли Средиземья". "Оставь свои злые предречения для Валар, что будут рады им, - сказал Фэанор. - Я ими пренебрегу". Так они расстались.

Рассказывается, как Фэанор похитил корабли тэлери, и нарушив слово, данное Финголфину и его верным, уплыл на них прочь в Средиземье, покинув остальное свое войско на путь пешком, с великими муками и утратами. Корабли причалили к берегу залива Дренгист, и все войско Фэанора сошло на сушу и разбило там лагерь.

Ночью Фэанор, полон ярости, разбудил Куруфина и с ним и еще несколькими, самыми близкими Фэанору в своей покорности ему, пошел к кораблям и все их поджег; и темное небо покраснело, как от страшного рассвета. Весь лагерь проснулся, и Фэанор, вернувшись, сказал: "Теперь я хотя бы уверен, что ни один трус или предатель среди вас не сможет ни одного корабля вернуть назад на помощь Финголфину и его народу". Но все, кроме нескольких, были в унынии, ибо многие вещи остались на борту, не перенесенные еще на берег, и корабли были бы полезны для дальнейшего пути. Они все еще были далеко на севере и собирались плыть на юг к какой-нибудь более удобной гавани.

Наутро был смотр войска, но из сыновей Фэанора нашлось только шестеро. Тогда Амбарусса (6)> побледнел от страха: "Разве не разбудил ты тогда брата моего Амбарусса (коего зовешь ты Амбарто)? - сказал он. - Не желал он сойти на берег и спать (как он сказал) без удобства".

Но полагают (и нет сомнения, что и Фэанор догадался об этом), что желал Амбарто [?впоследствие] отплыть на своем корабле обратно и вернуться к Нэрданэль; ибо был он весьма [?потрясен] [63] деянием своего отца [64].

"Тот корабль уничтожил я первым", - сказал Фэанор (пряча собственную скорбь). "Тогда верно дал ты имя младшему из детей своих, - сказал Амбарусса, - и Умбарто, "Обреченный" была его правильная форма. Жесток и обречен становишься ты". И после того никто не смел вновь заговорить с Фэанором об этом [65].

Наверху первой страницы текста, касающегося имен сыновей Фэанора, отец написал, когда история уже существовала как она есть:

Все сыновья, кроме Куруфина, предпочитали свои материнские имена и под ними их запомнили впоследствии. Близнецы звали друг друга "Амбарусса". Имя Амбарто/Умбарто [?не] использовалось [?никем]. Близнецы оставались похожи, но старший стал темнее волосами, и был более дорог отцу. Когда их детство кончилось, их [?нельзя было] спутать. ...

Поэтому в легенде "Амбарусса (6)" спросил Фэанора, разбудил ли тот "брата моего Амбарусса" прежде, чем поджечь корабли.
Примечания

[57] ["Финвэ третий": его дед был Финвэ, а отец - Куруфинвэ, сначала названный также Финвэ (стр. 343).]

[58] [KAno: см. примечание 36.]

[59] [Буква P в слове Pityafinwe, но не в краткой форме Pityo, замена на N.]

[60] [Pityafinwe и Telufinwe объединены в скобки со словами Близнецы Gewnyn.]

[61] [На отдельной странице есть написанная в то же время заметка об отце Нэрданэль (жены Фэанора): Отец Нэрданэль был "Аулендилем" [> "Аулендуром"], и стал великим кузнецом. Он любил медь, и ставил ее выше золота. Его имя было [пробел, позже вписано карандашом Sarmo?], но он был шире всего известен как Urundil - "любящий медь". Обычно он носил на голове медный обруч. Его волосы были не темными или черными, как у большинства нолдор, но русыми, и в них были проблески медно-красного. Из семерых детей Нэрданэль старший и близнецы (что очень редко среди эльдар) имели такие волосы. Старший носил также медный венец.

К слову "Aulendur" добавлено примечание:

"Слуга Аулэ": т. е. тот, кто посвящен этому Вала. Применялось в особенности к тем персонам или семьям среди нолдор, кто действительно поступал на службу к Аулэ, и кто в уплату получал от него наставления.

Второе примечание на этой странице комментирует имя Urundil: run "красный, раскаленный", чаще всего применялось к таким вещам, как уголья или зола, отсюда прилагательное runya, синдаринское ruin "огненно-красный". У эльдар были названия некоторых металлов, поскльку под руководством Оромэ они изобрели оружие, в особенности - против слуг Моргота, во время Похода, но единственными появляющимися во всех эльдарских языках являются "железо", "медь", "золото" и "серебро" (anga, urun, malat, kyelep).

Ранее отец Нэрданэль, великий кузнец, именовался Mahtan (см. X.272, 277), и так он назван в опубликованном Сильмариллионе. О более ранних утверждениях относительно вооружения эльдар во время Великого Похода см. X.276-277, 281.]

[62] [Имя Ambarto было заменено на Umbarto, и Умбарто и Амбарусса были поменяны местами: см. стр. 355.]

[63] [Слово "потрясен" - отцовская неуверенная интерпретация неразборчивого слова.]

[64] ["Деянием своего отца": вероломным захватом всех телерских кораблей для перевозки Фэанорингов в Средиземье.]

[65] [Текст заканчивается краткими заметками о "синдаризации" квэнийских имен сыновей Фэанора, но они слишком быстры, эллиптичны и неразборчивы, чтобы воспроизводить их. Можно заметить, тем не менее, что синдаринское Maedros объясняется содержащее элементы материнского имени Нэльяфинвэ Maitimo (общеэльдаринское magit- - "стройный", синдаринское maed) и его epesse Russandol (общеэльдаринское russa, синдаринское ross); и что синдаринская форма имени Ambarussa (пронумерованного шестым, т. е. старшего из близнецов) здесь Amros, а не Amras.]

запись создана: 07.11.2013 в 12:52

@темы: информация

---

[Epic Arda slash]

Арт от MauveShadow

Маэдрос/Фингон
Рейтинг R

@темы: Maedhros, арт, Fingon, Эпоха Дерев, R

---

Долгая зима. Часть третья, последняя

[Epic Arda slash]

Неделя пролетела быстро, и гости засобирались по домам. Уже прощальный обед закончился, вернувшийся Тельперинквар вызвался проводить Маглора до границы, наступило время проводов, все ждали только Келегорма, который где-то задержался. Не выдержав, Куруфин отправился поторопить брата, и напоследок поймал улыбку Макалаурэ:
- Да уж уехать мы сами сумеем. Можете не торопиться.
Атаринке махнул рукой и поспешил на второй этаж. Келегорм едва не налетел на него на лестнице, он торопился вниз, но от брата отпрянул, словно тот был барлогом. Злость нахлынула, и вдруг отступила, Куруфин улыбнулся мягко, протянул Тьелко руку, но тот ее проигнорировал, посмотрел на Атаринке отчаянно и просяще:
- Не трогай меня, тебе ведь это просто…
И Куруфин сорвался. Он упер ладони в стену по обе стороны от плеч брата, не давая тому вырваться.
- Хватит бегать, Тьелко, - произнес, ловя взгляд темно-серых глаз. – Хватит. Пойдем, - он не ожидал, что Келегорм так легко подчинится, но тот покорно позволил отвести себя наверх.
В гостиной Атаринке усадил брата на кушетку, а сам подошел к двери и запер замок. Удивление плеснулось в глазах Тьелко, когда Куруфин отправился зашторивать окна, а потом подошел к нему, развязывая ворот рубахи. Келегорм не мог оторвать взгляда от брата, от его шеи, ключиц, от сильных пальцев, вытягивающих шнуровку… Дыхание его стало глубже, Куруфин видел, как тяжело вздымается грудь Тьелко, как тот заворожено следит за каждым его жестом, как сглатывает, пытаясь отвернуться.
Он подошел к кушетке как раз тогда, когда Келегорм вскочил и вдруг замер от неожиданности. А Куруфин, не теряя времени, сделал еще шаг вперед – будто с края обрыва – так, чтобы они с Тьелко оказались стоящими друг перед другом. Они были почти одного роста, Келегорм разве что чуть повыше, а стояли так близко, что Атаринке видел каждую ресницу, чувствовал привычный – тот самый – запах, запоминал такой удивленный взгляд брата. И когда Куруфин одним резким движением прижал Тьелко к себе, впиваясь в его губы, тот едва удержался на ногах, вцепился в плечи Атаринке, но на этот раз не вырывался.
Обреченность.
Мягкие губы Келегорма были на вкус терпкими, а когда Куруфин буквально заставил брата подчиниться, проникая языком в его рот, Тьелко глухо застонал, сильнее сжимая пальцы на плечах Атаринке. Одной рукой Куруфин обхватил брата за талию, а другой растрепал, наконец, эту проклятую прическу, зарываясь ладонью в волосы, так, как давно хотел. Непривычно крепко держал Келегорма, не давая ему отстраниться или прервать поцелуй. Но Тьелко, похоже, к этому и не стремился. Он целовался упоенно, забываясь, то нежно, то кусаясь, ладонями льнул к плечам Курво, прижимался к нему сам, будто тоже пытаясь удержать.
Когда Куруфин отпустил его, Тьелко почти начал задыхаться, но не отстранился, наоборот, потянул брата на кушетку, заставляя лечь – и Атаринке подчинился, зная, что отказываться поздно.
Необратимость.
Протянул руку, когда Тьелко опустился с ним рядом, потянул за край его рубашки, шепнув: «Сними…». Но Келегорм перехватил его ладонь, поднес к губам, поцелуями согревая кожу, лаская языком кончики пальцев так откровенно и страстно, что жаркое, стыдное и болезненно желанное возбуждение волной прокатилось по телу Атаринке, прошивая дрожью каждый позвонок.
Он рванулся к брату, но Тьелко удержал его, улыбаясь. Шальная улыбка – смесь боли, желания, сомнений, решимости, попыток оправдаться и одновременно послать все к барлогам, а то и дальше. Келегорм и так был неотразим сейчас, с раскрасневшимися губами, блестящими не то от слез, не то от жажды любви глазами... Но эта улыбка сделала его лицо настолько живым, искренним и прекрасным, но Куруфин на мгновение зажмурился – никогда пламя красоты брата не сияло так ослепительно.
Когда он вновь посмотрел на Келегорма, тот уже взялся за свою рубашку, стянул ее с плеч, отбросил в сторону. Ладонью освободил черные кудри, медленно, будто красуясь, показываясь, и склонился над братом, топя его в каскаде волос, касаясь губами напряженной шеи, языком исследуя бьющуюся в такт дыханию венку…
Пока пальцы Тьелко ловко справлялись со шнуровкой рубашки Атаринке, Куруфин мог только закусывать губы, откинув голову, открывая горло ласкам брата. Эльдар редко испытывают плотскую страсть, им не свойственна пылкость, присущая атани, они спокойно обходятся без физической любви долгое время, но сейчас… Куруфин потерял сам себя: лорда, брата, эльда... И сам себя нашел. Он был сейчас даже не Куруфинвэ Атаринке, он был просто собой, он не хотел и не мог ни о чем думать, а поцелуи Тьелко были словно вода для него, умирающего от жажды. Обнял брата, гладя по спине, почти обжигаясь каждый раз от прикосновения к горячей коже, прикрыл глаза, задыхаясь от нахлынувшей нежности…
Келегорм, наконец, распахнул рубаху Куруфина, его ладонь скользнула по груди брата, губы от ключиц проложили узор поцелуев вниз, и язык коснулся напряженного темного соска. Атаринке словно пронзила молния, он выгнулся и выдохнул изумленный, жадный, обреченный стон.
Не отказаться. Никогда. Не теперь.
Тьелко забыл обо всем. Только одна вещь в мире сейчас стоила внимания: Куруфин был его и только его сейчас, Куруфин не собирался отталкивать его, Куруфин хотел его… В голове не осталось ни единой мысли, кроме мыслей о брате. Он сладко дрожал от одного осознания, что руки Куруфина лежат сейчас на его плечах, что Куруфин сейчас стонет от его прикосновений, что Куруфин позволяет ему ласкать себя так откровенно… От невозможного, какого-то запредельного, нереального счастья он даже забыл, как ненавидит себя за эту страсть. Если Куруфину настолько хорошо, то как он сам может этому противиться?
И на несколько минут все перестало казаться неправильным или искаженным, Келегорм знал, что он любим и любит, и в этом не было ничего грязного и недостойного. Он забрал в рот сосок брата, чуть прикусил его, а ладонью, пугаясь и в то же время наглея от собственной смелости, погладил Куруфина по напрягшемуся рельефному животу, спускаясь все ниже, чувствуя, как сам вспыхивает от этих прикосновений.
Атаринке задыхался от желания, а когда Тьелко чуть сжал зубы, одновременно ведя рукой к его паху, с трудом удержался, чтобы не шевельнуть бедрами, не заставить брата прикоснуться к его пульсирующему члену. Ткань штанов ощущалась уже болезненно, Куруфин приподнялся на локте и потянул брата к себе, целуя его, отвлекая, пока развязывал пояс, на задворках сознания еще изумляясь своему неожиданному бесстыдству, но уже отказываясь от стыда, отбрасывая его, как лишнее и ненужное.
А когда Тьелко поцелуями припал к его животу, стаскивая штаны с бедер брата, Атаринке почувствовал казалось бы, давно забытое: как пылают щеки. Слишком откровенной была открывшаяся глазам картина.
Нет! Нельзя, нельзя позволить ему пасть за мной так низко...

Уверенность почти покинула его, но Тьелко вдруг поднял голову и снова нахмурился, а когда встретился с братом взглядом, отвернулся...
Куруфина будто ударили, он закусил губу, боясь спросить, боясь быть отвергнутым, боясь услышать хоть слово, забыв о своих промелькнувших сомнениях.
Но Тьелко прижался бархатистой щекой к его животу и принялся пальцами нежно выводить узоры на внутренней стороне бедра Атаринке, не поднимая взгляда.
- Посмотри на меня, - потребовал Куруфин и понял, что внезапно охрип.
Келегорм покачал головой, но сильные пальцы Атаринке подняли его подбородок, и взгляд серебристо-серых глаз требовательно скользнул по лицу.
- Останови меня, - наконец ответил Тьелко, продолжая ласкать бедро брата. – Останови меня, пока не слишком поздно…
- Ты… боишься? – как же больно было Куруфину – от неудовлетворенного желания, от рухнувшей надежды... От неожиданного разочарования, и от понимания, что это именно разочарование...
Почему то, что, как он думал, должно было принести облегчение, приносит такую горечь? Ведь ему сейчас не нужно было ничего, кроме Тьелко, кроме его нежности, и все остальное меркло и терялось, отступая куда-то в область абсолютно неважного.
- Я? – Келегорм слабо улыбнулся. - Я не могу остановиться, Курво. Я хочу тебя до головокружения, я хочу, чтобы ты был со мной, хочу, чтобы… - румянец едва тронул его бледные щеки, когда Келегорм сумел все же не дрогнувшим голосом закончить фразу: - Чтобы ты стонал мое имя, пока я ласкаю тебя. Хочу сам шептать твое – бесконтрольно, бездумно, как молитву. Но…
- Но? – Куруфин, наконец, накрыл пальцы брата ладонью, заставляя его прекратить. Протянул другую руку, погладил Тьелко по блестящим волосам так, как делал это всю жизнь, чуть грубовато, но бережно: - Что «но»?
- Это неправильно, - шепнул Келегорм, опуская голову. Его дыхание щекотало и грело кожу Атаринке, пока он говорил. - Так не должно быть. Ты слишком заботишься обо мне, но мои капризы зашли слишком далеко, – он потерянно покачал головой. – Я никогда никого не любил так, как тебя. Но… Сейчас ты потакаешь моему капризу, и я благодарен тебе, вот только… - Тьелко зажмурился, поджимая губы: - Вот только я знаю, что так нельзя.
Ты почти убедил себя, и ждешь, что я, как всегда, подыграю?
- Почему? – вкрадчиво поинтересовался Куруфин, притягивая брата ближе к себе, обнимая, укладывая рядом и внимательно вглядываясь в его лицо.
- Потому что… - Тьелко колотил озноб, как же он раньше не заметил? – Потому что это моя искаженная любовь превратилась в желание, больше достойное мориквэнди, а не принца нолдор. Ты не должен становиться таким же, ведь ты стараешься помочь мне, а вместо этого только извращаешь самого себя…
Он сказал бы и еще, но Куруфин безапелляционно перебил его, обнимая, устраиваясь удобнее на боку, собственнически придвигая брата к себе.
Я не могу отступить. Я не могу от тебя отказаться.
- Твоя гордость, как обычно, делает тебя слепым, Тьелко, - выбирая тон, слова, выражение лица, мельчайшие нюансы, словно по крупице отмеряя состав для гениального сплава. - Мне плевать на искажение Арды, я не Вала, чтобы заботиться о таких вещах. Я не считаю любовь извращением, и не считаю, что становлюсь похож на мориквэнди. Я хочу тебя, и мне плевать на любые законы, потому что никакие законы не могут быть выше любви. – Атаринке погладил Келегорма по щеке привычным уже жестом, и прижал палец к его губам, заметив, что тот намеревается его перебить. – Подожди. Дай мне сказать. Ты думаешь, что я потакаю твоему капризу, и мне больно слышать такое. Если ты с каких-то неведомых пор боишься своих желаний, то я, наверное, плохо тебя знаю, но зато я знаю, чего хочу сам. И не позволю заморочить себе голову всеми этими глупостями про праведность и искаженность. Я не праведник, никогда им не был и быть не намерен. Я люблю тебя и хочу быть с тобой. И это единственное, что для меня сейчас правильно. – Куруфин выдохнул и потянулся поцеловать замершего, оглушенного его словами брата.
Необратимые слова. Окончательные. Сказал вслух, проговорил, словно подтверждая их для самого себя. И уже не усомниться.
Келегорм метнулся к нему, ответил на поцелуй почти зло, отчаянно, вцепился в плечи Куруфина, прижался к нему, а когда чуть отстранился, провел его рукой по своей груди от ключиц до пояса штанов и положил пальцы Атаринке на застежку.
- Я твой, - неожиданно просто выдохнул он, глядя в светлые глаза брата, и от этих слов Куруфина бросило в дрожь, а потом накрыло новой жаркой волной желания.
Он раздел Тьелко, выбросил из головы все эти глупые предрассудки, просто восхищался каждым изгибом его совершенного тела, наслаждался каждым прикосновением, чуть дрожал от предвкушения.
Страх всегда рождает грубость и ложь. Боязнь падения, боязнь отторжения, боязнь искажения рождает жестокость к самому себе и лицемерие с самим собой. А нежность к любимому смывает все это так легко.
Неизбежность. Мы слишком запутались, и мне некогда возиться с узлами.
Склонился над Келегормом, возвращая все ласки, которые задолжал, целуя, иногда покусывая бархатистую кожу, поглаживая пальцами то живот брата, то бедра, открывая для себя новое тонкое удовольствие – чувствовать свою странную власть над Тьелко, знать, что он волен подразнить его или подарить наслаждение. Куруфин изучал тело брата, запоминая, что поцелуй в место, где ключица соединяется с правым плечом, вызывает вздох более нетерпеливый, чем такой же поцелуй в то же место на левом плече, что внутренние сгибы локтей и места за мочками ушей невероятно чувствительны к ласке, а если коснуться пальцами родинки на внутренней стороне левого бедра, то Тьелко не сможет сдержать стон… Он многое сейчас запоминал.
А когда Атаринке узнал достаточно, Келегорм уже не совсем отчетливо сознавал, на каком свете находится. Возбуждение грозило свести его с ума, а ласки Куруфина только сильнее разжигали огонь в крови, заставляли метаться по кушетке, закусывать пальцы и стонать, умоляя о том, чтобы брат сделал с ним хоть что-нибудь, но прекратил эту чувственную пытку. Когда же Атаринке коснулся, наконец, члена Тьелко, Келегорм выгнулся, рискуя сломать себе спину, зажмурился, до крови закусил пальцы и даже внимания на боль не обратил. Он уже не понимал, что говорит, губы лихорадочно шептали «пожалуйста, пожалуйста, Курво!», а сердце стучало так, будто хотело вырваться из груди.
Я люблю тебя. Я не могу иначе, я все знаю, это искаженная любовь, но я люблю тебя.

Куруфин в каком-то восхищении следил за братом, а потом, повинуясь инстинктивному желанию, наклонился и обхватил губами шелковистую горячую головку его члена. Келегорм вскрикнул, и Атаринке начал забирать его глубже в рот, плотно сжимая губы, одновременно лаская пальцами, а другой рукой жестко удерживая за бедро. Тьелко бился на постели, цепляясь за плечи Куруфина, словно те были его последней связью с реальностью. Он уже не мог просто стонать, гортанные крики срывались с его губ, все тело было будто сжатая пружина, а сосредоточие напряжения оказалось во власти Курво, который безжалостно медленно ласкал брата, доводя почти до точки, но не позволяя получить финальное наслаждение.
Наверное, это искаженная месть?
Бедра Келегорма уже поймали какой-то свой ритм, и Атаринке все же согласился, перестал, наконец, оттягивать оргазм брата, и тот с глухим стоном, необычно тихим после всех страстных криков, кончил буквально через мгновение.
Куруфин проглотил его семя с каким-то сытым удовлетворением, улыбнулся, поднял голову, облизываясь, поймал благодарный взгляд еще затуманенных глаз и обнял Келегорма, устраиваясь с ним рядом.
- Я люблю тебя, - шепнул он и поразился, как легко дались ему эти слова во всей полноте их смысла.
Атаринке не было ни стыдно, ни неловко, он уверенно очертил пальцами ключицы брата и разве что на мгновение задумался, целовать ли Тьелко прямо сейчас, когда на его губах еще был привкус его семени. Но Келегорм легко разрешил его сомнения, сам потянувшись навстречу, мягко целуя Куруфина, оглаживая его плечо.
А потом улыбнулся лукаво и опустил взгляд так показательно и прицельно, что Атаринке не смог не ощутить новый прилив возбуждения.
- Если ты не хочешь… - начал было Куруфин, но Тьелко ровно таким же жестом, как он сам некоторое время назад, прижал палец к его губам.
- Молчи, ладно? Еще спугнешь, - неожиданно усмехнулся он и нежно-нежно поцеловал брата в уголок губ.
Не спугну. Ты ведь знаешь.
Келегорм отстранился и встал, нисколько не смущаясь своей наготы, двигаясь плавно и естественно, давая Атаринке возможность лишний раз полюбоваться.
Как всегда, черпаешь сил, бросая вызов...
И Куруфин любовался, он просто глаз не мог оторвать от брата, который бросил на пол подушку и грациозно опустился на колени рядом с кушеткой, взялся за щиколотку Атаринке и положил его ногу себе на плечо. Повернул голову, целуя брата под колено, в чувствительную тонкую кожу, поглаживал его бедро неторопливо, странным образом находя нужные места для прикосновений.
Куруфин почти неосознанно протянул руку к волосам брата, вцепился пальцами в черные кудри, притянул к себе ближе. Сил не было терпеть эту сладкую пытку, Атаринке почти не понимал, что делает, им руководило какое-то инстинктивное желание, которого он раньше никогда не испытывал. Желание обладать и одновременно желание принадлежать…
На мгновение Куруфин решил, что повел себя с Тьелко слишком грубо, но… Брат, похоже, не возражал. Он вроде бы даже поддался, устраиваясь между ног Атаринке, согревая дыханием его член и внутреннюю сторону бедер, почти касаясь щекой чувствительной кожи. Теплые губы Келегорма легко, словно случайно ласкали плоть брата мимолетными касаниями, он медленно погладил Атаринке по животу, а стоило Куруфину шевельнуть бедрами, напрашиваясь на большее, удержал на кушетке с неожиданной силой.
Твоя очередь мстить?
Тьелко поднял голову, улыбнулся бесстыдно и кончиком языка слизнул с головки напряженного, почти ноющего члена Атаринке прозрачную каплю. Не отрывая взгляда от лица брата, все-таки заставляя того краснеть…
Куруфин нахмурился, пытаясь вырваться из сильных рук, хотел одновременно и зажмуриться, и смотреть, как Тьелко медленно облизывает красивые губы. Атаринке не мог сдерживаться, его ладонь нетерпеливо легла на затылок брата, но Келегорм не спешил покоряться. Дразнил, почти издевался, сам сходя с ума от чужого нетерпения и жажды. Едва дотрагивался, ускользал, целовал мимолетно …
И когда Куруфин с глухим стоном требовательно дернул брата за волосы, Тьелко прошибло непривычное и неожиданно сладкое ощущение добровольной покорности. Он послушно приоткрыл губы, принимая в себя плоть брата до самого горла, так глубоко, как только мог, помогая себе рукой, расслабляясь и принимая ритмичные движения Атаринке.
Куруфин шумно выдохнул, когда горячие губы плотно сомкнулись на его члене. Ощущения застилали мир сладким туманом, хотелось продолжать наслаждаться движениями шелковистого жаркого рта вокруг своей плоти, но Атаринке, как оказалось, мало этого всего, жажда обладать вернулась и захлестнула с головой.
Жалкие остатки сомнений словно бы смело этими откровенными ласками, вытравило стонами Тьелко, развеяло очевидным желанием Келегорма быть с ним… И Куруфин, мысленно посмеявшись над собой, позволил себе окончательно отдаться собственной страсти, какой бы чудовищной она не казались ранее. Воспоминание оказалось пресным и блеклым. Потому что сейчас слишком очевидной стала взаимность его жажды. Атаринке властно потянул брата к себе, не желая больше ничего скрывать от Тьелко, даже эту темную сторону своей души.
Не дав Келегорму опомниться, опрокинул его на подушки, обнимая, накрывая собственным телом, жадно впиваясь в горячие, потемневшие до почти вишневого цвета губы. С силой сжал запястья брата, удержал его руки над головой, жадно огладил стройное тело от ключиц до паха. Тьелко выгнулся, следуя этому прикосновению, от жесткой хватки Атаринке болели запястья, он едва ли смог бы вывернуться, да и не хотел.

Ощущение собственной беспомощности оказалось невероятно желанным, пугающим, сводящим с ума чувственным откровением. Келегорм запрокинул голову и закрыл глаза, запоминая каждое прикосновение, отпуская себя, подчиняясь воле Куруфина. Признаваясь наконец, что всегда хотел этого – чтобы Курво был c ним таким, почти грубым, властным, уверенным… От понимания, что Атаринке сделает сейчас все, что захочет, кружилась голова и внизу живота сладко ныло от предвкушения.
Я обречен на тебя.
На пару мгновений Куруфин замер, просто любуясь братом, а потом требовательным движением заставил его раздвинуть ноги. Келегорм застонал от самого этого безмолвного приказа, настолько резкой была эта откровенность. Он забывался в объятиях Атаринке, позволяя себе стать бесстыдным, порочным, соблазнительным и бессильным одновременно. Его колени разошлись в стороны, когда ладонью Куруфин провел по его члену, собирая смазку. Бедра рванулись вверх, тело почти болело от ожидания неизвестно чего…
Мой старший, мой гордый, мой прекрасный, мой невинный, мой юный... Мой.
Атаринке запечатал губы брата глубоким безжалостным поцелуем и одновременно медленно проник пальцами в узкое тело, расслабляя круговыми неторопливыми движениями. Выждал немного, добавил еще один палец, не в силах оторваться от зрелища, как Келегорм стонет и неосознанно, инстинктивно начинает двигать бедрами ему навстречу, забывая об осторожности…
Невозможное, невообразимое возбуждение разливалось внутри, всего было мало, и боль от проникновения казалась совсем несущественной, незаметной… Тело требовало разрядки, неудовлетворенность разрасталась сладкой сосущей пустотой. Он ничего не мог сделать, разве что хмуриться, стонать сквозь сжатые зубы, выгибаться, стараясь прижаться к Куруфину…
Атаринке закусил губу. Сдерживаться сил не было. Впечатывая Тьелко в кушетку, он устроился между стройных бедер брата, раздвинул их собственными коленями... Взгляд – глаза в глаза, осанвэ – признание, мольба, страсть единым потоком, понимание, нежность, единение, которого они оба ни разу не испытывали… И Куруфин приподнял Тьелко за талию, удерживая его, не в силах разорвать связь взглядов, пока входил в узкое, жаркое, невыносимо желанное тело.
Келегорм постарался расслабиться, принимая брата в себя, отдаваясь этому неизбежному движению, покоряясь власти Атаринке, – но просто ждать он был не в состоянии. Боль накрывала пугающе желанными, долгожданными волнами, но и она отступала перед иссушающей жаждой и огромной нежностью.
Необратимость. Какое сладкое слово.
Их словно ослепило что-то, они тонули в глазах друг друга, сливались не только телами, но душами. Слишком, невероятно прекрасным, почти невозможным счастьем обрушилось на них обоих это чувство, которое – и уже не было даже тени сомнений – называлось на любом языке любовью.
Пауза, мучительно долгая, во время которой Атаринке с трудом сдерживал себя, несколько движений, и ритм был пойман. Куруфин уткнулся лбом в плечо Тьелко, Келегорм же мог только задыхаться от восторга, когда изнутри накатывали волны нового, неизвестного до этого дня наслаждения, становясь все сильнее и сильнее с каждым разом, ярче и ярче… Он закусил губы – и все равно кричал, кричал каждый раз, когда Курво задевал какое-то особенное место внутри, когда Атаринке заполнял его, входя целиком, утверждая их единение, подтверждая свое обладание им – в полной мере.
Это чувство – что Курво владеет им, что они наконец-то принадлежат друг другу, эта заполненность и удивительное ощущение гармонии, это наслаждение каждым мгновением стали совершенно непереносимыми. Келегорм сжал зубы и зажмурился крепко-крепко. А когда услышал, как тихо выдыхает Атаринке, когда почувствовал, как брат изливается в него горячим семенем, не выдержал, всхлипнул как-то судорожно, и наконец, отдался оргазму, накрывшему его ослепительным счастьем.
Куруфин почти рухнул на брата, наконец, отпуская его запястья, обнимая, целуя скулу, шею, плечо, ключицу, закрыв глаза, тяжело дыша, чувствуя, как сильно и ровно бьется сердце Тьелко. Устроился на боку, поглаживая Келегорма по волосам. Даже на шепот не хватило сил, и они говорили осанвэ, наслаждаясь этой полузабытой возможностью, этим окончательным признанием.
- Melindo, irimanya…
- Almarenya...
Келегорм наконец посмотрел на брата, непривычно робкая улыбка едва тронула его припухшие истерзанные губы и тут же исчезла: саднила в кровь искусанная нежная кожа.
- Как думаешь, мы не слишком задержались?
- Думаю, изрядно, - очень серьезно ответил Куруфин. - Лет на триста Древ и пару сотен местных, – он спрятал на мгновение лицо в черных кудрях Тьелко, вдохнул знакомый аромат и легкомысленно, счастливо улыбнулся. - А если ты про гостей, то они уже давно уехали. Сказали, сами найдут дорогу.
Келегорм вздохнул, отстранился на мгновение и заглянул в светлые глаза брата.
- Мы обречены на это искажение...
- Мы обречены друг на друга. Необратимо.
Атаринке прижал брата к себе и подумал, что уж себя-то он точно не потерял. И Тьелко тоже.
Конец

Примечания:

Toronya – брат мой
Irimanya – красивый мой
Melindo - любимый
Almarenya – счастье мое

@темы: тексты, Curufin, Celegorm, Celebrimbor, NC-17

---

Долгая зима. Часть вторая

[Epic Arda slash]

Когда прибыли гости, их встречал Келебримбор. Келегорм сказался больным, не сумев провести с братом и десяти минут наедине, а Куруфин после этого очередного бегства разозлился и мрачно послал сына навстречу гостям. Пока Тьелпэ провожал уставших с дороги Кано и Инголдо в отведенные им покои, чтобы они могли привести себя в порядок, Атаринке решил навестить запершегося Келегорма. Хотя бы ради Макалаурэ тот мог бы переступить через себя и...
Куруфин резко оборвал себя. Ему просто захотелось взглянуть на брата, и для этого не стоило придумывать отговорки. Захотелось убедиться, что Тьелко действительно тут, в крепости, никуда не делся и не исчез. Умом Атаринке понимал нелепость подобных предположений, но позволил себе поддаться чувствам. Иногда надо себе это позволять…

Дверь в комнату Келегорма оказалась не заперта. Тьелко сидел в кресле у камина. Могло показаться, что он читает, но Атаринке видел, как брат смотрит на страницу остановившимся взглядом. Тьелко распустил волосы и снял сапоги - отчего-то эти беспорядочно рассыпавшиеся по плечам черные кудри и эти обнаженные узкие ступни сразу привлекли внимание Куруфина, делая брата в его глазах каким-то беззащитным и очень юным.
- Тьелко, Кано приехал... – только и смог сообщить он, тяжело привалившись к косяку двери.
Келегорм кивнул, но на Атаринке взгляд так и не поднял. Куруфин подавил вздох и вошел в комнату, прикрывая за собой дверь.
- Послушай, это становится невыносимо, - заметил он, вытаскивая книгу из рук Келегорма откровенно фамильярным движением, – Хотя бы ради Макалаурэ ты можешь прекратить избегать встреч со мной?
Или хотя бы ради меня...
- Хотя бы на то время, пока он здесь гостит? – Куруфин понимал, что несет какую-то околесицу, и даже не пытался придать ей подобие здравомыслия.
Келегорм покачал головой, бессильно роняя руки на колени:
- Не могу. Я думал, что получится, но не могу.
Причин этого отчаяния Атаринке совершенно не понимал. Не он ведь отталкивал брата, а наоборот, это Тьелко изводил сам себя, путаясь и в собственных желаниях, и во все нарастающем, уже откровенно заметном со стороны чувстве вины. Никакими словами успокоить Келегорма не удастся, Куруфин это прекрасно понимал. Да и на собственном опыте убедился... Любые логичные доводы и разумные аргументы брат принимать не желал, потому оставалось попробовать только неразумные действия. Что еще сделать, Атаринке не представлял.
Потому сейчас он замолчал, потянул Тьелко за руку и заставил встать. От неожиданности Келегорм не сопротивлялся. Куруфин прижал его к себе, стискивая в объятиях, погладил бережно по волосам, не дал вырваться, когда ладони брата уперлись ему в плечи.
- Тише, тише, - шептал Атаринке, словно успокаивая ребенка. – Тише, родной...
И гладил, крепко удерживая рядом, сам удивляясь, насколько вдруг все показалось простым и понятным. Ощущение промелькнуло и исчезло, но Куруфин его запомнил.
Келегорм, наконец, сам устроил голову на плече Атаринке, прекратив то вырываться, то льнуть к брату всем телом, он замер, как будто в ожидании, а потом и вовсе расслабился.
- Курво, - его шепот был едва слышен, - Курво, я так устал...
- Я знаю. Я вижу, Тьелко, – и Атаринке с трудом удержался, чтобы не начать объяснять брату, что тот делает неправильно, где ошибается...
Келегорм молча кивнул и на несколько долгих мгновений замер, просто наслаждаясь теплом этих рук, позволяя себе хоть на какое-то мгновение забыть об искажении, о проступках и пороках, о собственной вине перед братом...
Ладонь Куруфина скользнула с плеча Тьелко на спину, и Атаринке ощутил неожиданное раздражение оттого, что не может коснуться кожи брата. Он с удовольствием вдохнул знакомый запах черных кудрей, коснулся волос Келегорма губами, будто пробуя, медленно оттянул воротник рубашки брата в сторону и погладил того по шее, удивляясь странному чувству, которое поднималось в нем. Это была уже не братская нежность, нет, скорее это было похоже на эмоции, которые он испытал тогда ночью, когда поцеловал Тьелко. Даже... На возбуждение?
Келегорм замер, даже дыхание задержал, когда Куруфин потянул вверх его рубашку, коснулся пальцами позвоночника. Задохнувшись, Тьелко попытался отстраниться, чтобы скрыть становившееся все более явным напряжение в паху, но бедро брата неожиданно оказалось между его ног, а ладонью Куруфин прижал его теснее к себе. Келегорм вздрогнул всем телом, поднял голову, и Атаринке накрыл его рот своим, глуша стон, целуя, раздвигая языком губы. У Тьелко закружилась голова, какое-то мгновение ему казалось, что он сейчас не сможет остановиться, позволит Курво сделать все, что тот захочет, но...
- Стой, подожди! – он резко рванулся из объятий, изо всех сил отталкивая брата.
Куруфин разжал руки, отступил, едва не упав, и посмотрел на Келегорма с недоумением.
- Ты... Ты понимаешь, что ты делаешь? – унимая подступающую панику, спросил Тьелко.
В его встревоженном взгляде промелькнул страх, он только сейчас понял, куда тянет за собой Атаринке, и как далеко тот может зайти.
- Да. Прости, - Куруфин отвернулся.
Ему было больно, больно видеть испуг в глазах брата, отчего-то это ударило хлеще пощечины. Атаринке не сразу разглядел за этой паникой чувство вины, а заметив его, в который раз проклял.
- Тьелко, я...
- Кано уже, наверное, ждет нас, - Келегорм, пригладил волосы, одернул рубашку и подхватил с кресла длинную алую тунику. – Пойдем, не будем заставлять гостей маяться в одиночестве...
И поспешил к дверям. Куруфин вздохнул. Ну и что тут прикажете делать?

Маглор был удивлен, когда его и Финдарато встретил Тельперинквар, но промолчал. После того, как он помылся и переоделся с дороги, зашел слуга, передал приглашение на ужин. Макалаурэ только головой покачал. Ни Тьелко, ни Курво так и не появились, но никто не сообщил ему, что братья нездоровы. Он не понимал, что тут происходит, но решил не забегать вперед. Время расставит все по местам. А пока он подобрал волосы, заколол серебристую шелковую тунику бриллиантовой брошью и вышел в коридор, с улыбкой предложив слуге показать путь до столовой.
Когда Куруфин спустился, он не смог сдержать усмешки: они с Тьелко на фоне нарядных родичей казались какими-то простаками, никак не князьями и лордами. Разве что Тельперинквар более-менее нарядился. А уж гости...
Кано был в серебристом и черном, радужно блестели бриллианты на брошке и длинных шпильках, которыми он заколол сложную прическу, серебряные и черные вышивки сплетались в сложный узор на его рубашке. Финрод и вовсе отпустил волосы до пояса, золотистые пряди были заплетены и уложены так же, как кузен носил до Исхода, в Валиноре. Его длинные многослойные одежды из бирюзового и белого шелка закрывали ноги до щиколоток, а ткань была расшита самоцветами и жемчугом, так что искрилась при каждом движении. И все равно, несмотря на неоспоримую, блистательную красоту голубоглазого кузена, Куруфин подумал, что Тьелко превосходит его даже сейчас, в простом наряде, без драгоценностей и с распущенными волосами.
Кано бросился к братьям, обнял обоих, смеясь.
- Я рад, что вы все-таки нашлись! Честно говоря, мне уже казалось, вы так и будете прятаться... – но заметив, как натянуто улыбнулся в ответ на шутку Атаринке, как отвел взгляд Тьелкормо, не стал продолжать. - В любом случае, мы рады добраться, наконец, ведь так, Инголдо?
Финдарато улыбался тепло и радостно, как всегда. Улыбка делала его красивое лицо располагающим, что тоже не было ново. Куруфин приветствовал кузена, дождался, пока тот обнимет Келегорма, и пригласил всех к столу, отмахиваясь от неожиданно вспыхнувшего ревнивого раздражения.
- Как вы доехали? В округе все спокойно, но зима в этом году снежная...
- Спасибо Маглору, если бы не он, я бы не нашел к вам дорогу, - Финрод неожиданно заговорил на синдарине, и Куруфин чуть нахмурился.
Тьелко сверкнул опасной улыбкой, повернулся к кузену:
- Мы не подданные дориатского короля, и не подчиняемся его приказам, Финдарато...
Макалаурэ встревожено взглянул на Атаринке, тот кивнул и перебил брата:
- Вы оба такие праздничные, что вспоминается Аман, но язык синдар... – он развел руками.
Финрод, собравшийся уже ответить Келегорму, услышав Куруфина, только улыбнулся виновато:
- Прости, я просто привык...
- Ничего.
В остальном ужин прошел спокойно, даже хорошо. К концу все развеселились, Кано попросил Тьелпэ принести его арфу, Инголдо пел и уговорил спеть Тьелко... Они разговаривали, деликатно не касаясь спорных тем, так что в итоге настроение Куруфина заметно улучшилось, даже несмотря на то, что он не позволял себе особенно расслабляться. Келегорм был пусть чрезмерно, но приветлив, все же присутствие Кано благотворно повлияло на его взрывной характер. И Финдарато оказался понятливым и деликатным настолько, что ни разу больше не дал повода волноваться за исход беседы.
Уже в середине ночи Инголдо вежливо пожелал всем доброго сна и ушел. Следом за ним заторопился спать и Келебримбор, который с утра был на ногах. Глядя на зевающего Келегорма, Куруфин предложил Кано захватить вино и переместиться в гостиную. Маглор согласно кивнул, убрал арфу в чехол, поднял взгляд и с недоумением заметил, как поджал губы Тьелко, глядя на Курво. Тот быстро отвернулся, улыбкой маскируя какое-то странное выражение лица. Макалаурэ ничего не сказал, только когда Келегорм умчался, наскоро распрощавшись, спросил:
- У вас тут все хорошо?
- Что ты имеешь в виду? – Атаринке подхватил со стола кувшин с вином и два бокала.
- С ним все в порядке? – Маглор с тревогой посмотрел на дверь, за которой скрылся Тьелко.
- С кем? – Куруфин непонимающе нахмурился и жестом пригласил брата следовать за собой.
Уже в гостиной они сидели у камина, пили вино, и Атаринке увел разговор куда-то в сторону. Расспрашивал, как дела в Химринге, как Майтимо, как ситуация на границах. Кано увлекся беседой – он давно не видел брата и был рад встрече, да и тем для общения у них хватало. То непонятное выражение ни разу не вернулось на лицо Куруфина, но Маглор его запомнил.
- Тьелко какой-то странный сегодня... – начал он, когда Атаринке отвлекся долить им еще вина.
- Устал. Они с Тьелпэ только сегодня днем вернулись с охоты, - кратко пояснил Куруфин.
- Он будто чем-то встревожен, - гнул свою линию Златокователь. - Ты же его лучше меня знаешь...
- Знаю, - кивнул Атаринке. – И если ты хочешь прямого ответа, то я могу сказать тебе только то, что говорить об этом не хочу.

- Но все в порядке? - продолжил допытываться Маглор.
Куруфин отвернулся, посмотрел на огонь, покачал бокал в ладони.
- Поверь, ты не сможешь ему помочь. И он не скажет мне спасибо, если я поясню, в чем дело. Прости, Кано, это не недоверие, я просто точно знаю.
- Значит, я ему помочь не смогу... – повторил менестрель, окинул Искусного задумчивым взглядом. - А ты?
- Кано, я же сказал, - мягко улыбнулся Атаринке, закрывая тему.
Удар он держать умел, и даже Макалаурэ не заметил его раздражения, смешанного с тревогой за Келегорма. Они проговорили остаток ночи и разошлись только под утро, договорившись на следующий день поехать на прогулку.
Прогулка прошла тоже отлично, Куруфин сам удивлялся, насколько рад гостям. Разве что сыну пришлось спешно покинуть крепость, какие-то дела на границе вынудили Келебримбора распрощаться с гостями, хотя он и обещал вернуться до их отъезда.
Зато Тьелко снова начал улыбаться, и не косился затравленно в сторону младшего брата, да и к обеду вышел во всем блеске, роскошью одежд не уступая Финдарато. Шутил, развлекал всю компанию, поддерживал беседу. Уже вечером, когда Атаринке провожал кузена в библиотеку, он заметил в одном из залов Кано, который играл с Келегормом в шахматы, и Тьелко смеялся, намотав на палец прядь волос и щекоча ею себя по щеке.
Ближе к ночи Куруфин заглянул к Маглору, пожелал спокойной ночи и отправился в купальню, смыть с себя усталость долгого дня. Он не выспался, и решил не гонять слуг с водой к себе, а пошел в гостевую. Уже раздевшись и убрав волосы, вошел в зал с бассейном. И тут увидел Тьелко, закрывшего глаза и, кажется, заснувшего в теплой воде.
Куруфин не стал его сразу будить, забрался в бассейн и хотел было потрепать брата по плечу, но, подойдя к нему, неожиданно остановился. Тьелко действительно спал, его разморило в тепле, и сейчас Атаринке понял, что просто любуется совершенными линиями лица брата, скулами, шеей, ключицами, этим сильным стройным телом... Не думая, что делает, протянул руку и коснулся груди Келегорма, опустился на колени, провел ладонью по гладкому бедру, чувствуя, как отчетливее и резче начинает биться сердце.
Irimanya...
Тьелко улыбнулся во сне, и Куруфин потянулся к нему, словно завороженный. Как будто он, попробовав дважды эти красивые губы на вкус, уже не мог удержаться. Подхватил брата рукой за талию, выгибая себе навстречу, замер, улыбаясь, чувствуя теплое дыхание Келегорма. Тот вздрогнул, не открывая глаз, тонкие длинные пальцы легли на плечо Атаринке, и Куруфин почувствовал, как становится жарко.
Он забыл, что Келегорм оттолкнул его вчера, забыл, что это его брат, что это мужчина, в конце концов. Атаринке погладил Тьелко по щеке и прильнул к нему в торопливом поцелуе, словно боясь, что Келегорм проснется и снова будет смотреть на него с этим испугом и тревогой.
Но Тьелко вдруг ответил на поцелуй, и это поразило Куруфина, его прошиб озноб, он крепче вцепился в брата, будто пробуя, коснулся губами нежной кожи на шее, и неожиданно позволил себе то, что никогда не позволял с женой – чуть сжал зубы.
Келегорм запрокинул голову и тихо застонал, кровь бросилась Атаринке в лицо, зашумела в висках. Он продолжил целовать стройную шею, прикусил мочку уха и коснулся подушечками пальцев твердого уже соска. Теряя голову, потерся о бедро брата, вырвав еще один стон, поднял голову, чтобы снова почувствовать вкус этих губ, и вдруг понял, что на него с откровенным ужасом смотрят затуманенные еще темно-серые глаза.
- Курво... – шепнул Келегорм, но Атаринке отпрянул от брата раньше, отворачиваясь, сжимая кулаки.
Келегорм потерянно молчал, наконец, протянул руку, коснулся напряженной спины Куруфина.
- Что происходит?
- Что происходит?! Это я хотел бы у тебя спросить! – Атаринке развернулся с неожиданной яростью. – Ты приходишь ко мне и говоришь, что любишь. Ты сводишь меня с ума, а когда я поддаюсь, ты меня отталкиваешь. И еще спрашиваешь, что происходит?
- Я... – Келегорм опустил голову. – Курво, мы не можем. Я... – он закусил губу, против воли вспоминая каждое прикосновение горячих рук, показавшееся ему продолжением сна.
- Что ты?
- Я не могу. Не могу позволить тебе поддаться этому искажению! Пойми, я потому и избегаю тебя, что боюсь... Боюсь того, чем это может закончиться для тебя, и...
- Ты не хочешь? – Куруфин двинулся к брату, удержав его за руку.
- Нет, - отчаянно замотал головой Тьелко, пытаясь высвободить кисть. – То есть да, но...
Атаринке сообразил, что сжал запястье Келегорма слишком сильно, и отпустил его.
- Я не понимаю тебя... – он пожал плечами.
- Я не хочу, чтобы ты запутался в этом, так же, как я! – Тьелко едва ли не кричал, - Потому что каждый раз, когда я вижу тебя – просто вижу, Курво! – я хочу быть с тобой, быть твоим, принадлежать тебе, как любовник, обладать тобой, как любовником. Я, Туркофинвэ Тьелкормо Феанарион, не могу удержать собственную фантазию, не могу заставить себя не видеть снов, я чувствую то, что больше пристало слугам Врага, или я даже не знаю кому! Так не может, не должно быть! – Келегорм резко замолчал, подхватил с края бассейна полотенце и выбрался из воды.
Снова сбежал.
Куруфин не стал удерживать брата, он прикрыл глаза и отдался воспоминаниям. Воспоминаниям о прикосновениях, отдававшихся сладкой болью в сердце, воспоминаниям о нежности бархатистой кожи, воспоминаниям о дрожи знакомого тела под самыми простыми ласками, воспоминаниям о зажигавших кровь стонах, воспоминаниям о терпком вкусе красивых губ...
Какой смысл имеют слова «так не может быть», если так есть?

Охоту назначили на утро, и к рассвету все были готовы: и феанариони, перебрасывавшиеся шуточками по поводу своего предстоящего безделья рядом с лучшим охотником Белерианда, и свиты лордов, пока шумные и расслабленные, и доезжачие, отобравшие уже собак, и Финрод, ради такого случая сменивший одежды в пол на более подходящий случаю наряд. Хуан вертелся вокруг всадников, полный задора и энергии, лаял, махал хвостом, прыгал, вызывая улыбки на лицах охотников. Шел редкий снежок, в просветах облаков на небе занималась заря...
Куруфин в этот раз позволил все решать брату – в конце концов, охоту он не любил, да и спорить с Келегормом в этой ситуации – глупость несусветная. Потому Тьелко был весел и сосредоточен, а когда охотники направились вдоль занесенных снегом полей, вырвался вперед, свистнул, сбросил с пальца свору, отпуская собак – и понеслось.
Олень петлял, гончие рвались за ним, выгоняя из леса, всадники мчались в бешеном галопе... Первый бросок копья Тьелко уступил Макалаурэ, и Златокователь не промахнулся. Егеря подобрали добычу, Куруфин, улыбаясь, подъехал поздравить брата с почином, протянул флягу с коньяком. Маглор сделал глоток, передал флягу Келегорму:
- Спасибо, Охотник.
Тот рассмеялся, отбросил с лица выбившиеся из косы волосы, послал быстрый взгляд Атаринке, только для него одного чувственно обхватив губами горлышко фляги. Куруфин судорожно вдохнул: даже надуманная им самим ассоциация заставила сердце биться чаще.
Эру Единый, кажется, я только сейчас начинаю понимать, о чем он говорил вчера...
Еще одного оленя Атаринке поразил сам, гончие прямо на него вывели зверя, и Искусный, обычно равнодушный к охоте, заметил боковым зрением внимательный взгляд темно-серых глаз. И уже не мог промахнуться.
Лошадь едва не провалилась в какую-то присыпанную снегом яму, но Куруфин, рискуя вылететь из седла, схватился не за поводья, а за копье. И был вознагражден восхищением, промелькнувшим на лице Келегорма. Брат прекрасно знал, что Атаринке милее кузнечный горн, чем охотничьи рога, а удар был прекрасный: смертельный и быстрый.
В охоте на оленя стрелы Тьелко не признавал, считая, что мучить зверя – занятие недостойное. А метнуть копье, да еще и со скачущей во весь опор лошади, и попасть при этом – довольно непросто. Так что у Келегорма был повод гордиться братом.
Объявили привал, и лорды позволили себе отдохнуть, пока готовился обед. Они остались на лесной опушке, чуть поодаль от лагеря охотников. Келегорм, обхватив руками колено, устроился на присыпанной снегом низкой ветке. Разрумянившийся, веселый и довольный, он расспрашивал о чем-то стоящего рядом Маглора, а Финрод вытащил из сумки пергамент и графитное стило, присел на поваленное дерево напротив и принялся рисовать братьев, вставляя свои замечания по ходу беседы.
Куруфин собрался было остаться рядом с кузеном, но услышал, как Келегорм просит Маглора размять плечо... Словно какой-то озорной демон проснулся в Атаринке, он поймал взгляд Кано и едва заметно покачал головой, подходя к братьям.
- Давай разомну, - предложил он Тьелко, ловя себя на неожиданной, удивившей его самого радости.
Ведь не вскочит же Келегорм сейчас, при всех, и не откажется, раз только что просил. Тот, и правда, расстегнул плащ, немного наклонился. Ладони Куруфина легли на теплое плечо брата, какую-то долю мгновения Атаринке почти ненавидел плотную ткань, что скрывала от него эту горячую бархатистую кожу, но даже простое касание отдалось жарким удовольствием в сердце.
Келегорм не сопротивлялся, наоборот, он подавался за руками брата, незаметно для других, но очевидно для Куруфина, как будто стремился продлить прикосновения. Плечо у него в самом деле затекло, Атаринке чувствовал, как напряжены мышцы.
Сначала он решил, что дело в непривычном седле: Тьелко пришлось оставить свою чагравую Ласточку в стойле, так как на последней прогулке она повредила ногу о камень. Но потом Атаринке заметил, что брат, несмотря на не изменившийся веселый голос, встревожен. И это заставило Куруфина быстрее закончить массаж, не касаться обнаженной шеи Келегорма пальцами, будто случайно, не наклоняться вперед, будто прислушиваясь, а на самом деле щекоча дыханием висок брата.
Тьелко благодарно кивнул ему, но Атаринке последним штрихом накинул плащ на плечи брата и обнял Келегорма поверх алой ткани, опершись о ветку за его спиной, заставляя Охотника откинуться назад, опереться спиной на Куруфина. И как ни в чем не бывало продолжил болтать с кузеном и братом. Тьелко стерпел и это, удобно устроился в руках младшего, покачивал ногой и рассказывал про охоту с завидным увлечением. Чем зимняя отличается от летней, и чем зимняя в Химладе отличается от любой другой, как отбирать гончих, почему собаки не меняют след одного оленя на свежий, пока гонят первого...

Запах жареного мяса заставил родичей отвлечься от беседы, когда Финдарато уже закончил второй набросок, на это раз всех троих. И даже Хуана, прибежавшего и свернувшегося под ногой Келегорма, запечатлел.
Обед удался великолепно, а может быть, так показалось из-за того, что все они были голодны и полдня носились по заснеженным полям. Куруфин не задумывался об этом. Он наблюдал за Тьелко, уже окончательно бросив попытки делать это скрытно: Келегорм все равно бы заметил, потому что сам не отрывал взгляда от Атаринке. Им не было дела до окружающих, они играли в какую-то свою игру, и только Макалаурэ пришлось в итоге пнуть Келегорма, чтобы тот ответил Финдарато, заинтересовавшемуся местной географией.
Отдохнув, охотники продолжили путь, некоторое время ехали медленно, любуясь окрестными пейзажами: высокие сосны и стройные ели, искристые сугробы и серые, огромные, покрытые инеем валуны стоили того, чтобы на них любоваться. Кавалькада растянулась по полю, собак держали на сворах, разве что Хуан свободно носился по заснеженному полю. Маглор предложил Финроду дорисовать семейный портрет, и даже уговорил Келегорма позировать.
Вокруг действительно было потрясающе красиво, только взгляд Куруфина все чаще приковывали к себе не знакомые прелести зимней природы, а брат, довольный, счастливый, вернувшийся, наконец, в привычное самоуверенное и веселое, даже язвительное настроение.
Я сдаюсь слишком быстро, это как лавина…
И Атаринке вспоминал это прекрасное лицо так близко от своего, это гибкое сильное тело в своих руках, эти длинные пальцы, так доверчиво лежавшие на его плече, а вспоминая, понимал с кристальной ясностью: он потерялся в этих темно-серых искристых глазах навсегда. Потерялся в собственных чувствах, и знал теперь только одно: его любовь к брату превращается в просто любовь, необратимо и безвозвратно. Даже когда охота пошла на второй виток, Атаринке спешил не за добычей, а за братом, чтобы не потерять его из вида, запомнить таким, настоящим, живым, каким он уже давно Тьелко не видел.
Следующего оленя Келегорм милостиво предложил Инголдо, и кузен, к удивлению Атаринке, не отказался. Куруфин знал, что Финрод иногда ездит в Химринг к старшим феанариони, но раньше за ним, книгочеем и философом, особенной любви к охоте не наблюдалось. Видимо, жизнь в Белерианде изменила и его, потому что в седле Арафинвион держался прекрасно, да и оленя почти догнал. Только тот, матерый рогач, вдруг резко свернул, конь Финрода споткнулся обо что-то, всадника тряхнуло, швырнуло вбок, он едва не свалился под копыта, но сумел выпрямиться, вырвав у Куруфина уважительный возглас. Только копье потерял, пока пытался вернуться в седло, а не повиснуть, запутавшись в стременах. Олень снова метнулся к лесу, гончая бросилась вперед и вцепилась в заднюю ногу зверя, тот развернулся... И тут не выдержал конь Финрода, и без того напуганный неожиданностями. Инголдо с отчаянием тянул поводья, но конь словно обезумел и не слушался, несся навстречу оленю, который уже наклонил рога...
Келегорм обогнал кузена неожиданно, обошел на полкорпуса аккуратно, словно на скачках. Черные кудри растрепались окончательно, алый плащ феанариона забился на ветру, бросок копья был метким и сильным, но его не хватило, чтобы свалить оленя с ног, и Тьелко прыгнул сам, прямо с седла.
Куруфин послал лошадь в галоп, чувствуя, как мешается все перед глазами, когда бурая туша рогача завалилась набок, погребая под собой Келегорма. Все бросились к упавшему зверю, Финрод, наконец, справился с конем, даже гончие перестали лаять, жуткая тишина накрыла охотников, и в ней особенно отчетливо прозвучал смех Тьелко. Келегорм выбрался из-под дергающегося еще в посмертных судорогах оленя, сжимая в руке окровавленный до самой рукояти кинжал, наклонился обтереть его о снег, выпрямился и победным взглядом окинул всадников.
- Что, кузен, простишь того, кто увел у тебя законную добычу из-под носа?
Финрод с беспокойной улыбкой что-то отвечал, но Куруфин его не слушал, он смотрел на Тьелко, выискивая, допытываясь взглядом, не ранен ли брат... А Келегорм глянул на все еще бледного Атаринке весело и счастливо, словно красуясь. Тот отвернулся, и заметил, что за ним внимательно наблюдает Кано.
Маглор кивнул Куруфину и отъехал в сторону. В ответ на вопросительный взгляд покачал головой:
- Ничего не говори. Это не мое дело, и я в него не полезу, вот только... Финдекано всю жизнь смотрел на Нельо такими же глазами, какими Тьелко смотрит сейчас на тебя. Только Астальдо отступился, отказался от своих желаний, поступил «правильно». Он женат, у него сын растет, но при встрече с Майтимо он прячет глаза и боится, боится бесстрашный Финдекано. Сам себя боится так, что даже я чувствую. А Нельо одинок, и это одиночество теперь навсегда... – Златокователь кивнул на Келегорма, со смехом отмахивавшегося от целителя. - Не отказывайся от него. И от себя тоже не стоит. – Кано не улыбнулся, дал шпор коню и поспешил к остальным.

@темы: тексты, Curufin, Celegorm, Celebrimbor, NC-17

---

[Epic Arda slash]

Ну-с, пора и делом заняться)))

Довольно старый и даже уже классический текст
Он большой, так что разобью его на несколько постов

Долгая зима

Автор: Третий
Бета: Грим
Фэндом: Дж.Р.Р. Толкиен, Сильмариллион
Жанр: romance
Категория: слэш
Пейринг: Куруфин/Келегорм
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: незадолго до Дагор Браголлах Келегорм и Куруфин, наконец, определяются со своим отношением друг к другу.
Предупреждение: инцест, смерть животного (оленя)
Отказ от прав: Все герои принадлежат себе и Дж.Р.Р. Толкиену. Коммерческих целей не преследую и ни на чьи права не претендую.
Курсивом обозначены мысли и осанвэ

Этой ночью было слишком холодно, зима окончательно вступила в свои права, и промозглая сырость, казалось, проникла всюду. Несмотря на горящий в камине огонь, тепло было только около него, а уже чуть в сторону, у кровати – хотелось побыстрее закутаться в одеяло и положить под ноги грелку.
Куруфин задернул шторы, не взглянув в окно. Метель, он знал это и так. Последние три дня - метель, последние две недели – сырой холод, и все последние годы – одиночество.
Нет, Куруфин не скучал об оставленной в Амане супруге. Иногда ему казалось, что он никогда и не любил ее… Хотя нет, наверное, когда-то… После Исхода почти все воспоминания будто подернулись дымкой, превратились в цветные картинки. Он помнил все события, но собственные эмоции не помнил совершенно.
К тому же жена быстро отдалилась от него, стоило покинуть Тирион. Она перестала его понимать, превратилась в особу совершенно безразличную, даже сыном интересовалась от случая к случаю... Мальчика пришлось забрать из города и увезти в Форменос. Супруга не возражала.
Братья… Кто где, как-то получилось, что они расстались после гибели отца и возвращения Майтимо из плена. Куруфин не хотел об этом вспоминать. Хотя братья стыдились и изводились чувством вины, сам Атаринке не чувствовал смущения или каких-то мук совести. Никто из них не имел права рисковать, даже если бы хотел. Никто из них не мог согласиться на переговоры с Врагом. Никто из них не смог бы повторить подвиг Финдекано, хотя бы потому, что никакой орел Манвэ ни одному из феанариони не стал бы помощником.
Но объяснять кому-либо то, что он понимал сам, Куруфин не видел смысла.
Разве что Тьелко...
Тьелко… Последнее время Куруфин часто ловил себя на мысли, что брат становится все более чужим. Казалось, он намеренно избегает общения – с раннего утра Келегорм уезжал, уже даже не утруждая себя отговорками про охоту, возвращался поздно и сразу уходил к себе… Или запирался в библиотеке, часами просиживая там над какими-то своими книгами. На вопросы отвечал односложно, бывало, они обменивались от силы парой слов за весь день. Даже Келебримбор, постоянно занятый в кузнице, заметил, что с дядей что-то не так. А сам Куруфин никак не мог поговорить с братом, тот будто бы избегал разговора. И если раньше, сталкиваясь с какими-то неразрешимыми проблемами, Атаринке уходил с головой в работу, то теперь даже это не приносило облегчения.
Куруфин отошел от окна и взялся за завязки рубашки, подавив вздох. Он не понимал, что происходит, а Тьелко не стремился объяснить. И порой Атаринке казалось, что все дело в нем самом, хотя он, хоть убей, не мог осознать, чем провинился.
Погасив лампы, Куруфин лег, вытянувшись на холодных простынях, и приготовился к ежевечерней борьбе с самим собой. Ему нужно было спать, а он вместо этого никак не мог избавиться от избавиться от мыслей. Думал о проблемах Химлада, думал о планах и необходимых действиях, думал о сыне, которого давно звал к себе Морьо – в Таргелионе Карнистиро работал вместе с гномами, так что Тьелпэ наверняка там будет интересно…
Каждый вечер Куруфин забивал себе голову насущными мелочами, чтобы не вспоминать, не перебирать в памяти события, не сопоставлять факты и не сознавать в итоге, насколько все идет неправильно. И чтобы отвлечься от главного вопроса последних месяцев: почему его так изводит ситуация с Тьелко.
Куруфин всегда знал, брат ему ближе всех в семье. Но сейчас это была не нормальная обеспокоенность или братская забота. Он, конечно, волновался за Тьелко, но… Куда сильнее его тревожило чувство вины и тоска по Келегорму, с которым он привык разговаривать, смеяться, тренироваться и вообще проводить много времени. Куруфин скучал, скучал, даже зная, что Тьелко сейчас где-то в этой крепости. Бывает, что расстояние не играет никакой роли. Это часто говорят про тех, кто остается далеко. Но вот сейчас – их разделяло меньше лиги, а казалось, они были на разных берегах океана…
Нет. Хватит. Куруфин снова и снова запрещал себе думать о брате, потому что… Все же надо когда-нибудь прочувствовать это до конца и понять, в чем дело. Куруфин старался не размышлять о Тьелко, потому что мысли пробуждали в нем забытую нежность, единственное сохранившееся в полной мере воспоминание о счастье, складывали губы в неосознанную улыбку – и все это затмевалось горечью потери, от которой становилось трудно дышать. Потому что Куруфин всегда знал: этого не вернуть. Не вернуть не то что юности, а даже собственного отношения – ведь та светлая и чистая привязанность к брату теперь отнюдь не исчерпывала испытываемых Атаринке чувств.
Пальцы помнили тепло ладони Келегорма, мягкость его бархатистой кожи. У Куруфина руки загрубели от работы в кузнице, постоянных тренировок с оружием, а узкие кисти Тьелко остались почти юношескими, никогда не скажешь, что эти длинные пальцы привычны к рукояти меча, никогда не догадаешься, что в этих изящных ладонях любое оружие становится смертоносным, никогда не поймешь, что эти сильные красивые руки в крови по локоть, если не по плечо…
Куруфин помнил и запах брата – теплый, какой-то летний, ненавязчивый, легкий, свежий. От Тьелко всегда так пахло, даже когда он использовал ароматическое масло по каким-нибудь праздникам. Так же, только слабее, пахла его одежда, его вещи… Когда совсем еще маленький Куруфин оставался у брата ночевать, так пахли чистые простыни и наволочки…
Отголоски этого аромата сохранились и на плаще, который Тьелко отдал ему после сражения в Альквалондэ взамен испорченного… Уже на корабле Куруфин отвернулся от берега и смотрел в темные волны, кутаясь в плотную ткань, втягивая ноздрями знакомый, привычный, родной с самого детства запах, убеждая сам себя, что ничего не потерял.
Еще там, в Амане, Куруфину нравилось перебирать волосы брата, смотреть, как блики света играют в черном шелке прядей. У ваниар волосы, будто расплавленное золото, и Куруфин ничего необычного в этом не находил – золота он не видел, что ли? А у Тьелко локоны не иссиня-черные, не темно-каштановые, не глухого цвета вороненой стали, как у самого Куруфина, – они будто чистая вода темнейшей ночью, цвета живого, переливчатого, глубокого. Атаринке помнил их гладкость и мягкость, обычно вьющиеся волосы пушистые и непослушные – а у Тьелко всегда лежали идеальными крупными волнами локонов.
Это сейчас он безжалостно и торопливо собирает их в косу или узел на затылке, не заботясь о своем внешнем виде, а раньше никогда не заплетал. Куруфин любил смотреть, как брат резко поворачивает голову, и шелковые кудри разлетаются в стороны. Еще у Тьелко была привычка наматывать на палец кончик пряди, когда он о чем-то задумывался, и кисточкой волос щекотать себя по щеке… Атаринке почти забыл этот родной полудетский жест – сейчас Келегорм не позволял себе настолько увлечься какими-то размышлениями…
Вся его пластика стала лаконичнее и резче, особенно в сравнении с прежней, ведь Куруфин не забыл того Тьелко: юного, смешливого, искреннего… За все эти годы в Химладе он слишком редко видел на губах брата ту, настоящую улыбку, чаще всего ее место занимала злая или горькая усмешка, порой сменяемая жестоким коротким счастьем в забытье битвы. А спокойная, обычная радость, если и была, то отражалась только в глазах, темно-серых, когда-то легкомысленно-веселых, а теперь настороженных и тревожных.
Но что осталось неизменным, так это красота Келегорма. Да, она стала строже, даже злее, но никуда не делась. Тьелко был невероятно обаятелен в Амане, а сейчас от него за лигу веяло опасностью и даже высокомерием, но что тогда, что сейчас – он был прекрасен. Куруфин любовался им всегда, а нынешняя неприступная холодность, словно ледяным панцирем скрывавшая пламя души, откровенно завораживала.
И Атаринке наконец признался себе, что ему хочется, чтобы как раньше, он мог обладать этой красотой – ведь Тьелко доверял только ему. Куруфину снова хотелось знать, что их с Тьелко связывают особые, очень близкие даже для братьев отношения. Быть уверенным в этом – и всегда иметь возможность подтвердить.
Это было сродни жажде обладания Камнями – слишком непонятное даже для самого Куруфина желание всегда видеть Тьелко рядом с собой, быть для брата важнее всех прочих. Знать, что этот невозможный красавец по-настоящему принадлежит только ему, что только с ним Тьелко окончательно становится самим собой, только с ним снова смеется и не боится показаться ранимым, только ему всецело доверяет и никогда его не покинет.
Сегодня с утра он успел увидеть только спину Тьелко, когда тот уезжал, и сейчас, припомнив это, ему до боли вдруг захотелось оказаться рядом. Прикоснуться к брату, расплести растрепавшуюся косу, ощутить, как по запястьям чуть щекотно скользят пряди волос, вдохнуть знакомый с детства легкий свежий запах, обнять, прижимая локти Тьелко к телу, чуть сжав руки, пару мгновений чувствовать ровное и сильное биение чужого сердца... Взглянуть в темно-серые искристые глаза и ответить улыбкой на улыбку.
Просто наслаждаться оттого, что Тьелко так близко, снова почти зачарованно поглаживать его по руке, подушечками пальцев вспоминая с детства знакомые косточки кисти, сухожилия, венки под бархатной теплой кожей.
Куруфин зажмурился и потряс головой. Его восприятие мира вообще было основано на тактильных ощущениях, сейчас же ему их в отношении брата категорически не хватало. Он должен был привыкнуть за последние годы, но привыкнуть не получалось. А сейчас желание прикоснуться стало вдруг таким сильным, что он едва не вскочил на ноги. Это было почти нестерпимо… Но толку-то? Тьелко его избегает, и поговорить с ним не удается. А идти к нему сейчас – нелепо, ночь на дворе, он наверняка спит… И чуть хмурится во сне, и подрагивают длинные черные ресницы, и расслабленные губы щекочет теплое дыхание…
Нет, это было в самом деле невыносимо! Хуже любой боли – глубокая, ноющая тоска, непонимание, отчасти обида, отчасти чувство вины… Куруфин обхватил себя за плечи и плотно сжал губы, заставляя выбросить из головы нахлынувшие образы и желания.
Он был так поглощен борьбой с самим собой, что не услышал шагов, только когда скрипнула дверь, успел дотянуться кончиками пальцев до кинжала. Впрочем, Тьелко, когда хотел, мог ходить совершенно бесшумно – а это именно он вошел в спальню Куруфина. Чуть поднял лампу над головой и тихо выдохнул:
- Прости, что я без стука. Думал, ты еще не спишь.
Сказать, что Куруфин был изумлен, значило ничего не сказать. Но, зная брата, Атаринке тут же справился с собой – любой ценой нужно было, наконец, поговорить с ним, раз выдался такой случай, не позволить Келегорму уйти, а значит, и не выдать своего удивления.
- Я и не сплю, - Куруфин сел на постели, накидывая на плечи тунику. – Хорошо, что ты пришел.
Тьелко ничего не ответил, перевел взгляд куда-то в сторону. Теперь, когда глаза привыкли к свету, Атаринке видел, что брат непривычно бледен, губы чуть ли не искусаны, пальцы нервно теребят длинный манжет рубашки.
- Мне кажется, нам нужно поговорить, - продолжил Куруфин, поднимаясь на ноги. Запахнув тунику, он потянулся за поясом, а Келегорм только поджал губы и отвернулся. Атаринке вздохнул:
- Ты ведь пришел, а значит, ты сможешь мне объяснить, в чем дело, - не обращая внимания на уже готового прервать его брата, он торопливо продолжил: - Потому что я не могу понять, зачем ты отдаляешься от меня, почему избегаешь меня… Что с тобой происходит, Тьелко?
Келегорм оставил, наконец, рукав в покое и подошел к креслу перед камином.
- Холодно как…
- Возьми, - Куруфин хотел укутать его меховой накидкой, но брат торопливо увернулся, недовольно глянул и протянул руку.
Атаринке, пожав плечами, передал ему накидку и наклонился к камину развести огонь.
- Вино будешь?
Тьелко молча покачал головой. Они так и сидели в тишине, пока разгоралось пламя, но, наконец, Куруфин не выдержал.
- Тьелко?
Тот оторвался от созерцания огня и повернулся к брату. В серых глазах читалась усталость и что-то еще, чего Атаринке не мог понять. Обида?
- Ты так и не ответил мне. Что с тобой происходит?
Келегорм вздохнул, чуть нахмурился, откинулся на спинку кресла, посмотрел в потолок, поджал губы и, наконец, сцепив пальцы, скользнул взглядом по Куруфину.
- Я… - губы сжались еще плотнее, словно Тьелко пытался удержать необдуманные слова. – Мне… - он снова почти умолк, но пересилил себя: - Кажется, на этот раз ты не поймешь меня, но так больше продолжаться не может, ты прав.
Атаринке недоуменно изогнул бровь, внимательно ловя каждое слово, срывавшееся с красивых губ брата. Он по-прежнему ничего не понимал, но терпеливо ждал объяснений.
- Я бы даже уехал, но… Не могу. – Тьелко гордо вскинул голову, поймал взгляд Куруфина и твердо продолжил: - Потому что, я не могу тебя покинуть, не могу остаться один, но и рядом с тобой быть не могу тоже. С ума схожу от… - и внезапно оборвал сам себя, отворачиваясь.

Куруфин встал, сделал два шага к креслу брата, присел около него на ковер, накрывая напряженно сжимающую подлокотник ладонь Тьелко своей. Тот вздрогнул, будто от удара, вскинулся было отнять руку, но неожиданно замер, низко-низко опустив голову.
- Курво, я… - и шепот затих, Келегорм вновь не договорил.
- Я не знаю, с чего ты взял, будто не можешь остаться со мной, но я не хочу терять тебя, - Атаринке заговорил осторожно.
Он не понимал, что движет братом, а значит, не мог быть уверен, что сумеет убедить Тьелко. Словно ощупью пробираясь в темноте, Куруфин внимательно следил за реакцией на каждую свою фразу, надеясь хоть так отыскать правильные слова.
- Я не могу позволить тебе уехать. Ты ведь не хочешь, чтобы я носился по окрестностям в поисках, теряя покой и сон? – Куруфин попытался улыбнуться, но, судя по напряженному лицу Тьелко, шутка не удалась. – Пойми, мне тяжело, потому что ты все больше и больше отдаляешься. Я чувствую себя виноватым, и я не понимаю, что сделал не так. Скажи мне, почему ты избегаешь меня? Что случилось, что не так? Неужели ты мне теперь настолько не доверяешь?.. – он хотел было продолжить, но слова, слетевшие с собственных губ, неожиданно оказались такими болезненными…
«Не доверяешь» - словно игла в сердце, и Куруфин на мгновение задохнулся, не отрывая взгляда от бледного лица брата, вдруг исказившегося как от боли.
Келегорм прикрыл глаза ладонью, вздохнул.
- Ты ни в чем не виноват, - начал было он, но голос его звучал фальшиво, и он сам это понял: - Нет! – отчаяние плеснулось в серых глазах, когда Тьелко отнял руку от лица: - Я не знаю, как тебе объяснить, не знаю, почему все происходит так, не могу врать, но и правду сказать… Ты себе не представляешь, что меня изводит. Ты не поймешь меня, я… Я боюсь рассказывать, потому что ты оттолкнешь меня, а ты и так единственный, кто у меня есть, - он говорил торопливо, сбивчиво, захлебываясь словами, и пульс его бился, как бешеный, Куруфин чувствовал это, мягко удерживая запястье брата.
- Я никогда не оттолкну тебя, клянусь, - шепнул он, боясь перебить Тьелко, но и оказавшись не способен стерпеть подобное обвинение.
- И дело не в том, что скажут другие, - Тьелко, казалось, вовсе не заметил его слов. - Мне плевать! Но если когда-нибудь ты посмотришь на меня так же, как они – непонимающе и обвиняющее – я не выдержу. Правда, ты единственный, кто для меня настолько важен, единственный, кто всегда был со мной, и если я потеряю тебя… Я не смогу, я просто не смогу без тебя! – Келегорм развернулся к брату, порывисто схватив за руку, наклонился так, что его черные кудри почти упали на плечо Куруфина. - Может это искажение, может проклятье, а может я с самого начала был такой, хотя я и не понимаю, как это могло произойти, – лихорадочно шептал Тьелко, но в глаза не смотрел. – Ты знаешь, я люблю тебя, люблю больше других, всегда любил, но раньше все было иначе. А теперь я не знаю, как мне жить с этой любовью, потому и избегаю тебя, потому и пытаюсь ограничить наше общение, потому и… Ведь даже если ты простишь меня, даже если я сумею справиться с этим, то ты никогда… Никогда… - он почти замолчал, рванул руку, сбрасывая пальцы Куруфина, вновь закрыл ладонями лицо.
Атаринке мучительно пытался понять брата, но последняя фраза просто ставила его в тупик. За что он должен был простить Келегорма? Что его так мучает? Что он считал искажением или проклятьем? Вопросы, на которые у Куруфина не было ответов.
- Ты никогда не будешь любить меня так же, как я тебя, - неожиданно твердо и четко закончил Келегорм, по-прежнему пряча лицо.
Атаринке едва не рассмеялся: что за глупости? И надо же было так изводиться из-за нелепой, неизвестно откуда взявшейся неуверенности… Он приподнялся, протянул руки, отводя ладони Тьелко от его пылающего лица, улыбнулся:
- Неужели ты думаешь, что я не люблю тебя?.. - но, поймав взгляд Келегорма, Куруфин вдруг осознал, что говорит глупость как раз он сам.
Во взгляде брата была тоска, невероятная мука, боль, безнадежность, искренность… И непонятная нежность, от которой Куруфин едва не вздрогнул. Он не думал, что все настолько далеко зашло, и он вдруг понял, что имел в виду Келегорм. Понял, когда тот, словно зачарованный, медленно потянулся к нему, не отводя взгляда, когда теплое дыхание брата коснулось его собственных губ.
Не понимая, что делает, буквально запрещая себе думать, Куруфин рванулся вперед, ловя поцелуй. Их губы соприкоснулись, а он тонул в серых глазах Келегорма, и от ласковой боли у него щемило сердце.
Мгновение – и Тьелко отпрянул, тяжело дыша, отталкивая брата. Хотел было что-то сказать, но вдруг вскочил, бросился к двери. Куруфин поймал его за руку, ничего не спрашивая, но молчаливо умоляя остаться. Келегорм попробовал вырваться, однако Атаринке был сильнее.
- Мне не стоило приходить. Мне не стоило… - Тьелко снова попробовал вывернуться, и снова ему это не удалось. – Да, я люблю тебя, как любят не брата! Да, я ненормальный, искаженный и какой угодно еще! Да, я ревную тебя к собственной тени, да, да, я схожу с ума от желания быть с тобой, и будь оно все проклято, я хочу тебя! – Келегорм почти кричал, не давая Куруфину вставить хоть слово. - Отпусти! Какого барлога ты?.. – с неожиданной силой он дернулся, рискуя вывихнуть себе руку, и сбросил с запястья ладонь Атаринке. Метнулся к двери: – Я не желаю тебя видеть! Я не могу быть рядом с тобой, как ты не понимаешь?! Я… – и вдруг осекся, а продолжил уже тихо, спокойным до безнадежности голосом: – Я не хочу тебя потерять, я не смогу без тебя, но с тобой сейчас мне еще хуже. Когда ты далеко, я тоскую, но когда ты рядом, я схожу с ума… Прости, - шепнул он и толкнул створку, выходя.
Куруфин не смог заставить себя догнать его. Губы запомнили вкус поцелуя, тепло дыхания, сердце колотилось, как бешеное, а все вокруг заполонило отчаяние от того, что он причиняет боль Тьелко. Словно во сне он дошел до кровати, лег, так и не раздевшись, не замечая ни тепла, ни холода. Перед глазами стояло лицо брата, бесконечно красивое, такое напряженное и измученное. В ушах звучал его голос, ласковый и безнадежно-печальный. Куруфин никогда уже не смог бы забыть этот взгляд – отчаянный, страстный…
Атаринке прикрыл глаза. Все объяснилось, но никакого облегчения не было. Он не знал, что делать – не мог даже задуматься, потому что в голове, словно набат, звенела единственная фраза Келегорма: «Ты никогда не будешь любить меня так же, как я тебя».
Куруфин понимал каким-то отголоском сознания, что брат прав, но доводы рассудка сейчас меркли перед желанием обнять, защитить, закрыть от всей боли… И ужасно было сознавать, что именно он - ее причина. Что именно он не может сейчас помочь Тьелко, что именно он заставляет его так мучиться…
Куруфин уставился на языки пламени, стараясь прекратить самобичевание. От этого никому не станет легче, а завтра он что-нибудь придумает. Завтра, не сейчас. Сейчас странное, неуловимое чувство посетило его, и он медленно поднял руку, касаясь собственных губ.
Если бы ты не оттолкнул меня, я бы не остановился...
Келегорм умчался на следующее же утро. Куруфин бы поехал его догонять, бросив все к барлогам собачьим, но когда он уже собирался пойти поговорить с Тьелпэ по поводу своего предстоящего отсутствия, примчался гонец от Макалаурэ.
Кано решил навестить своих младших братьев, и все было бы замечательно, если бы Златокователь не прихватил с собой Финдарато. Инголдо был предпоследним эльфом, которого жаждал видеть Атаринке. Последнее почетное место по праву занимала супруга Куруфина, но у нее, к счастью, не было ни малейшей возможности нагрянуть в гости из трижды светлого Амана.
Не то чтобы Атаринке так уж не любил кузена, но относился к нему сын Феанаро с большим сомнением. Бесконечная благость ставила в тупик, да и не о чем им было разговаривать после того, как Финдарато сдружился с синдар и прочими дориатскими обитателями. К тому же сам кузен тоже раньше не проявлял особенного желания пообщаться, во всяком случае, с самого Мерет Адэртад он не писал, не искал встреч и не рвался навестить Химлад.
В общем, новость состояла из хорошей и плохой половины, но Куруфину сейчас было совсем не до гостей. Хотя Кано… В итоге ему пришлось остаться и готовиться к встрече, ведь поручить это сыну, а самому умчаться неведомо куда… Нет, слишком много было бы лишних расспросов, слишком это было бы непохоже на него: всегда рассудительного и логичного. Потому Атаринке отправил гонца отдыхать, а с Тьелпэ поговорил уже о другом.
Если он не может уехать искать Тьелко сам, пусть этим займется Тельперинквар. И сам Келегорм вернется скорее, если племянник просто сообщит ему о приезде Макалаурэ… А не Куруфин будет носиться по лесам, выслеживая Охотника, скрывающегося от собственных чувств, страхов и проблем… И их главной причины.

Тьелпэ согласился исполнить просьбу отца и найти дядю быстро, да и с чего ему было бы отказываться? Потому, в итоге, Куруфин поставил чуть ли не строем всю крепость в рамках подготовки к визиту родственников, в очередной раз напомнив Феанаро строгостью, оперативностью и умением увлечь подданных. А Тельперинквар с небольшим эскортом уже днем покинул крепость Химлада, направляясь на север по следу Келегорма.
Нельзя сказать, то сын Атаринке был этому не рад. Напротив, он был очень доволен. Конечно, ловить Охотника в его собственной стихии – не самое приятное занятие, но… Тельперинквар дал себе слово, что найдет Келегорма. Во-первых, это была просьба обожаемого им отца, во-вторых, лишний шанс побыть с дядей, который последнее время все чаще и чаще становился предметом раздумий младшего потомка Финвэ.
Тельперинквар привык быть с собой честен, потому он знал, что именно влечет его к брату отца. И это были отнюдь не родственные чувства племянника к дяде. Вовсе нет. Тьелпэ, несмотря на то, что иногда его считали чуть ли не ребенком, ребенком не был давно. Возможно, Куруфин смог бы разгадать, понять сына во время их последнего разговора, но он был слишком увлечен мыслями о предстоящем через несколько дней визите Маглора и Финрода, потому не обратил особенного внимания на состояние Келебримбора.
И сын был этому рад. Не хотелось бы ему беседовать с отцом на тему своего влечения к Келегорму. Сколько раз еще в Амане Тьелпэ слышал от матери длинные поучительные речи о фэа и роа, в которых страшным образом клеймились желания последнего... Тело, по мнению матери, вообще не могло чего-то хотеть, а практика показывала Тельперинквару обратное.
Келебримбор не задумывался об этом всерьез, он просто знал, что близость дяди действует на него странным образом, пробуждая желание, больше похожее на желание плотской любви, чем на что-либо иное.
А судя по тому, как Келегорм обнимал его, как смеялся над его шутками, как трепал иногда по волосам, дядя и сам не испытывал отвращения к племяннику. Особенно показательна была та история с брошкой, которая так запала в память Келебримбора.
Ведь Тьелкормо взял тогда его подарок, пусть и не сразу, а после уговоров, но взял и застегнул на своей рубашке. И пару раз Келебримбор видел, как дядя надевает украшение по праздникам, – значит ценит, не носит каждый день, как ту старую, которую он просил починить… Хотя, конечно, Келебримбор не заходил в своих мыслях особенно далеко. Ему нравилось общество Келегорма. И точка.
Выследить Охотника, однако, оказалось непросто. Три дня бесплодные поиски уводили маленький отряд все дальше на север, к Аглону, а следы Келегорма так и не находились. Келебримбор злился, что дядя не отвечает ему осанвэ, злился, когда его спутники осторожно указывали на возможную ошибку в выборе направления… На очередном привале, после новых «ценных» соображений, высказанных его эскортом, Тельперинквар окончательно потерял терпение. Не желая более выслушивать непрошенных советов и сомнений, он умчался из лагеря ночью, скрытно пробравшись мимо часовых.
Теперь, когда сопровождающие следовали за ним на расстоянии, его ничего не тяготило, он мог спокойно продолжить поиски без надоедливых «советчиков». Впрочем, это не особенно помогло. Прошло еще два дня, прежде чем Тьелпэ встретился с дядей, и то, сказать, что «он нашел» Келегорма, было бы огромным преувеличением.
Келебримбор проснулся ранним утром: вчера он не стал ставить шатер, заснул под открытым небом, закутавшись в меха на походной постели. Почувствовав чье-то присутствие, он постарался не выдать себя, осторожно сжав в ладони кинжал, который каждую ночь клал рядом с изголовьем. Чуть повернул голову, – собранный, готовый в любую секунду драться, защищая себя, – но в то же мгновение расслабился.
У потухшего костра сидел, вытянув длинные ноги, Келегорм собственной персоной и рассматривал припорошенные снегом мыски своих высоких сапог. За его спиной огромным клубком свернулся Хуан, прятавший черный нос в белую густую шерсть.
Тьелпэ не мог отказать себе в удовольствии понаблюдать за дядей, пока тот не заметил, что племянник не спит. Келегорм был все же невероятно красив: черные, отяжелевшие от влаги волосы, выбившиеся из прически и завивавшиеся крупными локонами, в которых путались снежинки, оттеняли бледность его бархатистой кожи и прозрачный цвет темно-серых глаз. Тонкие черты его правильного лица, словно высеченные умелой рукой талантливого скульптора, были чуть надменны. Сейчас Келегорм сидел, опираясь спиной на волкодава, смотрел вниз, и его ресницы подрагивали в такт дыханию, но даже в этой расслабленной позе он умудрялся выглядеть гордым и отстраненным. Тьелпэ подумал, что Келегорму очень подходит зимний пейзаж, удачно подчеркивает его холодную, строгую, даже для эльда поразительную красоту...
Но тут дядя неожиданно заговорил, не отрывая взгляда от рассыпавшегося по снегу пепла.
- Я же вижу, что ты не спишь, Тьелпэ. Вы шумели, как стая диких кабанов, но я так пока и не понял, какого барлога ты решил меня искать? Или это был приказ Куруфинвэ?
Последнее время Келегорм стал каким-то странным, вот и теперь, вроде бы он был недоволен, но его раздражение раньше всегда легко было определить по интонации, жестам... А сейчас глаза Туркофинвэ смотрели холодно, и голос звучал безразлично. Даже возмущенный вопрос прозвучал так, словно Келегорм выбрал слова скорее по привычке, чем осознанно.
Келебримбор вздохнул и сел, кутая плечи в теплый плащ. Дядя был одет намного легче, но было непохоже, что он замерз, хотя утро выдалось весьма холодным. А ведь он привык к совсем другим условиям... Они все привыкли, даже Тьелпэ, который покинул Аман еще почти мальчишкой. Впрочем, никто из них никогда ни на что не жаловался – вспоминать вслух вообще было в семье не принято. Разве что в исключительных случаях, а чаще они молчали, прекрасно безо всякого осанвэ понимая друг друга...
- Да, отец просил найти тебя, - Тельперинквар задумался, что это за странная формулировка «приказал» прозвучала из уст дяди.
- Итак, ты меня нашел. – Келегорм грациозно развел руками и улыбнулся не то снисходительно, не то насмешливо. - Что дальше?
Похоже, Охотник был не в духе. Келебримбор тихо вздохнул и, зачерпнув ладонью пригоршню снега, протер им лицо. Когда Келегорм так себя вел, выносить это было невозможно: он, конечно, издевался, и издевался довольно жестоко, но при этом был столь очевидно ласков, что и обидеться не получалось, не то что разозлиться. Только когда в ответ на дядюшкину язвительность Тьелпэ улыбался, Туркофинвэ считал себя чуть ли не оскорбленным.
Видеть эту незамутненную наивность Келегорма было и вовсе странно. Тельперинквар иногда всерьез размышлял, что если бы дядя не ограничивал свои увлечения охотой, он мог бы стать очень изощренным политиком. Келегорм был внимателен, удачно складывал разрозненные события в общую картину, умел добиваться своего, а его излишняя горячность далеко не всегда ему мешала...
Его, на взгляд Келебримбора, меньше всех изменила Клятва. Он остался таким же непосредственным и открытым миру, и при всей своей проницательности вряд ли заподозрил бы племянника в не совсем родственных чувствах... Нет, Тьелпэ был уверен, что дяде такое даже в голову не могло прийти, а потому испытывал что-то вроде стыда, как будто бы он сам обманывал Туркофинвэ.
Но сегодня все было не так. Келегорм продолжал молчать, даже несмотря на то, что Тельперинквар уже изрядно опаздывал с ответом, а обычно Тьелко этого не переносил.


- С тобой все в порядке? – поинтересовался Келебримбор, откинув волосы со лба.
- Куруфинвэ попросил тебя найти меня и замучить глупыми вопросами? – Келегорм изогнул темную бровь удивленно.
- Нет, - Тьелпэ покачал головой и встал. – Он просил нас вернуть... ...ся с тобой, потому что Кано собирался приехать в гости. Думаю, мы как раз успеем их встретить, если отправимся назад прямо сейчас.
- Их? – Келегорм, похоже, особенного энтузиазма не испытывал.
- Кано приедет не один, - пришлось признать Келебримбору, признать и тут же об этом пожалеть. - С ним будет Финдарато Инголдо.
Но против ожиданий, Келегорм не выразил недовольства, не расхохотался издевательски, не обозвал Финрода блаженным... Он вообще ничего не сказал, сидел, выводил мыском сапога какой-то узор в снегу. Тьелпэ покосился на него и стал собираться. Просто чтобы чем-то занять время, потому что с дядей творилось что-то уж совсем непонятное. Тельперинквар вовсе не думал, что Келегорма придется уговаривать вернуться, это было уже как-то чересчур глупо.
Наконец Тьелко сам поднялся с земли, потрепал по загривку Хуана, свистнул, подзывая коня.
- Твои спутники найдут обратный путь самостоятельно?
- Ты не хочешь ехать с эскортом? – Келебримбор старательно гнал от себя мысль, что дядя сейчас откажется возвращаться, и придется что-то с этим делать.
Что делать в такой ситуации, он не знал.
- Я вообще не хочу ехать. Но хочу увидеть Кано, потому поеду. Допрос окончен? – Келегорм никогда еще не был с ним так резок безо всякого повода.
Тельперинквар пожал плечами и продолжил сборы. Скверное настроение пройдет, хотя он дорого бы дал, чтобы понять, что такого отвратительного нашел для себя Келегорм в крепости Химлада.
Дядя как-то слишком сильно изменился за последние месяцы. Мало того, что он стал немногословным и чуть ли не сдержанным, он еще и перестал следить за своим внешним видом. Кое-как причесывался, одевался в самые простые вещи, зачастую не сочетающиеся между собой... Разве что от охоты вроде бы не отказался...
Через пару дней путешествия стало ясно, что и охота увлекает теперь Келегорма постольку-поскольку. Тельперинквар сдался и не пытался разгадать причины странного поведения на глазах мрачневшего дяди. По мере приближения к крепости, Келегорм становился все более молчалив, даже старательно выделывающий забавные прыжки на глазах у хозяина Хуан его не веселил, а уж все попытки Тельперинквара завязать разговор и вовсе оканчивались провалом, так что скоро Келебримбор их оставил.
Остался последний день пути, и им пришлось устроить привал на всю ночь, так как... Да нет, вывих себе Келебримбор придумал, а Келегорм, если и заметил ложь племянника, то вида не подал. Просто Тьелко буквально трясло последние полдня, и Тельперинквар твердо решил если не понять, в чем дело, то хоть дать Келегорму время успокоиться.
В итоге вечером они сидели у костра, шатер стоял чуть поодаль, Хуан привычно свернулся клубком за спиной хозяина и тихо сопел во сне, Тельперинквар чистил кинжал, а Келегорм пил подогретое вино. Изредка Тьелпэ поднимал взгляд и смотрел, как движется горло дяди, пока он делает небольшие, чтобы не обжечься, глотки. Смотрел, как приоткрываются красивые губы, когда он слизывает капли вина со стенки кубка. И опускал глаза, не зная, что сказать.
- Раньше я не замечал за тобой такой любви к созерцанию спутников, - насмешливый голос Келегорма вырвал Тельперинквара из его раздумий.
- Раньше ее и не было, - за словом в карман Келебримбор не лез, а из возраста, в котором можно чем-то смутить, вырос. – Или спутники были не те.
Но все равно Келегорм поймал его врасплох, и ответ прозвучал грубо, а такая грубость всегда только маскирует растерянность. Зато дальнейшее развитие диалога Келебримбор мог предсказать уже сейчас... И едва не уронил кинжал, когда услышал не очередную язвительную шпильку, но совершенно спокойное:
- Прости меня.
Тельперинквар поднял изумленный взгляд на дядю, хотел было что-то сказать, но Келегорм не дал себя перебить.
- Я с тобой последнее время излишне строг, даже груб, хотя ты ни в чем передо мной не виноват. Это я не могу совладать со своим настроением, потому тебе и достается от меня. Извини, Тьелпэ, – и, противореча собственным словам, усмехнулся как-то не очень виновато, даже можно сказать, понимающе.
Протянул племяннику кубок с вином:
- Будешь?
- Спасибо, - Тельперинквар по инерции принял напиток.
Мгновение назад он растерялся, а сейчас готов был смеяться над самим собой. Тьелко вышиб землю у него из-под ног так ловко, что оставалось только улыбнуться. С чего это он решил, что Келегорма так легко спровоцировать? И ведь теперь не догадаться, понял ли дядя его правильно, и нарочно ушел от разговора, или просто не обратил внимания на странное поведение племянника?
Нет, с Келегормом было лучше даже не пытаться заниматься предсказаниями или пытаться что-то однозначно понять… Как Тьелпэ там недавно размышлял о незамутненной наивности? О нет, наивности в Келегорме было столько же, сколько в лисе простодушия. Хотя теперь не поймешь ничего, следы запутал мастерски, и ведь не придерешься...
Тельперинквар восхищенно усмехнулся, посмотрел в кубок, глотнул вина и хотел было продолжить беседу, но Тьелко у костра уже не было. Эта его привычка двигаться совершенно бесшумно иногда доставляла окружающим немало хлопот...
Келегорм пробирался между стволов деревьев, стараясь успокоиться. «Или спутники были не те», - вертелась в голове фраза Тьелпэ. Отчаяние окончательно накрыло третьего сына Феанаро. Во-первых, он прекрасно видел, что происходит с его племянником, и это пугало и злило. Во-вторых, нужно было немедленно поговорить с Атаринке, а Келегорм с трудом мог заставить себя хотя бы просто вернуться к крепости, где остался брат. В-третьих, гости в таких обстоятельствах были точно ни к чему. И если проницательный и тактичный Кано не вызывал в Келегорме никаких отрицательных эмоций, кроме разве что чувства стыда, и то почти неуловимого, то наблюдательный Финдарато раздражал. Не хватало только ему догадаться о том, что тут у них происходит...
И осанвэ... Келегорма мучило аванирэ, это вынужденное одиночество и молчание, когда не мог разделить свои тревоги с самыми близкими. Но теперь он не оставил себе пути назад. С Курво обсудить поведение Тьелпэ необходимо. Пусть лучше брат сочтет его самым ужасным чудовищем, чем останется в неведении относительно степени взросления сына... Тьелко помнил, каким взглядом смотрел на него Тельперинквар. И... Он дорого бы дал, чтобы на месте сына оказался отец.
Сейчас, прислонившись спиной к холодному стволу дерева, почти не видя света костра, оставшегося позади, Тьелко все же позволил себе подумать об Атаринке, а не о собственном искажении. Тельперинквар был очень похож на отца, но в то же время Келегорм не спутал бы их никогда.
Хотя представлять себе, что это Курво смотрит на него так жадно, что это Курво провоцирует его так вызывающе, что это Курво ждет его у костра, чтобы потом лечь спать в одном шатре, так хотелось, что удержаться Тьелко не мог. Он запрокинул голову, ловя губами снежинки, торопливо расшнуровал воротник и провел ладонью по горлу к ключицам, не то лаская, не то останавливая сам себя.
- Не могу без тебя, toronya... – шепот его был совершенно беззвучным. – Не могу...
Колени подогнулись, и Келегорм съехал по стволу на землю, завалился на бок и закусил в кровь ладонь, чтобы не кричать. Потому что у костра его ждал не Атаринке, а влюбленный Тьелпэ, и это было вдвойне ужасно. Боль отрезвила, но отчаяние никуда не делось. Впрочем, от того, что он изваляется в снегу, никому не станет легче, потому Келегорм нацепил на лицо улыбку, почти неотличимую от искренней, и пошел назад.

@темы: тексты, Curufin, Celegorm, Celebrimbor, NC-17

---

о тэгах

[Epic Arda slash]

1. Имена персонажей в тэгах пишутся по-английски. Так сказал Король))
2. Имена персонажей, имеющих Квэнийский и Синдарский варианты, могут быть указаны в тэгах соответственно историческому моменту. "Makalaure", например, будет обозначать Аманские времена или начало Первой Эпохи. Единственный персонаж, у которого обязательно указывать эту разницу - Мелькор/Моргот (водораздел, так сказать - убийство Дерев, Финвэ и похищение Сильмарилов)
3. Обязательно ставим тэги Эпох
4. Тэг "арт-концепт" относится к любому виду изображений, кроме собственно арта, т.е. к демотиваторам, адвайсам, аватаркам, коллажам и прочему

@темы: организационное

---

флудилка))

[Epic Arda slash]

Тема для свободного общения - знакомство, слив яда и прочее