Автор: Amarth
Форма: текст
Размер: мелкомиди
Пейринг/Персонажи:Мелькор/Нерданель, Нерданель/Феанаро, Мелькор/Майтимо, Мелькор/Ариэн, Финдэкано/Майтимо
Жанр: Ангстище-драмище
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Мелькор желает Нерданель, но ему никогда не получить её. Однако он не из тех, кто смиряется.
Примечание/Предупреждения: АУ, нон-кон, психическое расстройство. Помимо слэша есть гет!
читать дальшеМелькору никогда не забыть тот миг, когда оковы, на протяжении долгих веков тянувшие его руки к земле, с грохотом рухнули, когда перед ним разомкнулись высокие каменные врата обители Намо. Разомкнулись, чтобы впустить свет Древ в холодные, сумрачные чертоги. Чтобы сам узник, нет, более не узник, но раскаявшийся, освобожденный, он смог ощутить тепло Благословенной Земли, что окутывало теперь его тело и душу словно мягкая, невесомая накидка.
Да, мятежный и раскаявшийся, он знал, что чувство свободы, теснящееся сейчас в его груди, — это во многом иллюзия. Пусть и до срока, пока братья и сестры не уверятся в свершившемся очищении. Однако сейчас он не волен был выбирать свою дорогу, его путь лежал в Круг Судеб, где остальные валар примут решение о его дальнейшей судьбе. А вон и соглядатаи, — две лиловые тени скользили чуть в стороне, — ни дать, ни взять, кто-то из младших майар Судии. Страховали, чтобы освобожденный узник не сбился с пути? Или следили, чтобы не натворил чего? Плевать, всё пустое. Ведь Мелькору и самому было крайне любопытно, что скажет любимый братец после столь долгой разлуки.
Мелькор шел к горе Таникветиль, впитывая, запоминая все, что видел и чувствовал на пути. Тепло, свет, шелк травы под босыми ногами, шелест листвы на ветру, щебет птиц, шорохи шагов, отдаленные звуки города. Вала не пытался оценить или понять, он просто чувствовал, наслаждался новым, незнакомым и непривычным и в тоже время забытым… Нет, мысли об оставленном — не здесь и не сейчас, слишком неосторожно, слишком опасно да и слишком больно. Тьма побери! Лишь присутствие майар Намо не дало бессильной скорби вырваться наружу ни резким жестом, ни одинокой горячей слезой, ни надтреснутым голосом, почти забывшим, что значит звучать. Дорога вела дальше, приближая с каждым шагом к Манвэ и остальным валар, которые окончательно решат судьбу Мятежного, которые определят судьбу раскаявшегося. Не нужно ускорять шаг. Всему свое время, и словам, и делам.
И все же, как Павший вала ни пытался отрешиться от мыслей, оценок и выводов, он не мог не заметить, что даже земля, по которой он шел, неохотно принимала его шаги. Будто бы всякий раз она проминалась, прежде чем он ступит. В попытке отпрянуть? В страхе? Право, настанет ли когда-нибудь тот час, когда здешняя Земля признает его своим?
***
Шли лоар, и Мелькору иногда казалось, что ему все же удалось стать своим здесь. Он находил для себя в Благословенном Крае потаенные уголки, где раскаявшегося не тревожил бы никто, кроме случайно пробежавшего мимо зверька или пролетевшей низко над землей птицы. Вода, камыши, высокие деревья. И ни души вокруг. Ни майар, ни эльдар. Ни, тем более, других валар. По правде говоря, часто Мелькор сбегал сюда, чтобы побороть неодолимую тягу к кузницам, к горну, к идеям, что рвались в мир и неистово требовали своего воплощения. И те замыслы были не только о том, как хитрее извернуть узор да покрепче закалить сталь. Пытливый ум и безграничная фантазия показывали Черному вале возможное, хоть и отдаленное, будущее, где он бы, наконец, обрел себя, занял достойное место — на вершине, первый среди равных. Где мог бы получить всё. И он с трудом глушил в себе зарождающуюся песню. Глушил, но думал. А если бы он был на вершине, в силе и обновленном величии, согласилась ли бы единственная желанная женщина быть с ним?
Мелькор ничего не мог поделать со своим стремлением быть рядом с дочерью кузнеца Махтана. Говорить с нею, касаться, пусть и мимолетно, сильной руки, просто смотреть… Рыжеволосая нолдэ покорила раскаявшегося валу. Он полюбил в ней все: её сильные, умелые пальцы, одинаково ловко орудовавшие с инструментами и по металлу, и по камню, а если требовалось, то и с тестом для лембас, и с шитьем, и с грифелем. Её волосы казались отражением огня в горне, и в косе Нерданэль будто бы были туго стянуты мерцающие угли. Мелькор не мог оторвать от них взгляда. Её стать и походка не позволяли ни одной другой нисси сравниться с ней в его глазах. Высокая, сильная, гибкая, преисполненная уверенности и достоинства. А еще в ней горел живой огонь, и рядом с нею Мелькор не замечал даже прелестных дев из майар, они казались ему бесплотными, бледными и холодными.
Но Нерданэль не желала сближаться с ним, как и её отец. Иной раз им всем доводилось вместе работать в кузницах Аулэ, к которому определили Мелькора благие родичи после освобождения. И всегда независимая искусница старалась держаться подальше. А еще у неё был супруг. Нолдо величайшего таланта, чьё мастерство не знало себе равных среди эльдар Амана. Феанаро, он был подобен огню, и тот же огонь был в его творениях, вдохновляющих речах, сияющих глазах. Он брался за многое и во многом преуспевал. И он не доверял Мелькору, не желал, что бы тот был поблизости от его жены, детей, творений. Самого же валу это, впрочем, не смущало. Вновь и вновь он улучал мгновения, когда Нерданэль была одна, на прогулке ли или за работой, пытался запутать её разум хитрыми, продуманными словами. Но Нерданэль не желала верить, и чем дальше, тем больше ожесточалась против коварного гостя. Когда же он молвил, что нет Феанору ничего дороже творчества, что буде случится беда, и жену и сыновей бросит он, погнавшись за вдохновением, Нерданэль посмотрела на него сияющим взглядом, полным гнева и ярости, да велела убираться, и наложила запрет, скрепив его словом силы и знаком-узлом.
— Уходи! И чтобы духу твоего здесь больше не было! — воскликнула она. — Да не ступит отныне твоя нога на порог этого дома! Да не прозвучат здесь более твои лживые речи! Уходи туда, откуда пришел, и не досаждай нам больше!
И ничего ему не оставалось делать, как покинуть дом возлюбленной. Сейчас. Но он умел ждать.
***
И ждать пришлось не слишком долго. Даже по меркам эльдар. Что уж говорить о валар. Об одном из них. Он не просто ждал, он продумывал, готовился, должно было произойти что-то, что перевернуло бы размеренную жизнь Амана вверх дном, ввергло бы в хаос, в котором было бы возможно всё. И желанная женщина, наконец, будет принадлежать ему, вале Мелькору, Первому среди равных.
Это что-то пришло. Три камня, превосходящие все творения, что до этого часа выходили из-под рук нолдорских мастеров. Совершенная простота и изящество формы, и единение серебряного и золотого света. Сияние древ в час смешения.
— Вот и посмотрим, что тебе дороже, великий мастер, — улыбался Мелькор. — Твое творение или твоя жена. Но, каким бы ни был ответ, она всё равно будет моей.
Что случилось дальше — достояние летописей, песен, сказаний, передающихся из уст в уста. Яд спорыньи пророс на пшеничном поле и заразил многие колосья. Коварные слова разожгли в пытливых, деятельных умах нолдор смуту. Пусть и не все внимали тихому шепоту, настораживающему, подстрекающему, но и того хватило. Да и не всегда спасало неверие, ведь первый, кто гнал от себя Мелькора, первым же поднял оружие на своего сородича. Далее — дознание в Кругу Судеб, приговор, ссылка на север.
— Все вместе — в одной крепости, — наматывал Мелькор круги вокруг Форменос, за стеной, куда ему не было хода. Иной раз слово силы, сказанное в сердцах, надежнее крепостной стены. Пока Нерданэль была с мужем, их дом оставался неприкосновенным для того, кого она прогнала и кому запретила ступать на порог своего дома. И неважно, что ныне он был на другом месте и под другой крышей, ведь истинный дом и очаг — там, где его создадут.
Но на сей раз Мелькору недолго пришлось ждать. Камни будто бы изменили Феанаро, вернее, не сами камни, но те чувства, что направляли на них со всех сторон. Смута и недоверие, разлад в семье. Нерданэль покинула мужа, вернувшись к отцу. Думала, одумается супруг. Да куда уж там. Только тяжелее после её ухода стали его взгляд и мысли. Но и она не привыкла уступать.
Как же хотелось Мелькору злорадствовать в голос, вот, мол, смотри, дочь Махтана, вспомни, о чем я тебе говорил. Видишь ведь, что камни оказались Огненному дороже тебя. Грудь распирало от невысказанных слов, но вала держался. Он вспоминал, кто он и что всему свое время. Он желал разделить супругов, и вот они были разделены. Отныне завет Нерданэль не защищал Форменос. А значит… Значит, оставалось только завладеть Камнями и обменять их на женщину. В помыслах Черного валы все было просто, он не сомневался, что камни для Феанаро дороже жены. Оставалось найти способ, как ими завладеть, а заодно и подготовить любовное гнездышко, где он будет наслаждаться обществом прекрасной Нерданэль многие века. Был еще один вопрос, который предстояло решить, — братья и сестры вряд ли одобрили бы его возвращение в Эндорэ. Но Мелькор чувствовал, что либо сейчас, либо никогда. Он уже более не мог сносить, что чем дольше, тем дальше и быстрее выскальзывает земля из-под его шагов. Приняв решение, Черный вала направился в Аватар.
***
— Феанаро, я иду с тобой, — решительно молвила Нерданэль, глядя супругу в глаза. Короткая передышка, пока войско нолдор собиралось идти в Гавани. Просить корабли для погони за врагом, для путешествия на оставленный некогда их предками берег.
— Нет, сердце моё, — назвал он ее так, как раньше, как уже давно не называл. Стащил с головы тяжелый шлем. Спутанные волосы распались по плечам, закованным в доспехи.
Отчего-то Феанаро не мог смотреть на жену из-под защитной полумаски. Это было невыносимо, словно его Нерданэль стояла рядом с ним уже на войне, в опасности. Видеть такое, просто представлять — оказалось выше его сил.
— Нет, Нэре, — после выдоха, тише, но даже тверже, — Моринготто только этого и добивается. Мы ведь оба знаем. Мы с мальчиками и со всеми теми, кто принял наш путь, отомстим ему и вернем утраченное, и вернемся к тебе… — будто и не было стольких лет разлуки, недопонимания, обид.
— Тогда, — она понимала, что спорить с ним сейчас бесполезно, — оставь со мной хотя бы младшего, Тэлво…
Глаза защипало. Хотелось пойти с Феанаро. Как когда-то. Хранить мужа от его же собственного безрассудства, что когда-то полностью охватывало его. И почему-то она была уверена, что если бы Куруфинвэ согласился сейчас взять супругу с собой, то он бы и к словам её стал прислушиваться. Да, так, как прежде. Еще до этих проклятых камней!
Однако, он ведь верно сказал, оба знали, что Мелькор ждет не дождется, когда Нерданэль окажется в Эндоре. На его земле. Пока — на его.
— Я не удерживаю ни одного из наших сыновей ни словом, ни силой, — вздохнул Феанаро. — Идти сражаться с Моринготто — выбор каждого из нас. Подойди к любому, спроси, они не отступят.
Нерданэль вздохнула, понимая, что все правда, от первого и до последнего слова. И что муж не только за Финвэ идет мстить, не только Камни возвращать, но и за обиду ей нанесенную поквитаться, за то, что враг на неё, Нерданэль, покуситься посмел да не унялся, получив отказ. Странно, глупо… Как вообще враг мог думать, что может склонить её на свою сторону? Когда они встретились, она давно была за любимым, за Феанаро, и любит его сейчас, пусть у них и был разлад. Что бы ни думал Моринготто, она никогда не верила, что камни были супругу дороже, чем любимая, чем дети, чем отец. Да, Сильмариллы словно бы изменили своего творца, но всё было не так просто. Камни стали своеобразным фокусом тех чувств, что всегда были в нем, но полная жизнь и любящая семья вокруг не давали им силы. Смута же, всеобщая подозрительность, недоверие и наветы позволили гордыне и гневу высоко поднять голову в душе Феанаро.
Финвэ понимал, что творится с его первенцем, а потому и не колеблясь встал на его сторону, когда объявили изгнание. А Нерданэль в какой-то момент сломалась, в конце концов, упрямством и решительностью она не уступала мужу. И простить его тогда — не смогла. Позже успокоилась, но вот говорила только сейчас. Перед лицом смерти и тьмы все старые обиды казались, нет, не пустыми и незначительными, просто по-настоящему любимого принимаешь таким, какой он есть, с его недостатками, ошибками, обидами, которые он причинил. Когда понимаешь, что можешь потерять его, осознаешь это. И он осознает.
Вот и сейчас Нерданэли, когда она смотрела супругу в глаза, казалось, что его взгляд как будто подернут пеплом. Страшно. Полуосознанный шаг вперед, инстинктивный зов во взоре, и могучие руки мужа обвили Нерданэль и прижали ее к груди. Стук его сердца было слышно даже сквозь броню. И не нужно ни слов, ни осанвэ. Все темное, что было — прошлое. Это не значило, что стоило забывать, напротив, признание прошлых ошибок помогло бы не повторить подобных в будущем. Вот только, когда вокруг и без того в изобилии тьмы, гнева и злобы, силы сможет дать только память о любимых и любящих и надежда встретить их вновь.
***
Иной раз Мелькору стоило изрядных усилий скрыть нетерпение, с которым он ждал Феанаро. Мятежный вала не сомневался в том, что тот придет, и не один. Надеялся, что с женой, но подозревал, что еще и с войском. Всё это время грезы Мелькора были полны образом возлюбленной. Конечно, как вала он не нуждался в них, но не мог отказать себе в этих нечастых мгновениях, где бы он мог полностью предаться своей мечте. Мир реальный же не терпел отвлеченности, следовало подготовиться к войне. Пусть и не с валар, но с нолдор. Ведомые Феанаро, они могли бы доставить изрядно неприятностей.
Для начала было необходимо восстановить силы после битвы с Унголиант. Проклятая паучиха предала Тёмного и обернулась против него. Ну, да она еще заплатит за это. Однако, прежде сослужит неплохую службу. Мелькор знал, что она залегла недалеко от Завесы Мелиан и теперь отравляет все земли вокруг своего логова. Каждый, кто попробует туда сунуться, будет крайне неприятно удивлен, вероятно, посмертно. Да и слух о том, что Унголиант принесла потомство, Мятежного несказанно радовал. Конечно, этому не следовало верить на слово, но все, что на беду его врагам — хорошо.
Вместе с Гортхауром, встретившим Мелькора, укрепляли они Тангородрим и Ангбанд. Вала был рад встрече с учеником. Выжил, выждал, подготовился, как следует, и дождался. По-настоящему верный, по-прежнему рациональный и практичный, доводящий задуманное до конца. Здесь, в Эндорэ, несмотря на боль и раны, несмотря на то, что не всё прошло гладко, Тёмный вала, наконец, смог вдохнуть полной грудью. За многие лоар он ощутил себя дома, своим самой земле. Твердые и незыблемые камни Тангородрима, держащие крепко и надежно, не пытающиеся вывернуться из-под каждого шага, холодный воздух северных гор, что, наполняя легкие, заставлял чувствовать себя живым, привкус пепла на языке — горчинка реальности по сравнению с искусной искусственностью Валинора. Здесь Мелькор чувствовал, как сила возвращается день за днем, наполняя желанием свершать и творить, давая этому возможность. Когда-то саму эту землю он напитал своей мощью, и теперь она возвращала вложенное сторицей.
Нерданэль махтаниэн, ты непременно должна узреть эту обитель мощи и мастерства. Ты непременно сможешь оценить Ангомандо по достоинству. Его стремящиеся к звездному небу вершины, просторные залы, которые ты озаришь своим огненным светом, подобно костру в темной ночи. Здесь ты сможешь творить, полностью отдаваясь резцу или горну, и ничто не помешает тебе, ни гордец муж, ни подозрительный отец, ни утомительные отпрыски, которым вечно от тебя что-то нужно. Я дам тебе всё, в чем ты будешь по-настоящему нуждаться. Да, по-настоящему, потому как тебе лишь кажется, что ты нужна мужу и детям. Они не пришли за тобой, когда ты покинула их. А я бы не покинул никогда, если бы ты позволила мне это. Здесь, со мной, ты будешь по-настоящему счастлива. Эндорэ не знает света древ, здесь есть только звезды и пламя, бесконечная ночь, что будет принадлежать только нам с тобой.
***
Горизонт пылал. Не понять того, что Феанаро и его войско наконец достигли Эндорэ, было невозможно. Но сколь же глубоки были обида и ярость Темного валы, когда скользившие над армией нолдор бесплотными тенями майяр-шпионы донесли, что Нерданэли среди пришельцев нет. Мелькор отказывался этому верить, говорил, что наблюдатели, должно быть, ошиблись, что, возможно, вожделенная нолдэ сокрыта где-нибудь среди облаченных в броню воинов, неузнанная. Но майяр только ниже опускали головы, видя гнев владыки и ожидая страшных чар. Их, сотворенных, не могли бы сбить с толку ни забрало на лице, ни что-то еще подобное. Эти шпионы видели саму суть. И даже если бы Нерданэль попытались сокрыть песней чар, они бы поняли это по музыке. Мелькору приходилось смириться с тем, что его возлюбленной нет в Эндорэ. Гнев валы был страшен. Огонь пошел навстречу огню. Валараукар. Они в полной мере отражали всю степень гнева, ярости, нерастраченной страсти павшего валы. И они могли остановить проклятого и проклятого эльфа. Его смех, даже после завершения того легендарного боя, когда Феанаро сошелся один на один со многими валараукар, был окружен ими и поразил многих, еще долго метался эхом в скальных перевалах. И еще долгие годы говорили, что если выйти к ущелью, то в годовщину той битвы можно услышать отголоски его смеха.
Сыновья с войском успели на подмогу отцу до того, как тот был бы повержен, и загнали валараукар обратно в Ангбанд, но все же было слишком поздно. Израненный и обожженный, на пороге смерти Феанаро повторил свою клятву сызнова, сковав ею сыновей, и осыпался пеплом на их руках, который в тот же миг подхватил порыв ледяного северного ветра, не оставив сыновьям ничего, что можно было бы похоронить, но вложил в родные сердца страшный завет. Отомстить Мелькору, завершить дело Феанаро, вернуть Сильмариллы, отомстить за смерть Финвэ и за горе, причиненное Нерданэли.
Вскоре после той памятной битвы стычки возобновились. Ярость обоих сторон была велика, каждая стремилась нанести другой как можно больший урон, добраться до врага. И Мелькора, и сыновей Феанаро вела месть. Но в какой-то момент стало очевидно, что войскам нужна передышка. Хитрый маневр, мнимые переговоры, кто кого? Темный вала не собирался держать слово, только не сейчас, когда он страшно ошибся, когда его предсказания не сбылись, а тщательно продуманный план полетел прахом. Но и Майтимо с братьями ни на минуту не верил ему. Старший феанарион мечтал закончить войну одним ударом, дабы скорей свершить свою месть и не иметь более нужды проливать кровь своего народа.
Когда Майтимо предстал пред очи Мелькора, взгляд у того затуманился. Ему показалось, что он дождался ту, что вожделел многие годы. Твердый, спокойный взгляд, россыпь медных кудрей, падавших из-под островерхого шлема на плечи и спину, в извивах которых будто прячутся горящие угольки, золотистая кожа того невероятного, чистого цвета, почти сияния, которую не спрячешь даже под черными росчерками сажи и пятнами крови, гордая, королевская осанка, решительный широкий шаг, изысканные, преисполненные сдерживаемой силой жесты, наклон головы, в котором читались высокомерие и немного снисходительности. Нерданэль именно так всегда смотрела на Мелькора после того, как он попытался убедить её том, что для Феанаро камни дороже всего.
При виде Майтимо сознание Мелькора будто мутилось, ему казалось, что перед ним Нерданэль. Живая, близкая, манящая. Он начисто забывал, что видит старшего сына Феанаро. Отравленное предательской, неудовлетворенной страстью сознание предпочитало видеть в старшем сыне Феанаро только те особенности и черты, что Майтимо перенял от матери. Все, кто знал его, признавали, что таких черт было немало. Мелькору же их оказалось достаточным, чтобы принимать желаемое за действительное, а поскольку он не собирался искать согласия с теми, кого считал захватчиками, то велел своим соратникам перебить эскорт Майтимо, а самого его захватить в плен. Приказ был исполнен в точности.
Над ним ныне был черный свод Твердыни севера. Майтимо, несмотря на раны и боль, не желал сдаваться, он лелеял надежду, что, возможно, при встрече с Мелькором — а таковая, как ему казалось, непременно должна состояться. Он зачем-то был нужен Мелькору, иначе темные не старались бы взять его живьем — удастся в отчаянном броске поразить врага. И вот нолдо, чьи руки скрепляли цепи, стоял перед злейшим врагом его отца. Ненавидящий взгляд серых глаз скользил по лицу, еще сохранявшему дивный облик, по укутанному в черные одежды телу, еще не до конца оправившемуся после битвы с Паучихой, и не желал верить, что все потеряно. Майтимо бросили на полированный пол перед черным троном, из-за скованных за спиной рук, даже при всей своей ловкости, он не смог удержаться на ногах, а подняться с колен ему не дали. Острие копья упиралось в спину. Со всех сторон щелкали хлысты, еще на пути в тронный зал успевшие попробовать на прочность его тело. Броня была сорвана, одежды разорваны, ребра ныли — два, а то и больше точно были сломаны. В том месте, где по ним пришелся удар подкованного сапога, отвешенный уже здесь, в Ангбанде. Жжение от ударов хлыстов по плечам, и многочисленные ссадины, и кровоподтеки казались чем-то глубоко не существенным. Истинно существенным был только враг. Майтимо хранил под странным, словно плавающим, расфокусированным взглядом Мелькора гордое молчание. Как сын Феанаро он считал недопустимой любую сделку с врагом, которую тот мог бы предложить, а чего-то подобного он и ожидал. Конечно, была еще вероятность, что он был нужен врагу только как заложник, и, имея в рукаве такой козырь, враг попытается надавить на Макалаурэ и младших. Но даже если и попробует, Майтимо был уверен, его братья, как и он сам, никогда не пойдут на поводу у врага. Возможно, сделают вид, наподобие истории с посольством (Эх! А ведь почти угадал!), но на деле будут искать способы освободить брата.
Страха не было, да и не до конца прошел еще кураж недавней битвы. Кандалы и положение, в которое его поставили, давили, гнули к земле, наваливались тяжестью, но Майтимо отчаянно сопротивлялся. В первую очередь, в своей душе. Разум его был накрепко заперт, но любому, кто присмотрелся бы к нему внимательнее, стал бы очевиден и неукротимый огонь в глазах, и решительно сжатые губы, и вся напряженность его фигуры, сродни той, что бывает перед смертоносным прыжком. Несомненно, это всё не укрылось от глаз пронырливого Майрона. Вот только сам Мелькор смотрел как-то странно. Майтимо было невдомек, что, глядя на него, враг видит мать своего пленника, и его в этой искаженной иллюзии не смущают ни выдающийся рост, ни полуобнаженная могучая фигура, от которой даже сейчас веяло силой.
В тронном зале повисло тягостное молчание. Наконец, когда все присутствующие, пленник, Майрон, караул и притаившиеся по углам орки, окончательно утратили представление о дальнейших действиях Мелькора, тот растянул губы в почти ласковой улыбке, от которой, однако, по коже невольно бежали мелкие, холодные мурашки, плавно, неспешно поднялся, спустился к пленнику по ступеням с возвышения, где был установлен трон, и протянул:
— Поднимите-ка! Выше-выше, на ноги. Я не хочу нагибаться, чтобы видеть это лицо.
Караульные орки подхватили пленника под руки и поставили на ноги, едва не вывернув плечевые суставы. Феаноринг только сцепил зубы, когда тело пронзила острая боль, но продолжил смотреть на Мелькора. В голове пронеслось: «Да что он такое несет?» Дальнейшие действия врага вызвали еще большее недоумение. Костлявыми пальцами с длинными ногтями он схватил пленника за подбородок, вынуждая поднять голову, открыть шею, и склонился над своей жертвой. Ткнулся длинным носом куда-то под ухо, почти с шумом втянул воздух, отстраненно и с явным удовольствием протянул:
— Да… — вновь выпрямился, вглядываясь в избитое, покрытое синяками лицо Майтимо, другой рукой провел по его щеке, попутно смахнув сажу и кровавую корку.
Майтимо что было сил старался сохранять видимое безразличие, но от повадки Мелькора его словно холодом обдавало. Руссандол не понимал, что происходит, что враг собирается с ним сделать, когда пленник в полной его власти. А рука Темного валы огладила лицо, прошлась по растрепанным, спутанным волосам, спустилась к шее, на плечо. Сносить эти ласки было жутко, казалось, что волоски на затылке встали дыбом. Майтимо попытался дернуться, отстраниться, но надсмотрщики не пустили.
— Строптивая, — прошептал Мелькор и с силой рванул остатки одежды пленника.
Ткань поддалась сразу, скользнула к ногам бесформенной, иссеченной мечами, забрызганной кровью кучкой. Наготы Майтимо никогда не стыдился, но отдававшие безумием действия Мелькора вызывали смятение. На висках выступил холодный пот, под ребрами сжался холодный комок. Сохранять ровное дыхание, подстегиваемое отчаянно бьющимся сердцем, становилось все сложнее. А вала меж тем продолжал касаться Майтимо, словно изучая на ощупь кожу своего пленника, то ли разыскивая что-то на его теле, то ли просто находя в этом искаженное удовольствие… Сам Мелькор стал дышать заметно чаще, его и без того рассеянный взгляд совсем затуманился, а руки скользили по телу, выставленному перед ним. Поглаживали поясницу, грудь, до боли сжимали соски, проходились по бедрам. Двусмысленности для Майтимо не осталось. И это осознание стало для него шоком. Не пытки, не ультиматумы, не попытки пробить сознание. Ни что-то еще подобное. Но это?! Он рванулся что было сил, уже не опасаясь повредить вывернутые суставы. Плечами расшвырял державших его орков, увернулся от копья, но вдруг зашипел от острой боли — враг успел намотать на кулак его волосы и дернул пленника обратно к себе, поворачивая его голову так, что сподручнее было дотянуться до бледных, разбитых губ.
Поцелуй-укус, поцелуй-насилие, жесткий, грубый. Другой рукой вала заставил Майтимо разжать зубы и просунул длинный язык до самой его глотки. Феаноринг задыхался, рвался прочь, но хватка валы была железной. Горячая струйка крови из прокушенной губы потекла по подбородку на шею. Моргот оставил истерзанные губы и слизнул кровавую каплю. Раз и другой повторил языком её путь, потом прикусил, втянул тонкую кожу в рот, сжал зубы, оставляя синяк с кровоподтеком. Майтимо попытался ударить его лбом, но получил хлесткую пощечину, оставившую на пламенеющий щеке алый след.
— Эти сладкие губы помнят кого-то еще, — прошептал Мелькор, и Майтимо похолодел.
Безжалостная рука вывернула сосок, спустилась ниже, наткнулась на вялый член, сжала его до боли. И в этот миг Мелькор отпрянул.
— Как?! — вскричал он и обрушил на своего пленника сильнейший удар, целясь в челюсть. Майтимо буквально выбило из рук конвойных, и он рухнул на пол. Сломанные ребра опалило огнем, и, не сдержавшись, он грубо выругался, и закусил кровоточащую губу, чтобы сдержать стон. В два шага Мелькор вновь настиг его. Навис, рванул за волосы вверх, прижал к опорному столбу спиной.
— Мать или сын… — хрипел он. — Какая разница? Ведь вы так похожи!
Казалось, что его разум прояснился, но от слов валы становило еще страшнее.
— Те же волосы, та же кожа, тот же взгляд… Она не пришла ко мне, не пожелала, отвергла, так ты будешь заместо нее! Тем более… тебе не привыкать, — гадкая ухмылка. — На твоих губах печать другого мужчины. Это ощущение не спутать ни с чем… Кто же он? И как далеко вы зашли?
Рука с острыми ногтями, почти когтями, оказалась за спиной, спустилась по пояснице, между ягодицами два пальца, безжалостно расцарапав, проникли внутрь и замерли.
Майтимо, вытянувшись в струнку, стоял ни жив ни мертв. Он старался отрешиться от того, что Мелькор делал с его телом, но слова его били больнее любой плети. Любого клинка. То, что было у Майтимо в прошлом, не может, не должно быть подвергнуто поруганию. Он старался не думать, не думать об этом… Не вспоминать свет Лаурелина и берег реки, шелк черных кос, хитрые искры в синих глазах, пламя неистовое, но нежное. Одно на двоих. И то чувство доверия и близости, какому и названия-то еще не придумали.
— Чтоб ты сдох! — зло процедил, почти выплюнул Майтимо на насмешливый вопрос врага, в сердце своем произнося: «Делай, что хочешь, с моим телом, Моргот, но моей души, моей памяти ты не коснешься!»
— Не раньше тебя, сын Нерданэль, — ухмыльнулся тот. Уткнулся носом в спутанный рыжие космы, вдыхая их запах, отличая одному ему виденные оттенки.
— Ты теперь полностью в моей власти, я заставлю тебя забыть всех, кто был до меня, будь это даже твой отец. Твоя плоть будет носить только мои печати, подчиняться только мне.
— Будь ты проклят!
Но Мелькор лишь безумно рассмеялся в ответ на эти слова. Кровожадно ухмыляясь, он надавил Майтимо на грудь, из-за вывернутых, сцепленных за спиной рук тому пришлось выгнуть спину, резко выдернул окровавленные пальцы, распахнул свои одеяния, схватил его под колено, поднял и резко вошел, прижавшись всем телом к дрожащему пленнику. Тому стоило всех сил, чтобы сдержать отчаянный крик, когда тело словно разорвало пополам. Он рванулся, но отстраниться от Моргота было невозможно, а сам он, не давая пленнику ни мига передышки, принялся двигаться сильно и глубоко. На полированный пол упали капли крови. Несколько хриплых стонов боли Майтимо всё же не удалось сдержать, и он услышал почти счастливый, задыхающийся смех Мелькора.
Майтимо потерял счет времени и не знал, сколько это продолжалось. Казалось, вся нижняя часть тела превратилась в один пульсирующий источник боли. А над ухом сладостно стонал Мелькор, нашептывая:
— Моя, только моя! Тесная, горячая! Огонь… Нерданэль, наконец-то ты со мной… Я люблю тебя... — и, содрогаясь в оргазме, он прокричал её имя: — Нерданэль!
Майтимо уже почти ничего не чувствовал, полубессознательный, отрешившийся. Когда Мелькор через целую вечность отпустил его, ноги у Майтимо подогнулись, и он сполз вниз по колонне, рухнул на пол. Оставшимся сознанием он заметил, как из растерзанного тела по бедрам на пол стекает смешанная с семенем кровь. Возникла мысль, что он близок к тому, чтобы отпустить душу… Но не смог. Клятва? Злость? Жажда мести, что поднималась в груди с каждым новым вздохом? Страстная жажда вновь увидеть Финдэкано, убедиться, что он жив, и, если потребуется, умереть от его руки за предательство Лосгара? Надежда вновь увидеть братьев… Оказалось, немало держало его в Арде.
***
Овладев сыном своей возлюбленной, Мелькор ненадолго обрел удовлетворение. Но лишь ненадолго… Отсутствие отклика, агрессия и ненависть, необходимость каждый новый раз брать пленника силой, все это быстро стало угнетать его. Что-то шло не так. Он явно ошибся. Им завладело странное чувство, нет, не раскаяние, но будто вина перед Нерданэль за то, что он пытается найти ей замену, пусть и настолько близкую. Поначалу он надеялся, что удастся завлечь пленника ремеслами и мастерскими, но тот говорил лишь, что феанарионы никогда не пойдут на сделку с врагом, и негромко шипел проклятия. Однажды, во время очередного единения, Майтимо попытался сорвать с Мелькора венец и рассадить им шею и лицо Черного валы. Венец поддался, оставил на прекрасном лице несколько глубоких тонких порезов, но этим все и ограничилось. От ярости владыка Ангбанда велел удалить феаноринга с глаз и подвесить за руку на одной из скал Тангородрима.
С тех пор прошло время. Тоска по Нерданэли не отпускала, а потом в небесах появилась огненная ладья. И правила в ней дева, чьи волосы были подобны пламени, а кожа — золоту. Облекшись в свои искореженные крылья, Мелькор взмыл к небесам. Налетел коршуном, не боясь сгореть в этом жаре. Вот она — кричала и стонала на все голоса. Её тело было мягким и податливым, не желая, она принимала падшего до конца, вступая в извечную борьбу света и тьмы, когда обе сущности проникают друг в друга. Всем гибким, тонким телом она металась под ним, а пробудившиеся на востоке Эдайн видели первое в Арде затмение Анара.
Но финал этой битвы-соития оказался для Мелькора неожиданным. Выскользнула из-за горизонта ладья серебряная, и Тилион ринулся на защиту своей возлюбленной. Схватка была быстрой и яростной, падший оказался отброшен, и светила продолжили свой путь по небосводу. А Мелькор вернулся в Ангбанд и вспоминал, что никогда прежде не испытывал ничего подобного. Даже майэ не могла сравниться с Нерданэль, любовно взлелеянной в мечтах, и развеять тоску Черного валы. Но он не отчаивался, надеясь еще встретиться с женщиной, что стала для него самой желанной в этом мире. Может, она хотя бы придет отомстить за мужа и сына? Именно так, посмеиваясь, рассуждал Мелькор. Ведь их род так любит мстить. Предаваясь таким мыслям, он даже не сильно расстроился похищению пленника со скалы. С полученными ранами тела и души сын Нерданэль очень не скоро сможет вновь взять меч, а Мелькор наконец узнал, кто оставил печати любви на его теле. Получил ответ на свой вопрос. Он всегда получал желаемое. Так или иначе.