Долгая зима. Часть третья, последняя

[Epic Arda slash]

Неделя пролетела быстро, и гости засобирались по домам. Уже прощальный обед закончился, вернувшийся Тельперинквар вызвался проводить Маглора до границы, наступило время проводов, все ждали только Келегорма, который где-то задержался. Не выдержав, Куруфин отправился поторопить брата, и напоследок поймал улыбку Макалаурэ:
- Да уж уехать мы сами сумеем. Можете не торопиться.
Атаринке махнул рукой и поспешил на второй этаж. Келегорм едва не налетел на него на лестнице, он торопился вниз, но от брата отпрянул, словно тот был барлогом. Злость нахлынула, и вдруг отступила, Куруфин улыбнулся мягко, протянул Тьелко руку, но тот ее проигнорировал, посмотрел на Атаринке отчаянно и просяще:
- Не трогай меня, тебе ведь это просто…
И Куруфин сорвался. Он упер ладони в стену по обе стороны от плеч брата, не давая тому вырваться.
- Хватит бегать, Тьелко, - произнес, ловя взгляд темно-серых глаз. – Хватит. Пойдем, - он не ожидал, что Келегорм так легко подчинится, но тот покорно позволил отвести себя наверх.
В гостиной Атаринке усадил брата на кушетку, а сам подошел к двери и запер замок. Удивление плеснулось в глазах Тьелко, когда Куруфин отправился зашторивать окна, а потом подошел к нему, развязывая ворот рубахи. Келегорм не мог оторвать взгляда от брата, от его шеи, ключиц, от сильных пальцев, вытягивающих шнуровку… Дыхание его стало глубже, Куруфин видел, как тяжело вздымается грудь Тьелко, как тот заворожено следит за каждым его жестом, как сглатывает, пытаясь отвернуться.
Он подошел к кушетке как раз тогда, когда Келегорм вскочил и вдруг замер от неожиданности. А Куруфин, не теряя времени, сделал еще шаг вперед – будто с края обрыва – так, чтобы они с Тьелко оказались стоящими друг перед другом. Они были почти одного роста, Келегорм разве что чуть повыше, а стояли так близко, что Атаринке видел каждую ресницу, чувствовал привычный – тот самый – запах, запоминал такой удивленный взгляд брата. И когда Куруфин одним резким движением прижал Тьелко к себе, впиваясь в его губы, тот едва удержался на ногах, вцепился в плечи Атаринке, но на этот раз не вырывался.
Обреченность.
Мягкие губы Келегорма были на вкус терпкими, а когда Куруфин буквально заставил брата подчиниться, проникая языком в его рот, Тьелко глухо застонал, сильнее сжимая пальцы на плечах Атаринке. Одной рукой Куруфин обхватил брата за талию, а другой растрепал, наконец, эту проклятую прическу, зарываясь ладонью в волосы, так, как давно хотел. Непривычно крепко держал Келегорма, не давая ему отстраниться или прервать поцелуй. Но Тьелко, похоже, к этому и не стремился. Он целовался упоенно, забываясь, то нежно, то кусаясь, ладонями льнул к плечам Курво, прижимался к нему сам, будто тоже пытаясь удержать.
Когда Куруфин отпустил его, Тьелко почти начал задыхаться, но не отстранился, наоборот, потянул брата на кушетку, заставляя лечь – и Атаринке подчинился, зная, что отказываться поздно.
Необратимость.
Протянул руку, когда Тьелко опустился с ним рядом, потянул за край его рубашки, шепнув: «Сними…». Но Келегорм перехватил его ладонь, поднес к губам, поцелуями согревая кожу, лаская языком кончики пальцев так откровенно и страстно, что жаркое, стыдное и болезненно желанное возбуждение волной прокатилось по телу Атаринке, прошивая дрожью каждый позвонок.
Он рванулся к брату, но Тьелко удержал его, улыбаясь. Шальная улыбка – смесь боли, желания, сомнений, решимости, попыток оправдаться и одновременно послать все к барлогам, а то и дальше. Келегорм и так был неотразим сейчас, с раскрасневшимися губами, блестящими не то от слез, не то от жажды любви глазами... Но эта улыбка сделала его лицо настолько живым, искренним и прекрасным, но Куруфин на мгновение зажмурился – никогда пламя красоты брата не сияло так ослепительно.
Когда он вновь посмотрел на Келегорма, тот уже взялся за свою рубашку, стянул ее с плеч, отбросил в сторону. Ладонью освободил черные кудри, медленно, будто красуясь, показываясь, и склонился над братом, топя его в каскаде волос, касаясь губами напряженной шеи, языком исследуя бьющуюся в такт дыханию венку…
Пока пальцы Тьелко ловко справлялись со шнуровкой рубашки Атаринке, Куруфин мог только закусывать губы, откинув голову, открывая горло ласкам брата. Эльдар редко испытывают плотскую страсть, им не свойственна пылкость, присущая атани, они спокойно обходятся без физической любви долгое время, но сейчас… Куруфин потерял сам себя: лорда, брата, эльда... И сам себя нашел. Он был сейчас даже не Куруфинвэ Атаринке, он был просто собой, он не хотел и не мог ни о чем думать, а поцелуи Тьелко были словно вода для него, умирающего от жажды. Обнял брата, гладя по спине, почти обжигаясь каждый раз от прикосновения к горячей коже, прикрыл глаза, задыхаясь от нахлынувшей нежности…
Келегорм, наконец, распахнул рубаху Куруфина, его ладонь скользнула по груди брата, губы от ключиц проложили узор поцелуев вниз, и язык коснулся напряженного темного соска. Атаринке словно пронзила молния, он выгнулся и выдохнул изумленный, жадный, обреченный стон.
Не отказаться. Никогда. Не теперь.
Тьелко забыл обо всем. Только одна вещь в мире сейчас стоила внимания: Куруфин был его и только его сейчас, Куруфин не собирался отталкивать его, Куруфин хотел его… В голове не осталось ни единой мысли, кроме мыслей о брате. Он сладко дрожал от одного осознания, что руки Куруфина лежат сейчас на его плечах, что Куруфин сейчас стонет от его прикосновений, что Куруфин позволяет ему ласкать себя так откровенно… От невозможного, какого-то запредельного, нереального счастья он даже забыл, как ненавидит себя за эту страсть. Если Куруфину настолько хорошо, то как он сам может этому противиться?
И на несколько минут все перестало казаться неправильным или искаженным, Келегорм знал, что он любим и любит, и в этом не было ничего грязного и недостойного. Он забрал в рот сосок брата, чуть прикусил его, а ладонью, пугаясь и в то же время наглея от собственной смелости, погладил Куруфина по напрягшемуся рельефному животу, спускаясь все ниже, чувствуя, как сам вспыхивает от этих прикосновений.
Атаринке задыхался от желания, а когда Тьелко чуть сжал зубы, одновременно ведя рукой к его паху, с трудом удержался, чтобы не шевельнуть бедрами, не заставить брата прикоснуться к его пульсирующему члену. Ткань штанов ощущалась уже болезненно, Куруфин приподнялся на локте и потянул брата к себе, целуя его, отвлекая, пока развязывал пояс, на задворках сознания еще изумляясь своему неожиданному бесстыдству, но уже отказываясь от стыда, отбрасывая его, как лишнее и ненужное.
А когда Тьелко поцелуями припал к его животу, стаскивая штаны с бедер брата, Атаринке почувствовал казалось бы, давно забытое: как пылают щеки. Слишком откровенной была открывшаяся глазам картина.
Нет! Нельзя, нельзя позволить ему пасть за мной так низко...

Уверенность почти покинула его, но Тьелко вдруг поднял голову и снова нахмурился, а когда встретился с братом взглядом, отвернулся...
Куруфина будто ударили, он закусил губу, боясь спросить, боясь быть отвергнутым, боясь услышать хоть слово, забыв о своих промелькнувших сомнениях.
Но Тьелко прижался бархатистой щекой к его животу и принялся пальцами нежно выводить узоры на внутренней стороне бедра Атаринке, не поднимая взгляда.
- Посмотри на меня, - потребовал Куруфин и понял, что внезапно охрип.
Келегорм покачал головой, но сильные пальцы Атаринке подняли его подбородок, и взгляд серебристо-серых глаз требовательно скользнул по лицу.
- Останови меня, - наконец ответил Тьелко, продолжая ласкать бедро брата. – Останови меня, пока не слишком поздно…
- Ты… боишься? – как же больно было Куруфину – от неудовлетворенного желания, от рухнувшей надежды... От неожиданного разочарования, и от понимания, что это именно разочарование...
Почему то, что, как он думал, должно было принести облегчение, приносит такую горечь? Ведь ему сейчас не нужно было ничего, кроме Тьелко, кроме его нежности, и все остальное меркло и терялось, отступая куда-то в область абсолютно неважного.
- Я? – Келегорм слабо улыбнулся. - Я не могу остановиться, Курво. Я хочу тебя до головокружения, я хочу, чтобы ты был со мной, хочу, чтобы… - румянец едва тронул его бледные щеки, когда Келегорм сумел все же не дрогнувшим голосом закончить фразу: - Чтобы ты стонал мое имя, пока я ласкаю тебя. Хочу сам шептать твое – бесконтрольно, бездумно, как молитву. Но…
- Но? – Куруфин, наконец, накрыл пальцы брата ладонью, заставляя его прекратить. Протянул другую руку, погладил Тьелко по блестящим волосам так, как делал это всю жизнь, чуть грубовато, но бережно: - Что «но»?
- Это неправильно, - шепнул Келегорм, опуская голову. Его дыхание щекотало и грело кожу Атаринке, пока он говорил. - Так не должно быть. Ты слишком заботишься обо мне, но мои капризы зашли слишком далеко, – он потерянно покачал головой. – Я никогда никого не любил так, как тебя. Но… Сейчас ты потакаешь моему капризу, и я благодарен тебе, вот только… - Тьелко зажмурился, поджимая губы: - Вот только я знаю, что так нельзя.
Ты почти убедил себя, и ждешь, что я, как всегда, подыграю?
- Почему? – вкрадчиво поинтересовался Куруфин, притягивая брата ближе к себе, обнимая, укладывая рядом и внимательно вглядываясь в его лицо.
- Потому что… - Тьелко колотил озноб, как же он раньше не заметил? – Потому что это моя искаженная любовь превратилась в желание, больше достойное мориквэнди, а не принца нолдор. Ты не должен становиться таким же, ведь ты стараешься помочь мне, а вместо этого только извращаешь самого себя…
Он сказал бы и еще, но Куруфин безапелляционно перебил его, обнимая, устраиваясь удобнее на боку, собственнически придвигая брата к себе.
Я не могу отступить. Я не могу от тебя отказаться.
- Твоя гордость, как обычно, делает тебя слепым, Тьелко, - выбирая тон, слова, выражение лица, мельчайшие нюансы, словно по крупице отмеряя состав для гениального сплава. - Мне плевать на искажение Арды, я не Вала, чтобы заботиться о таких вещах. Я не считаю любовь извращением, и не считаю, что становлюсь похож на мориквэнди. Я хочу тебя, и мне плевать на любые законы, потому что никакие законы не могут быть выше любви. – Атаринке погладил Келегорма по щеке привычным уже жестом, и прижал палец к его губам, заметив, что тот намеревается его перебить. – Подожди. Дай мне сказать. Ты думаешь, что я потакаю твоему капризу, и мне больно слышать такое. Если ты с каких-то неведомых пор боишься своих желаний, то я, наверное, плохо тебя знаю, но зато я знаю, чего хочу сам. И не позволю заморочить себе голову всеми этими глупостями про праведность и искаженность. Я не праведник, никогда им не был и быть не намерен. Я люблю тебя и хочу быть с тобой. И это единственное, что для меня сейчас правильно. – Куруфин выдохнул и потянулся поцеловать замершего, оглушенного его словами брата.
Необратимые слова. Окончательные. Сказал вслух, проговорил, словно подтверждая их для самого себя. И уже не усомниться.
Келегорм метнулся к нему, ответил на поцелуй почти зло, отчаянно, вцепился в плечи Куруфина, прижался к нему, а когда чуть отстранился, провел его рукой по своей груди от ключиц до пояса штанов и положил пальцы Атаринке на застежку.
- Я твой, - неожиданно просто выдохнул он, глядя в светлые глаза брата, и от этих слов Куруфина бросило в дрожь, а потом накрыло новой жаркой волной желания.
Он раздел Тьелко, выбросил из головы все эти глупые предрассудки, просто восхищался каждым изгибом его совершенного тела, наслаждался каждым прикосновением, чуть дрожал от предвкушения.
Страх всегда рождает грубость и ложь. Боязнь падения, боязнь отторжения, боязнь искажения рождает жестокость к самому себе и лицемерие с самим собой. А нежность к любимому смывает все это так легко.
Неизбежность. Мы слишком запутались, и мне некогда возиться с узлами.
Склонился над Келегормом, возвращая все ласки, которые задолжал, целуя, иногда покусывая бархатистую кожу, поглаживая пальцами то живот брата, то бедра, открывая для себя новое тонкое удовольствие – чувствовать свою странную власть над Тьелко, знать, что он волен подразнить его или подарить наслаждение. Куруфин изучал тело брата, запоминая, что поцелуй в место, где ключица соединяется с правым плечом, вызывает вздох более нетерпеливый, чем такой же поцелуй в то же место на левом плече, что внутренние сгибы локтей и места за мочками ушей невероятно чувствительны к ласке, а если коснуться пальцами родинки на внутренней стороне левого бедра, то Тьелко не сможет сдержать стон… Он многое сейчас запоминал.
А когда Атаринке узнал достаточно, Келегорм уже не совсем отчетливо сознавал, на каком свете находится. Возбуждение грозило свести его с ума, а ласки Куруфина только сильнее разжигали огонь в крови, заставляли метаться по кушетке, закусывать пальцы и стонать, умоляя о том, чтобы брат сделал с ним хоть что-нибудь, но прекратил эту чувственную пытку. Когда же Атаринке коснулся, наконец, члена Тьелко, Келегорм выгнулся, рискуя сломать себе спину, зажмурился, до крови закусил пальцы и даже внимания на боль не обратил. Он уже не понимал, что говорит, губы лихорадочно шептали «пожалуйста, пожалуйста, Курво!», а сердце стучало так, будто хотело вырваться из груди.
Я люблю тебя. Я не могу иначе, я все знаю, это искаженная любовь, но я люблю тебя.

Куруфин в каком-то восхищении следил за братом, а потом, повинуясь инстинктивному желанию, наклонился и обхватил губами шелковистую горячую головку его члена. Келегорм вскрикнул, и Атаринке начал забирать его глубже в рот, плотно сжимая губы, одновременно лаская пальцами, а другой рукой жестко удерживая за бедро. Тьелко бился на постели, цепляясь за плечи Куруфина, словно те были его последней связью с реальностью. Он уже не мог просто стонать, гортанные крики срывались с его губ, все тело было будто сжатая пружина, а сосредоточие напряжения оказалось во власти Курво, который безжалостно медленно ласкал брата, доводя почти до точки, но не позволяя получить финальное наслаждение.
Наверное, это искаженная месть?
Бедра Келегорма уже поймали какой-то свой ритм, и Атаринке все же согласился, перестал, наконец, оттягивать оргазм брата, и тот с глухим стоном, необычно тихим после всех страстных криков, кончил буквально через мгновение.
Куруфин проглотил его семя с каким-то сытым удовлетворением, улыбнулся, поднял голову, облизываясь, поймал благодарный взгляд еще затуманенных глаз и обнял Келегорма, устраиваясь с ним рядом.
- Я люблю тебя, - шепнул он и поразился, как легко дались ему эти слова во всей полноте их смысла.
Атаринке не было ни стыдно, ни неловко, он уверенно очертил пальцами ключицы брата и разве что на мгновение задумался, целовать ли Тьелко прямо сейчас, когда на его губах еще был привкус его семени. Но Келегорм легко разрешил его сомнения, сам потянувшись навстречу, мягко целуя Куруфина, оглаживая его плечо.
А потом улыбнулся лукаво и опустил взгляд так показательно и прицельно, что Атаринке не смог не ощутить новый прилив возбуждения.
- Если ты не хочешь… - начал было Куруфин, но Тьелко ровно таким же жестом, как он сам некоторое время назад, прижал палец к его губам.
- Молчи, ладно? Еще спугнешь, - неожиданно усмехнулся он и нежно-нежно поцеловал брата в уголок губ.
Не спугну. Ты ведь знаешь.
Келегорм отстранился и встал, нисколько не смущаясь своей наготы, двигаясь плавно и естественно, давая Атаринке возможность лишний раз полюбоваться.
Как всегда, черпаешь сил, бросая вызов...
И Куруфин любовался, он просто глаз не мог оторвать от брата, который бросил на пол подушку и грациозно опустился на колени рядом с кушеткой, взялся за щиколотку Атаринке и положил его ногу себе на плечо. Повернул голову, целуя брата под колено, в чувствительную тонкую кожу, поглаживал его бедро неторопливо, странным образом находя нужные места для прикосновений.
Куруфин почти неосознанно протянул руку к волосам брата, вцепился пальцами в черные кудри, притянул к себе ближе. Сил не было терпеть эту сладкую пытку, Атаринке почти не понимал, что делает, им руководило какое-то инстинктивное желание, которого он раньше никогда не испытывал. Желание обладать и одновременно желание принадлежать…
На мгновение Куруфин решил, что повел себя с Тьелко слишком грубо, но… Брат, похоже, не возражал. Он вроде бы даже поддался, устраиваясь между ног Атаринке, согревая дыханием его член и внутреннюю сторону бедер, почти касаясь щекой чувствительной кожи. Теплые губы Келегорма легко, словно случайно ласкали плоть брата мимолетными касаниями, он медленно погладил Атаринке по животу, а стоило Куруфину шевельнуть бедрами, напрашиваясь на большее, удержал на кушетке с неожиданной силой.
Твоя очередь мстить?
Тьелко поднял голову, улыбнулся бесстыдно и кончиком языка слизнул с головки напряженного, почти ноющего члена Атаринке прозрачную каплю. Не отрывая взгляда от лица брата, все-таки заставляя того краснеть…
Куруфин нахмурился, пытаясь вырваться из сильных рук, хотел одновременно и зажмуриться, и смотреть, как Тьелко медленно облизывает красивые губы. Атаринке не мог сдерживаться, его ладонь нетерпеливо легла на затылок брата, но Келегорм не спешил покоряться. Дразнил, почти издевался, сам сходя с ума от чужого нетерпения и жажды. Едва дотрагивался, ускользал, целовал мимолетно …
И когда Куруфин с глухим стоном требовательно дернул брата за волосы, Тьелко прошибло непривычное и неожиданно сладкое ощущение добровольной покорности. Он послушно приоткрыл губы, принимая в себя плоть брата до самого горла, так глубоко, как только мог, помогая себе рукой, расслабляясь и принимая ритмичные движения Атаринке.
Куруфин шумно выдохнул, когда горячие губы плотно сомкнулись на его члене. Ощущения застилали мир сладким туманом, хотелось продолжать наслаждаться движениями шелковистого жаркого рта вокруг своей плоти, но Атаринке, как оказалось, мало этого всего, жажда обладать вернулась и захлестнула с головой.
Жалкие остатки сомнений словно бы смело этими откровенными ласками, вытравило стонами Тьелко, развеяло очевидным желанием Келегорма быть с ним… И Куруфин, мысленно посмеявшись над собой, позволил себе окончательно отдаться собственной страсти, какой бы чудовищной она не казались ранее. Воспоминание оказалось пресным и блеклым. Потому что сейчас слишком очевидной стала взаимность его жажды. Атаринке властно потянул брата к себе, не желая больше ничего скрывать от Тьелко, даже эту темную сторону своей души.
Не дав Келегорму опомниться, опрокинул его на подушки, обнимая, накрывая собственным телом, жадно впиваясь в горячие, потемневшие до почти вишневого цвета губы. С силой сжал запястья брата, удержал его руки над головой, жадно огладил стройное тело от ключиц до паха. Тьелко выгнулся, следуя этому прикосновению, от жесткой хватки Атаринке болели запястья, он едва ли смог бы вывернуться, да и не хотел.

Ощущение собственной беспомощности оказалось невероятно желанным, пугающим, сводящим с ума чувственным откровением. Келегорм запрокинул голову и закрыл глаза, запоминая каждое прикосновение, отпуская себя, подчиняясь воле Куруфина. Признаваясь наконец, что всегда хотел этого – чтобы Курво был c ним таким, почти грубым, властным, уверенным… От понимания, что Атаринке сделает сейчас все, что захочет, кружилась голова и внизу живота сладко ныло от предвкушения.
Я обречен на тебя.
На пару мгновений Куруфин замер, просто любуясь братом, а потом требовательным движением заставил его раздвинуть ноги. Келегорм застонал от самого этого безмолвного приказа, настолько резкой была эта откровенность. Он забывался в объятиях Атаринке, позволяя себе стать бесстыдным, порочным, соблазнительным и бессильным одновременно. Его колени разошлись в стороны, когда ладонью Куруфин провел по его члену, собирая смазку. Бедра рванулись вверх, тело почти болело от ожидания неизвестно чего…
Мой старший, мой гордый, мой прекрасный, мой невинный, мой юный... Мой.
Атаринке запечатал губы брата глубоким безжалостным поцелуем и одновременно медленно проник пальцами в узкое тело, расслабляя круговыми неторопливыми движениями. Выждал немного, добавил еще один палец, не в силах оторваться от зрелища, как Келегорм стонет и неосознанно, инстинктивно начинает двигать бедрами ему навстречу, забывая об осторожности…
Невозможное, невообразимое возбуждение разливалось внутри, всего было мало, и боль от проникновения казалась совсем несущественной, незаметной… Тело требовало разрядки, неудовлетворенность разрасталась сладкой сосущей пустотой. Он ничего не мог сделать, разве что хмуриться, стонать сквозь сжатые зубы, выгибаться, стараясь прижаться к Куруфину…
Атаринке закусил губу. Сдерживаться сил не было. Впечатывая Тьелко в кушетку, он устроился между стройных бедер брата, раздвинул их собственными коленями... Взгляд – глаза в глаза, осанвэ – признание, мольба, страсть единым потоком, понимание, нежность, единение, которого они оба ни разу не испытывали… И Куруфин приподнял Тьелко за талию, удерживая его, не в силах разорвать связь взглядов, пока входил в узкое, жаркое, невыносимо желанное тело.
Келегорм постарался расслабиться, принимая брата в себя, отдаваясь этому неизбежному движению, покоряясь власти Атаринке, – но просто ждать он был не в состоянии. Боль накрывала пугающе желанными, долгожданными волнами, но и она отступала перед иссушающей жаждой и огромной нежностью.
Необратимость. Какое сладкое слово.
Их словно ослепило что-то, они тонули в глазах друг друга, сливались не только телами, но душами. Слишком, невероятно прекрасным, почти невозможным счастьем обрушилось на них обоих это чувство, которое – и уже не было даже тени сомнений – называлось на любом языке любовью.
Пауза, мучительно долгая, во время которой Атаринке с трудом сдерживал себя, несколько движений, и ритм был пойман. Куруфин уткнулся лбом в плечо Тьелко, Келегорм же мог только задыхаться от восторга, когда изнутри накатывали волны нового, неизвестного до этого дня наслаждения, становясь все сильнее и сильнее с каждым разом, ярче и ярче… Он закусил губы – и все равно кричал, кричал каждый раз, когда Курво задевал какое-то особенное место внутри, когда Атаринке заполнял его, входя целиком, утверждая их единение, подтверждая свое обладание им – в полной мере.
Это чувство – что Курво владеет им, что они наконец-то принадлежат друг другу, эта заполненность и удивительное ощущение гармонии, это наслаждение каждым мгновением стали совершенно непереносимыми. Келегорм сжал зубы и зажмурился крепко-крепко. А когда услышал, как тихо выдыхает Атаринке, когда почувствовал, как брат изливается в него горячим семенем, не выдержал, всхлипнул как-то судорожно, и наконец, отдался оргазму, накрывшему его ослепительным счастьем.
Куруфин почти рухнул на брата, наконец, отпуская его запястья, обнимая, целуя скулу, шею, плечо, ключицу, закрыв глаза, тяжело дыша, чувствуя, как сильно и ровно бьется сердце Тьелко. Устроился на боку, поглаживая Келегорма по волосам. Даже на шепот не хватило сил, и они говорили осанвэ, наслаждаясь этой полузабытой возможностью, этим окончательным признанием.
- Melindo, irimanya…
- Almarenya...
Келегорм наконец посмотрел на брата, непривычно робкая улыбка едва тронула его припухшие истерзанные губы и тут же исчезла: саднила в кровь искусанная нежная кожа.
- Как думаешь, мы не слишком задержались?
- Думаю, изрядно, - очень серьезно ответил Куруфин. - Лет на триста Древ и пару сотен местных, – он спрятал на мгновение лицо в черных кудрях Тьелко, вдохнул знакомый аромат и легкомысленно, счастливо улыбнулся. - А если ты про гостей, то они уже давно уехали. Сказали, сами найдут дорогу.
Келегорм вздохнул, отстранился на мгновение и заглянул в светлые глаза брата.
- Мы обречены на это искажение...
- Мы обречены друг на друга. Необратимо.
Атаринке прижал брата к себе и подумал, что уж себя-то он точно не потерял. И Тьелко тоже.
Конец

Примечания:

Toronya – брат мой
Irimanya – красивый мой
Melindo - любимый
Almarenya – счастье мое

@темы: тексты, Curufin, Celegorm, Celebrimbor, NC-17

Comments

[Magnus Bane]

Как же я люблю этот фанфик! Один из самых моих любимых.

[Epic Arda slash]

Kanafinwe, я в курсе

Kanafinwe, Мне он тоже нравится, даже сохранил его в коллекцию))

[Magnus Bane]

Epic Arda slash, Откуда?!
Artafinde, да, шикарная вещь!

Kanafinwe, Просто отличная!

[Epic Arda slash]

Kanafinwe, а ты не в курсе, кто тут Король?

[Magnus Bane]

Epic Arda slash, уже знаю! И, конечно, ты помнишь, что мне он нравится - потому что Гло у меня его читал, а ты - потом делал у себя на дневе выдержку из фика насчёт Майтимо и Финдекано
Artafinde, всегда с удовольствием её перечитываю Если ты помнишь, я её даже к классике слэша причислил!

[Epic Arda slash]

Kanafinwe, ну вот собственно, я же в поисках текста нашла его только у тебя

Kanafinwe,

Если ты помнишь, я её даже к классике слэша причислил!

В общем-то, это классика.

Epic Arda slash,

собственно, я же в поисках текста нашла его только у тебя

Он, вроде, раньше на фикбуке ещё висел))

[Magnus Bane]

Epic Arda slash, надо же! Бывает...
Artafinde, совершенно согласен! Это таки классика.

Kanafinwe,

совершенно согласен! Это таки классика.

На фикбуке это-таки было))

[Magnus Bane]

Artafinde, интересно Ну там и я вешу - кстати говоря! Моя часть нашего с Рози форменосского цикла

Kanafinwe,

Ну там и я вешу - кстати говоря! Моя часть нашего с Рози форменосского цикла

И я даже читал всё это безобразие!

[Magnus Bane]

Artafinde, да-а? Как здорово!

Kanafinwe,