[hanimedes]

Пока сообщество раскачивается, еще один классический текст про один из пейрингов, в которые лично я верю

Название:Еще один поединок, или По ту сторону Света и Тьмы
Автор:  Крейди
Пейринг/Персонажи:Финрод/Саурон, Финрод/Берен; упоминаются Илльо/Саурон, Мелькор/Саурон, Фингон/Маэдрос, Лауральдо/Лоссар
Жанр: драма
Рейтинг: NC-17
От автора: эта AU-шка – полнейшее непотребство и безобразие по мотивам романа Ольги Брилевой «По ту сторону рассвета». Конечно, не обошлось без влияния «Черной книги Арды» и, само собой, первоисточника – Туво, Нуин и Палисор взяты из «Книги утраченных сказаний» Толкиена («Рассказ Гильфанона: Страдания Нолдоли и приход людей»). Действие происходит после побега Берена из Каргонда. Не могу сказать, сколько тут процентов иронии и глума, сколько – написано серьезно. Не считала. Но я пережила вместе с ними все это, ибо иначе не умею.


Словарик и разъяснения для тех, кто еще не читал это замечательное произведение (ПТСР)

Квэнья

estel – та самая труднопереводимая эстель. Надежда, которая вера...

fana – материальная оболочка Валар и майар

fea – душа

hacca – задница. Особо утонченное издевательство – обозвать кого-нибудь Haccandil’ом. Учитывая, что окончание -ndil означает «любящий».

hroa – тело

ingolmo(r) – ученый(ые), мудрец(ы), от ngolme – мудрость, связанная с искусством чар

meldonya – мой любимый

ulundo – извращенное, ужасное существо

vanimelde – прекрасная, любимая



Cиндарин

gosannu – обмен мыслями; кв. osanwe

meldir – друг

mellon – друг (несколько торжественно)

Narwain – январь



Ах’энн

Айан’Таэро – Повелитель воинов



Персонажи ПТСР

Илльо (Ильвэ) – полуэльф, военачальник Моргота

Гили (по прозвищу Руско) – оруженосец Берена

Эдрахил, Кальмегил, Айменель, Вильварин, Айглос, Менельдур, Лауральдо и Лоссар – эльфы из Нарготронда, спутники Финрода. Причем Айменель – сын Кальмегила, а Лауральдо и Лоссар – близкие друзья.

Элвитиль – эльфийский военачальник, попавший в плен. Освобожден из рудников Моргота войском Берена.



Игра в «башни»

Фигуры:

вала – «сила»

истар – маг

нэрвен – дева

рохир – всадник, но фигурка изображает пешего воина

Малые поля:

ando – «врата»; символизирует препятствия

harma – «сокровище»; символизирует искушения

silme – «звездный свет»




465 год I Эпохи, зима

Саурон отослал всех, кроме Илльо. Полуэльф нервно вертел в руках фигурку черного валы, пока не поставил ее на доску под пронизывающим взглядом Гортхауэра.

– Приведи ко мне Финрода. – Майа был опасно спокоен и почти неподвижен, лишь пальцы выбивали дробь, едва касаясь подлокотников кресла. – Надеюсь, его и остальных хотя бы иногда водят мыться?

– Каждые десять дней, Повелитель, как ты и приказывал.

– Хорошо. Короля – сюда, остальных – в волчью яму. Иди.

Гортхауэр расставил фигуры, громко стукнув белым рохиром по доске.

«Тьфу. Совсем как этот недоэльф». Майа подошел к шкафу, достал выточенный из прозрачного желтого камня кувшин, два серебряных бокала и круглую костяную коробочку. Белый порошок зашипел, растворяясь в яблочном вине, и Саурон довольно усмехнулся.

«Твоего Берена мне сейчас не достать, Инголдо Атандил. Но ты не все рассчитал, королек. Думал, что видишь меня насквозь и погибнешь, как герой, торжествуя, что надул Жестокого? Извини, ты сам нарвался на то, что будет».

Саурон был страшно зол и на самого себя. После такого провала Тано снова будет сердиться Тьма знает сколько, скорбно молчать, отвернувшись к окну, снова придется ползать за ним по всему тронному залу на коленях, стараясь выудить из широких рукавов мантии и поцеловать кончики пальцев Мелькора.

«Какой позор!» – Гортхауэр до боли сжал челюсти и кулаки. Ну ничего, еще можно кое-что исправить, и прежде всего – сломать Финдарато. Сделать то, чего он не ждет. Саурон хищно оскалил зубы и тут же надел бесстрастную маску Повелителя воинов – в коридоре послышались шаги.

Илльо ввел пленника; Финрод был бледен и непроницаем, как всегда. Волосы короля отросли и влажными колечками кудрявились вокруг шеи, глаза цвета утреннего неба были обращены внутрь, губы надменно сжаты.

– Свободен, пока не позову.

Полуэльф поклонился и неслышно прикрыл за собой за собой дверь.

– Садись, гость, – спокойно произнес Саурон, копируя выражение лица пленника. – Я хотел бы еще раз сыграть с тобой в «башни», да и выпить немного. Не бойся, не отравлю, можешь даже бокалы поменять – если думаешь, что яд на стенках.

– Если бы ты захотел отравить меня... – холодно начал эльф.

Гортхауэра немного удивило, что Финрод заговорил. «Почувствовал, что запахло жареным?»

– Вот-вот. То я давно бы уже это сделал, верно? Рад, что мы прекрасно понимаем друг друга. Выбери любой бокал.

Финрод едва заметно усмехнулся.

– Мне все равно.

– Отлично, – Саурон разлил вино и с показным удовольствием пригубил, даже чмокнув. – М-м! У тебя был отличный погреб, Финдарато. Я почти никому не наливал такого вина – разве что Илльо да еще этому пьянице Берену. Кстати, можешь узнать о нем кое-что интересное, если выиграешь у меня.

– Почему я должен буду верить тебе, Жестокий?

«Ага, он уже пьет. Скоро ты не будешь такой мраморной статуей, Инголдо. Подождем».

– Не хочешь? Ладно, тогда если выиграешь – отпущу тебя к твоим немногочисленным подданным, а проиграешь – останешься слушать ненавистного Гортхаура.

Жестокий слегка усмехнулся, и Финрод встревожился – улыбка была совершенно непонятной, пугающей, а тут еще стало как-то жарко. Он облизнул пересохшие губы и выпил еще.

– Я не хочу играть.

– Ах, очень жаль. Может споем тогда, а ? – Саурон откровенно издевался. – Тоже не хочешь? Чем же нам с тобой заняться, Финдарато? Пока я не придумал, ты останешься здесь, сколько мне будет угодно.

Финрод по-прежнему сидел, как каменное изваяние, однако на щеках эльфа уже выступал нежно-малиновый румянец. Саурон расхохотался про себя – на него порошок действовал гораздо слабее, но это было и не нужно. Мысль о том, что Финрод никогда еще не был так беспомощен, что никогда он не чувствовал такой полной, безграничной власти над ним, волновала сильнее любого возбуждающего зелья. К тому же майа только что осознал, как сильно хочет этого с того самого невероятно долгого мгновения, когда орочья личина стекла с золотоволосого эльфа, – что-то зародилось тогда в его fana, забилось, застучало там, где вроде бы нечему и незачем было рождаться, да и биться и стучать так сильно.

Финрод начал понимать – внутри все горело, пульсировало, тело наливалось незнакомым прежде жаром.

– Что ты подмешал в вино?

– Сейчас узнаешь, – довольно, по-кошачьи фыркнул Саурон, подходя к нему.

Он встал за стулом эльфа и запустил руки под просторную рубаху с высоким воротом, мягко, бережно, но настойчиво массируя затылок, шею и плечи. Черный шелк – и белая кожа, гладкая, нежная, теплая...

– Мы просто созданы друг для друга, Финдарато, – шептал майа пленнику, щекоча языком острый краешек уха, изгибы раковины, тонкую полупрозрачную мочку. – Это возбуждающее зелье, только и всего, чтобы немного оживить тебя, мой ледяной эльда. Я и сам выпил, хотя мне оно в общем-то ни к чему.

Финрод дернулся было, но железные пальцы сдавили плечи, и Саурон все тем же тихим, странным голосом произнес:

– Будет совсем не больно. Разве что – если не расслабишься, мой сладкий. Тебе будет хорошо со мной, обещаю.

Гортхауэр торжествовал. Кажется, эльф наконец испугался. Или... так сильно действует? Льдисто-голубые глаза затуманились, губы приоткрылись. Конечно, Финрод попытался вырваться, когда майа взял его на руки и понес в другую комнату. Даже порывался укусить запястье. «Как девчонка, ахэрэ меня поимей. Ну и сделаю с тобой то, что делают с девчонками. Сам напросился, думал, посадишь меня в лужу?»

Но ярость Повелителя воинов вдруг куда-то ушла, улетучилась, – он словно впервые увидел запрокинутое назад тонкое лицо, горевшее лихорадочным румянцем, беззащитную шею, застывшие между оттолкнуть и обнять руки. И – не смог бросить, осторожно положил эльфа на огромное ложе, некогда принадлежавшее младшему брату пленника. Сам лег рядом, обнимая за плечи, слизывая с его мокрого лба соленые капли пота. Финрод тяжело дышал, пытаясь противостоять страшному, непредставимому прежде влечению роа. Саурон нежно провел ладонью по волнистым золотым прядям, освобождаясь от ненужных одежд простым желанием созданного в Предначальные Дни духа. Он повернул набок, прижал к себе тонкое, изможденное тело эльфа – все, от горящей щеки и хрупких ключиц, до маленьких горошин сосков, дразнивших из-под тонкого шелка, до косточек исхудавших бедер, до наливавшейся выпуклости в штанах, прикосновение к которой вызвало у Гортхауэра сладкую дрожь во всем теле. Майа, чуть ли не робея, прикоснулся губами к жаркому, пересохшему рту эльфа. И был впущен внутрь, его нахальный язык, вибрируя, начал изучать нёбо, десны, столкнулся с неожиданно дерзким, стремительным языком Финрода. Саурон задыхался от странного, пугающего чувства, растапливавшего его, как солнце превращает сугробы в веселые ручейки погожим весенним днем. Майа скользнул вниз, разжимая объятия, стянул с охваченного горячей истомой тела пленника штаны, потом рубашку. Тьма, белая кожа эльфа порозовела. Финрод не говорил ни слова, но прижимал, гладил его шею, плечи, растрепанную копну роскошных черных волос, снившуюся всем девушкам и юношам Аст Ахэ. Движения эльфа были робкими и неуверенными, но одновременно – дерзкими и волнующими. Саурон покрывал поцелуями его нежный, сладкий, растущий на глазах пестик, едва касаясь губами и кончиком языка. Эльф едва слышно вздыхал, когда Черный майа начал понемногу вбирать его в себя, засасывая, покусывая, облизывая... Никто так не ласкал его, понял Саурон (хотя и прежде был в этом почти уверен) – и отстранился, заглядывая в полузакрытые глаза Финрода, ставшие иссиня-серебряными.

– Если ты не хочешь, я не смогу, – прерывающимся голосом произнес Саурон, нажимая на маленькое, нежно-розовое отверстие. И тут же убрал палец, хитро улыбаясь. Финрод застонал, когда исчезло то горячее, настойчивое, пытавшееся войти...

– Скажи мне, – настаивал Жестокий, – ты хочешь этого.

Финрод снова молча прижал его к себе; потом развел ноги, и Саурон от неожиданности немного отпрянул, чтобы через мгновение стиснуть эльфа не только руками – всем телом, дрожавшим от предвкушения.

– Я возьму тебя нежно, – тихо, на пределе слышимости шептал Гортхаур, – сначала изучу и зацелую все твое тело. Потом войду в тебя языком, пальцами, смоченными в душистом масле, – медленно, осторожно, я могу долго сдерживать себя. Потом, когда ты уже не сможешь ждать, буду брать тебя долго, сводя с ума то медленными, то быстрыми движениями.

Финрод снова застонал – он уже был на грани... Саурон еще только начал выполнять обещанное, когда он не сдержался – густые горячие сливки брызнули на живот, на руки и губы Жестокого, подвергавшего тело эльфа сладостной пытке. Саурон чувствовал неизведанное прежде никогда, даже с Тано, ревущее пламя, поднимавшееся в нем все выше и яростней. Он всей плотью, всей кожей ощущал желание Финрода, продолжавшего мучить майа своим молчанием. Жестокий стиснул бедра эльфа, устроившись между покорно разведенных, согнутых в коленях ног.

– Инголдо, ты хочешь? Скажи что-нибудь, Тьма, я не могу так...

– Эру, я не знаю... не могу, сделай же что-нибудь, мелль...

Это «мелль» было последней каплей. Жестокий в который уж раз поцеловал манящую звездочку входа.

Когда его длинные, искусные, блестевшие маслом пальцы оказались там, бесстыдно исследуя и вытаскивая на поверхность страсть и нежность, таившиеся глубоко, на самом дне, – Финрод начал приходить в себя. Действие зелья проходило и горячечная мгла рассеивалась, но он не успел осознать до конца, что происходит, откуда этот страшный и в то же время полный жуткого очарования сон. Потому что Гортхаур Жестокий сделал такое, что эльф выгнулся дугой, сотрясаемый горячими, острыми толчками, приступами...

– Еще? – улыбнулся Саурон.

«Это не он. Это не я. Или мы оба сошли с ума», – сомневался рассудок, а губы уже сказали: «Да». Беззвучно, одним коротким движением. Жестокий ввел третий палец, и Финрод закусил губу.

– Больно? Инголдо, милый, сейчас...

Снова – тот же огонь до безумия, до забвения затопил все его тело. Финрод разочарованно застонал, когда пальцы Саурона исчезли, оставив ноющую, пульсирующую пустоту, жаждавшую заполнения. И тут что-то твердое, горячее прижалось к нему, требовательно раздвигая, входя быстро и неостановимо, так глубоко, что сначала ему трудно было вздохнуть. Финрод вскрикивал от боли и наслаждения, одновременно ударявших в него. Он необычайно остро чувствовал и руки, крепко и бережно державшие бедра, и голос – ни на кого не похожий и вместе с тем – тревожно знакомый, хрипло повторяющий: «Инголдо мельдо, тебе хорошо? Какой ты тесный, горячий, солнышко мое золотое...»

Действие зелья ушло совсем, сменившись чем-то другим. Он не сразу осознал, что движется навстречу этому неведомому существу, – закрыл глаза, чувствуя, что не нужно смотреть, нужно – слиться с ним, отдавая себя и принимая его, яростного и ласкового, желанного...

– Meldonya, – Финрод произнес это ясно и громко – не шепотом, не сдавленным хрипом, – нет, почти крича, из последних сил сдерживая радостные слезы. И тот, кого он не видел, но знал уже всей плотью и кровью, услышал и ответил. Они оба словно парили над тонкой, пронзительно звучавшей гранью прошлого и будущего, и вот – перешли эту грань, ослепнув и оглохнув, когда невидимая струна лопнула, отрезав их от того, что было прежде.

– Открой глаза, Инголдо, – промурлыкал тот, сладкий и запретный, оторвавшись от его губ. – Нам не помешало бы принять ванну и поесть. Или ты хочешь спать? Вставай, я хоть постель расстелю, – хихикнул голос.

Веки были неимоверно тяжелы; наконец темно-золотые ресницы несколько раз вздрогнули, прежде чем стремительно взлететь, едва ли не рассыпая гневные искры.

– Ты?

– А кто же еще? Манвэ Сулимо?

– Ты опоил меня, – обвиняющее прошипел Финрод, отталкивая Гортхаура.

– Я только сегодня понял, как давно мечтал о тебе, Финдарато. А действие зелья довольно слабое и короткое, ты и сам это понял. И ты тоже желал меня, не смея признаться себе самому! Тьма, неужели ты хочешь сказать, что я совершил насилие? Кажется, в этом поединке не было победителя и побежденного, – шептал Саурон, прижимаясь к эльфу, лаская его соблазнительное тело, и в плену не утратившее сводивших майа с ума красоты и изящества. – Прости, что обманул, Инголдо. Ну хочешь, на колени встану? Ну ударь меня, а лучше – отдери, чтобы живого места не осталось.

Финрод молчал, изумленный последними словами. «Это все же сон. Жестокий не может так говорить». Но теперь он чувствовал майа так же хорошо, как самого себя. Он ощущал странную и страшную близость, окутывавшую, пеленавшую их, прижимавшую друг к другу невидимыми покровами.

– Так не должно быть, – прошептал Финрод, не в силах оторваться, отпрянуть от своего врага. Мучителя. Тюремщика. Любимого, объятия которого он не хотел покидать.

– О чем ты, мельдо? – Саурон обнял эльфа за плечи и легко перекатил на себя, сладко вздохнув. – О том, что мы – враги? Думаю, уже нет. Или о том, что мужчины не должны... Как глупо, – майа фыркнул от сдерживаемого смеха, – тебе же понравилось, или будешь отрицать?

«Понравилось – не самое подходящее слово». Финрод не сказал этого вслух, просто улыбнулся, так, что внутри Жестокого вновь возникла и закипела, поднимаясь из самых глубин, горячая волна желания. Саурон тоже улыбнулся – с хитрецой, прищурившись, его руки ласкали плечи, спину, поясницу эльфа, ниже, глубже... Финрод застонал, вжимаясь в него всем телом.

– Еще? – Саурон смотрел на нолдо серьезно, чуть ли не умоляюще. Он просил позволения не только на новые безумные ласки, но и на все... На будущее.

Финрод неожиданно поцеловал его – больно, укусив нижнюю губу, впиваясь в его рот, как в спелое яблоко. Эльф сбросил себя с оторопевшего майа.

– О том, правильно это или нет, мы поговорим потом. Сейчас я возьму тебя, Гортхаур Жестокий. Ты нанес мне рану, которой не исцелить.

– Ты тоже, – ответил Саурон, покорно становясь на четвереньки.

Потом, когда утомленный эльф уснул, майа, все еще дрожавший и снаружи, и изнутри, бесшумно встал с кровати и вышел в коридор, набросив лишь тонкий черный плащ.

– Принести еды и горячего вина. На двоих, – добавил он, холодно глядя на стражников.

– Ты видел – он босой.

– Ага. И не мерзнет на камне-то.

– Он же не человек.

– А поесть-попить любит.

– И босой, – повторил первый.

– И растрепанный, – хихикнул второй и тут же осекся: – Хорош ржать, мигом на кухню!

– Счас. Слышь, Хенейд, думаешь, поимел он того эльфа?

– Кто кого поимел. Не заметил, как он шел? Словно полвзвода орков обслужил. А засосы на шее – ого-го! Так что досталось нынче Повелителю воинов. Видно, эльф этот здорово ему засадил...

* * *

На следующее утро Илльо не знал, куда девать глаза и как он сможет говорить – гортань сдавило. Полуэльфу хотелось забиться куда-нибудь, где будет тихо и темно и провалиться в черноту без сновидений надолго, навсегда... Он обожал Айан’Таэро с тех пор, как впервые увидел в Твердыне, и за его благосклонный взгляд готов был расшибиться в лепешку, прекрасно понимая, что ему вряд ли что-то достанется кроме взгляда и слов одобрения. Все в Аст Ахэ знали о чистой, святой любви Тано и таирни. Илльо тоже наивно полагал, что ничего плотского в отношениях Мелькора и Гортхауэра не было, но сейчас усомнился в этом, увидев в огромной кровати, на которой Саурон обычно валялся, просматривая карты и донесения и при этом выпивая и закусывая, – золотые кудри Финрода, натянувшего одеяло почти до носа.

– Ты выполнил мой приказ?

– Да, Повелитель, – чуть слышно произнес полуэльф. – Пленники размещены в трех просторных комнатах...

* * *

Финал № раз – совершенно шизофренический полет авторского воображения

Тем же вечером, когда Финрод еще спал, по-детски подложив ладони под щеку, Саурон вспомнил о десяти эльфах, брошенных в подвал Тол-ин-Гаурхот. Майа торопливо оделся и вызвал Илльо.

– Нет, Повелитель, волка к ним не пускали. Ты же не велел.

Полуэльф, как всегда, смотрел на него более чем преданно, щеки Илльо рдели от смущения: Саурон стоял в наспех зашнурованной рубашке, на груди и шее виднелись странные багровые пятна. Жестокий облегченно улыбнулся – молодец зануда Илльо, не было приказа – и не запустил Драуглуина, и все живы...

– Перевести в светлые комнаты в западном крыле. Новая одежда, баня, хорошая еда. И вот еще что...

Утром полуэльф навестил пленников, передав слова Саурона.

Эдрахил изумленно свистнул.

– Он что, с ума сошел?

Илльо нервно закусил губу, и эльфу отчего-то стало его жаль.

– Повторяю еще раз: вам принесут бумагу и чернила. Неважно, сделает это кто-то один, двое, трое... да хоть все вместе. Вы должны написать достоверный рассказ о том, как в том подвале, откуда вас извлекло милосердие Повелителя Воинов, вы вместе с вашим королем гнили заживо в оковах, пока огромный волк не сожрал всех – одного за другим.

– Извращенец, ulundo haccandil, – процедил Вильварин.

– Не при ребенке, – толкнул его в бок Кальмегил, а Лауральдо и Лоссар отчего-то покраснели.

Айменель же тихо спросил:

– Что с королем?

– Ничего с ним не случится, – усмехнулся Илльо, – если вы сочините достаточно убедительную историю.

– Зачем это Тху? – молчаливый обычно Айглос подошел к полуэльфу чуть ли не вплотную.

– Сам у него спроси, – зло бросил Илльо и вышел, хлопнув дверью. Он прекрасно знал, что Гортхауэр был непревзойденным мастером иллюзий, обманных чар, неотличимых от действительности.

В его ушах все еще звучали вчерашние слова Черного майа:

– Финрод будет жить в моих покоях . И скажи слугам, пусть нагреют воды...

За эту мечтательную улыбку Повелителя Воинов полуэльфу тут же захотелось выдрать по волоску золотую шевелюру Финдарато.

– Ты о чем задумался, Илльо? Не хочешь к нам присоединиться? – насмешливо спросил майа. – Нет? Тогда иди и проследи, чтобы наши гости испытывали как можно меньше неудобств.

Когда он вышел, Финрод негромко произнес:

– Я боюсь за тебя. Моринготто...

– Во-первых, Мелькор. Во-вторых, что-нибудь придумаем, – говорил Саурон, сдирая рубашку и плюхаясь на кровать.

Прошло несколько дней. «Это не сон, но что-то очень на него похожее». Финрод не мог вырваться из этого плена – сладкого, постыдного, обжигающего фэа и роа. Никакие попытки убедить себя, что это – враг, Жестокий, правая рука Мелькора, руководивший уничтожением бессчетных эльдар и атани, – не помогали, когда майа долго, нежно целовал его руки, тянул к столу и кормил чуть ли не с ложечки, или сажал в ванну и бережно проводил губкой по спине, одновременно слизывая капли с его плеч... Эльф не просто верил – он знал, что чувства Гортхаура глубоки и искренни. Он был счастливым и очень растерянным и – мучился, не понимая, что из происходившего между ними хуже – любовь к врагу или страсть к мужчине.

Как-то они заговорили о втором.

– Но так же нельзя, это проявление Искажения Замысла, это ужасно. Ортхэннэр, я не знаю, как такое могло случиться...

Саурон посмотрел на него так, что нолдо сразу же дико захотел. Завалить, ласкать, пока хватит терпения, потом – дать майа понять, как сильно он его любит.

Гортхауэр шутливо подул на раскрасневшееся лицо эльфа.

– Ты уже весь горишь, мельдо. Чуть подожди, пока я отвечу, хорошо?

Он обнял Финрода за плечи и заговорил, прерываясь на легкие, едва касающиеся кожи любимого поцелуи.

– Ты же не считаешь, что низко и мерзко поступает Финдекано Нолофинвион, ваш теперешний Король Изгнанников, мой нолдо? Неужели ты не догадывался, что он спит с Маэдросом уже не одну сотню лет?

Финрод застыл, чувствуя – майа не лжет.

– Откуда ты знаешь?

– Оттуда. Мои шпионы, конечно же, – люди, звери, птицы. Впрочем, они особо и не скрываются. Я даже завидовал – пока не обрел тебя.

«А вот сейчас тебе не позавидуешь», – знакомый голос сковывал льдом и обжигал пламенем.

«Тано...»

«Да, таирни. Ты что, думаешь до Второй Музыки прокувыркаться в кровати?! Вы на разных сторонах в этой игре, фаэрни».

«Тано, я люблю его».

«Вижу. Скоро об этом вся Арта узнает, Ортхэннэр».

– Тано, что же делать? – всхлипнул майа.

Финрод обнял его за плечи, понимая, что происходит, и открылся для осанвэ.

«Сделай со мной все, что пожелаешь, Моринготто. Но не мучай его, Ортхэннэр не виноват перед тобой».

«Как же, не виноват! Он ничего не делает, Инголдо, забыв обо всем, кроме ваших постельных сражений. Хоть бы ты на него повлиял, что ли?»

Финрод сперва ошеломленно молчал... Потом расхохотался до слез.

* * *

Конец II Эпохи, Лихолесье, зима

Двое сидели за столом уже очень давно. Всю долгую ночь начала месяца нарвайн. Свечи недавно догорели, но они прекрасно видели друг друга в серых предрассветных сумерках. Один из них – со снежно-белыми волосами, стянутыми на затылке серебряной заколкой – такие делали только у Вод Пробуждения, и не было двух одинаковых, – поднял на собеседника пронзительно-синие глаза.

– Я говорил с ним, Илли. Он не хочет возвращаться ни в Валинор, ни в Мордор. Семеро его спутников завели семьи, Лауральдо и Лоссар живут вместе, а Кальмегил тосковал по жене, пока не погиб в бою с одним из диких людских племен.

Второго уже очень давно, чуть ли не с детства, прозвали Лисом. За гибкий, изворотливый ум, редкую даже у эльфов хищную грацию движений и невероятные, слегка прищуренные прозрачно-зеленые глаза с золотыми искорками, волосы цвета солнца – горят светлым костром...

– Мне трудно принять это, Даэрон... Прости, наверное, все-таки Нимринг?

– Тогда уж Ниэм-риннэ, так меня зовут у Озера. Финрод не простил Гортхауру смерть Келебримбора. Они расстались на развалинах Ост-ин-Эдиль, – Инглор не успел предотвратить того, что случилось. Потом Жестокий не раз приходил к Озеру, в Палисор, но ничего не добился... Тебя удивляет, что я так спокойно говорю о Сауроне?

– Вовсе нет, мельдир. Я ведь давно знаю, что авари живут по ту сторону Валар и Властелина Мордора. Это ваш выбор, но не мой.


Финал № два – навеян двумя фразами из пиджеевского блокбастера («Мир изменился. Я чувствую это».)

466 г. I Эпохи, весна

Он потерял армию. Потерял Илльо – хитрого, одаренного, возможно, самого умного из этих замороченных рыцарят Аст Ахэ. Привычно кольнуло – в сознании, не в сердце, бившемся в его fana все так же размеренно. Жестокий осторожно, чтобы не разбудить, снял руку Финрода со своего плеча, поднялся с ложа и подошел к окну.

«Поговорим, таирни?

Мир изменился, Ортхэннэр. Я чувствую это. Может быть, в тот самый миг, когда ты отказался от мысли тащить Финдарато в застенок, приняв более... хм... оригинальное решение. И сейчас – выбор за тобой. Что подумываешь делать дальше?»

«Я кое-что придумал, Тано. Сильмарилл...»

Гортхауэр ощущал сомнения Учителя, так схожие с его собственными. Но после недолгого раздумья Мелькор согласился.

* * *

В поединке Дня и Ночи
Тьма и Свет сошлись, как мы.
Можно все, что ты захочешь,
Брать у Вечности взаймы.


Финрод отбросил перо. Брызги чернил на выбеленном пергаменте – словно грязь на коже. Несмываемая отметина в душе, памяти и разуме, которую не убрать. Не стереть эти ненасытные губы, руки, прижимавшие его так крепко, будто боясь потерять, выпустить... Закатившиеся черные глаза с голубоватыми белками и – волчий, страшный и прекрасный оскал белоснежных зубов, хриплый ритмичный свист сквозь них... Он лежал тогда ничком, Ортхэннэр впивался в его плечи и пальцами, и зубами – а он умолял – еще, сильнее, во имя нас, не останавливайся, да, да!

Все. Лучше пытки, быстрая смерть от железа или медленное угасание в каком-нибудь осклизлом сыром подвале, чем эта мука, разрывающая фэа.

Саурон вошел очень медленно, словно настигнутый неведомой Айнур усталостью. Глаза его смотрели куда-то в сторону и немного вниз.

«Наконец-то!»

– Тано приказал доставить всех вас в Аст Ахэ. Инголдо, если ты хочешь, если позволишь, – Гортхауэр опустился на ложе, медленно приподнял одеяло...

Жестокий целовал ноги эльфа, неторопливо посасывал пальцы, как леденцы, его язык проникал между ними, туда, где кожа была особенно тонкой и нежной.

– Щекотно, – хихикнул Финрод. – Иди сюда.

Эльф запер, словно в сундук, замуровал в темном закоулке разума все, что мучило и волновало его только что. Остались лишь два слова, настырно не желавшие уходить. «Последний раз, последний раз...»

– Сколько у нас времени?

– До рассвета, – прошептал Саурон, обнимая его. – Всего лишь ночь, Инголдо.

И были заставлявшие эльфа сжимать зубы, чтобы не застонать в голос, прикосновения черного горячего шелка, – Гортхауэр только развязал шнурок на штанах. Майа уже не мог терпеть, даже силы Айнур не беспредельны... И сразу же, лишь только облизанные пятки Финрода оказались над его плечами, – двинул эльфа на себя, насаживая, с каждым движением проникая все дальше, все глубже... Нолдо еле слышно охнул – огненное кольцо боли пульсировало, вытягивалось вглубь, выстреливая сгустками жидкого пламени в скрепы фэа и роа – никогда он не ощущал их так отчетливо. Финрод не сразу понял, что истошно кричит, вцепившись ногтями в державшие его руки, бессвязные вопли сменились все теми же словами:

– Еще, еще, быстрее, Эру, я не выдержу, умру, если ты выйдешь из меня сейчас...

Черные одежды Гортхауэра были мокрыми от пота и сладких белых брызг Финрода. Майа, все еще дрожа, слизал то, что осталось на теле эльфа, который неподвижно лежал, разглядывая темные балки под беленым потолком.

– Я наконец-то искуплю свою вину. Моргот... Что бы он ни сделал со мной – все будет недостаточным наказанием.

– Ты нужен ему как приманка для Берена. Он обещал, что не тронет ни одного золотого волоска с твоей головы, – тихо говорил Саурон, гладя и целуя кудри эльфа.

– Я превратился в твою... любовницу, как это называют атани.

– Любовника, – прошептал майа. – И я твой любовник, и я буду страдать. Но мы действительно не сможем, никогда не будем играть на одной стороне доски.

Больше они не говорили об этом, всю ночь занимаясь друг другом.

Утром бывший Король Нарготронда, бледный, с черными обводами под глазами, нашел в себе силы без помощи стражников со связанными руками залезть в затянутый грубой холстиной фургон. Десять эльфов ничего не знали. Они видели, что тело Финрода не пострадало, но что сталось с душой? Какие изощренные мучения он претерпел?

* * *

– Почему ты не убил меня?

– Действительно, и с какой такой радости я тебя не прикончил? Сам не знаю. Помолчи, мать твою.

Илльо бессильно опустил голову на скатанный плащ, заменявший подушку.

Войско, уничтожившее армию «Хэлгор», собиралось с силами – в наскоро вырытых землянках и доставшихся от врагов палатках выхаживали раненых, приводили в порядок доспехи и оружие, женщины готовили еду на походных кострах. Гили сидел, прислонившись к стенке черного кожаного шатра Илльо, доставшегося ярну, и внимательно слушал, время от времени делая вид, что затачивает меч, рассматривает вынутую из-за пазухи карту или просто пялится по сторонам.

– Берен. Я знаю, что ты хочешь... – полуэльф запнулся, но все же договорил, – хочешь освободить Финрода. Ты не знаешь, что с ним случилось.

Он прежде не видел, чтобы человек двигался так быстро. Страшное, почерневшее лицо его собеседника было уже совсем рядом. Берен едва удержался, чтобы не схватить за плечи едва живого полуэльфа.

– Говори. Тху убил его и других? Перевез в другое место? Их пытают?

Илльо помотал головой и закрыл глаза. Он не мог так, сразу – это смахивало на предательство. «Нет, я скажу ему. Что-то здесь неправильно, и неправильность эта должна быть устранена».

– Нет, другое. Они живы и все там же, на острове. Но... Ты уверен, что нас никто не слышит?

Противно заскребло под ложечкой. Берен сглотнул, пытаясь справиться с жуткой сухостью во рту и оглушительно бухающим сердцем. Он видел – полуэльф не собирается врать. Илльо хотел умереть, сказав перед тем нечто такое, что навсегда отравит ему жизнь, – тело уже охватил странный озноб, разум – отчетливое желание придушить полуэльфа, пока он еще молчит.

– Руско, – произнес Берен, не повышая голоса, – тебе что, больше нечем заняться?

Оруженосец шмыгнул носом, вскочил на ноги и почти бегом припустил от шатра.

– Говори.

Илльо вскинул черные шелковистые ресницы, и Берен поразился боли и – откуда бы? – сочувствию в его взгляде.

– Мне тяжело будет сказать такое. Не легче, чем тебе – выслушать.

– Да не тяни же, чтоб тебе Торондор яйца оторвал! – не выдержал адан. – Что с королем?

– Гортхауэр напоил Финрода сильным возбуждающим зельем, когда узнал о твоем побеге.

– И... что?

Берен чувствовал, как кровь бросилась в лицо – быстро и неудержимо, он видел такое у лорда Карантира в Химринге.

Илльо присел, опершись на локоть.

– Это самое «что» и случилось. Повелитель Воинов оставил короля в своих покоях и Финрод, похоже, отвечает ему взаимностью. Они и днем валяются на кровати, принадлежавшей раньше Ородрету.

Берен не поскупился на оплеуху – полуэльф уткнулся щекой в скатанный плащ, из носа текла кровь, и он не пытался ее остановить.

– Ильвэ... – Берен неловко приподнял голову пленника, положил на нос мокрую тряпицу. – Вроде ничего не сломал.

Полуэльф молчал, снова прикрыв глаза.

– Как такое могло случиться? Он поит его зельем, Валар, какая мерзость!

– Зелье было только один раз. Ортхэннэр чуть не прыгает от счастья – Финрод делит с ним ложе по доброй воле.

Голос полуэльфа был таким горько-тоскливым, что Берен все понял, – отметив чувства пленника каким-то краешком сознания, они волновали его далеко не в первую очередь. Адан сидел на складном стуле, не замечая, что полубезумно раскачивается из стороны в сторону. «Из-за меня. Мой государь, все это случилось из-за меня. Тху все же околдовал тебя. Или ты его используешь, но как же это, ты же душу и тело отдаешь, как наизнанку не выворачивает?» Он помнил слова Финрода о том, что влечение к мужчине для эльфа вообще немыслимо. Почему он пошел на такое?

Он словно слышал кого-то другого – каждое слово приходилось выдирать из горла.

– Тху поплатится за все.

– Каким же образом?

Берен резко обернулся на звук этого голоса, в котором словно позвякивали маленькие ледяные кристаллики.

– Подслушивал.

– Так получилось. Твоя охрана не пускала – пришлось на них немного воздействовать.

Берен бросился к выходу из палатки.

– Гаур тебя загрызи, Даэрон! Дрыхнут!

– Разведчики заметили обоз, довольно медленно ползущий на северо-восток. Там везут одиннадцать эльфов, – все тем же холодным тоном продолжал менестрель, – это они, Берен. Элвитилю удалось госанну с Менельдуром.

* * *

Их везли по ночам. Финрод всю дорогу не пытался установить связь ни с кем из спутников, они тоже долго не решались. Первым не выдержал Менельдур – на привале он незаметно коснулся руки короля.

«За нами следят, Инголдо. Это друзья – хотят освободить. Войско Берена, разбившее армию Севера».

Крик сойки и эльфы не отличили бы от настоящего, если бы не были предупреждены. Бойня вышла странной: стражники-люди перебили орков, кинувшихся было рубить пленников. Но сами не сдались в плен – сражались до последнего, ибо таков был приказ Повелителя Воинов. Его гнева они боялись больше смерти – верили, что Айан’Таэро настигнет и за Гранью.

Финрод сидел один в первой повозке. Берен торопливо разрезал веревки на его щиколотках и запястьях – король не поднимал головы, отросшие за месяцы плена пряди закрыли лицо. Он опустился на колени – в жидкую грязь весенней дороги, взбаламученную копытами и колесами.

– Мой государь. Ты стократ выполнил свое обещание.

Финрод наконец поднял свои невероятные глаза – светло-голубые, нет, не с серым – с серебром; произнес, тихо и раздельно:

– Я не вернусь в Нарогард. Никогда. А мое обещание еще не исполнено.

Ночь уже накрыла радостно шумевший лагерь, когда они остались вдвоем. Заботы об Илльо взял на себя лорд Элвитиль, не позволивший нескольким горячим беорингам расправиться с пленником, пока Берен отсутствовал. Последним черный кожаный шатер покинул Даэрон; двое инголмор о чем-то тихо поговорили, после чего менестрель, не попрощавшись ни с кем, покинул расположение войска.

Эльф все так же медленно, глядя прямо на человека, заговорил – и каждое слово режущей болью отдавалось в их душах.

– Ты знаешь. – Это было утверждение, не вопрос. – Это правда – то, что сказал тебе Илльо. Он ведь сказал.

Берен молчал, а король продолжал все тем же ровным, равнодушным голосом – только руки уж очень крепко перекрещены на груди, пальцы сжимают рукава – того гляди, порвут...

– Я не оправдываюсь тем, что он опоил меня. Тем, что он майа и мог воздействовать на фэа и роа самыми разными способами. Я делил с ним ложе по доброй воле, понимая, – это ненадолго. И Моргот всегда говорил – мы на разных сторонах «башенной» доски. Моринготто... Он знает, что ты придешь за Сильмариллом. Мы пойдем вместе.

У Берена мурашки мерзко бегали туда-сюда по позвоночнику – государь Финрод хотел умереть, утратив эстель, потерявшись, не зная, как и для чего продолжать жить. Адан сознавал, как велико могущество Гортхаура – но кто же знал, куда тот его направит? Внезапно Берен увидел их – взглядом фэа, под отяжелевшими вдруг веками. Черное и золотое перемешалось спутанными прядями; руки до боли, до синяков сжимают плечи, запястья, бедра, словно боясь выпустить, потерять; капли пота между острых подрагивающих лопаток... Он снова неудержимо краснел, как тогда, при Илльо. Но сейчас все было куда хуже – Финрод все понял и горько усмехнулся.

* * *

Вдвоем они преодолели Анфауглит – на скакунах из-за Моря, присланных Фингоном. Верховный Король нолдор-изгнанников сделал кузену этот прощальный подарок, не сомневаясь в том, что Финдарато в заточении повредился рассудком. Кони летели наперегонки с западным ветром, задувавшим их гривы и плащи всадников в направлении Ангамандо. Никто не остановил их в коридорах Ангамандо – лишь следовали чуть позади четверо черных рыцарей, позвякивая оружием и доспехами.

Мелькор сидел на троне – седовласый, усталый и печальный. В пляшущем свете факелов глаза его блестели, будто наполненные слезами бесконечной мудрости и неизбывной скорби. Взмахом руки Черный Вала отослал стражников – железный браслет клацнул по подлокотнику трона.

– Я ждал вас.

– Мы знаем, Моринготто. – Голос Финрода гулким эхом гулял по огромному пустому залу.

Железный венец с сильмариллами висел прямо в воздухе над головой Мелькора – он не сделал ни одного движения, не произнес заклинания – один из Камней отделился и поплыл вниз, остановившись на уровне глаз Владыки Ангбанда.

– Ты получишь его, человек. И покинешь Аст Ахэ. Мне будет любопытно посмотреть на возню, которая начнется, когда об этом узнают сыновья Феанора. А Финдарато Арафинвион останется здесь.

Моргот издевательски захохотал, увеличиваясь в размерах, нависая над ними, подобно черному падающему утесу.

– Спасибо Ортхэннэру. Я не люблю возиться с девственниками, а теперь наш красавчик Инголдо уже многое умеет. Верно, куколка?

Берен не выдержал. С хриплым медвежьим рыком бросился к трону и – на полпути впечатался лбом в невидимую стену – гладкую, словно из стекла.

Финрод мягко, бережно прикасался подушечками пальцев к его вискам, проясняя сознание, изгоняя боль. «Не теряй эстель, меллон. Мы должны быть не слабее его».

Адан внезапно понял – что-то изменилось. Не сейчас – с того мгновения, когда он рухнул в грязь у колес грубо сколоченного фургона.

– Оставь себе эту стекляшку. Мне она ни к чему. Отпусти Финрода. Я убью, предам кого угодно – все сделаю, только...

Он не просил – внезапно охрипший голос звучал требовательно. Берен понимал – вот он, выбор. Главный и, скорее всего, последний. Моргот улыбнулся – зигзаг молнии, разрезавший грозовую тучу, – и вновь превратился в седого Мелькора.

– Я не ошибся в тебе, сын Барахира.

Сильмарилл пламенеющей бело-золотой кометой падал вниз – Берен едва успел подхватить. Он протянул камень Финроду – и впервые увидел такую улыбку на лице эльфа – не было слов для нее. И снова покраснел, теперь уже не стыдясь этого, почти забыв о присутствии Моргота, о том, где вообще находится, – голова кружилась, бешено стучало сердце, и так хотелось петь и плакать...

«Я люблю тебя, мой король».

«Я уже не король».

«Для меня ты всегда им будешь».

Финрод взял Камень, любуясь переливчатым сиянием, и снова вернул адану, сжимая его ладони своими. Они молчали об одном и том же. «Мы не расстанемся. Ни за что».

Они шли по коридорам Ангбанда, взявшись за руки, когда их нагнал голос Мелькора, казалось, исходивший прямо из черного базальта стен:

– Идите, да хранят вас Вечный Свет и Предвечная Тьма...

* * *

Саурон потерял немало сил в поединке с Хуаном, но все же держался на ногах – вцепившись в подоконник, майа наблюдал, как двое всадников постепенно превращаются в темно-серые облачка пыли, летящие к закату. Он сразу же ощутил присутствие Тано, хотя даже шороха черных одежд не было слышно.

– Фаэрни.

Вала положил руку на плечо ученика, и Ортхэннэр мгновенно обернулся. Его черные глаза снова сияли – как когда-то в Хэлгор.

– Тано, ты действительно считаешь, что я изменил... ход истории?

– Не только ты, таирни, – лукаво усмехнулся Черный Вала. – Но именно ты сделал первый ход. Много чего еще случится, но сейчас тебе не мешало бы отдохнуть. Идем, я сыграю на лютне. Только для тебя, как прежде.

Все случилось невероятно быстро. Майа опустился на колени, решительно раздирая черное одеяние Учителя.

– Я не так уж слаб, мэл кори. И сначала я поиграю для тебя на флейте.

* * *

Лютиэн ждала их у разрушенного эльфийского форта на краю Анфауглит. Хуан спокойно лежал в тени развалин, не чувствуя опасности, – и вдруг навострив уши, вскочил и подбежал к хозяйке. Две черные точки на горизонте превратились во всадников.

Пустота. Она не знала, когда именно ощутила ее – но знала, отчего. Что-то очень сильно изменилось вокруг и внутри. Принцесса Дориата не чувствовала ни сожаления, ни облегчения – ждала, решив просто плыть по течению реки, внезапно изменившей русло. Она приняла сильмарилл из пыльных ладоней Берена – и словно со стороны смотрела, как махнула рукой стоящему в полусотне шагов от них Финроду. Нолдо смущенно улыбнулся, когда Лютиэн пожелав им счастья, расцеловала его, а потом и Берена, в обе щеки.

Эльф и человек направлялись к морю, куда их манил еле различимый шепот каждого лесного ручейка – Владыка Вод звал негромко, но настойчиво.

Не было ни боли, ни печали, ни сожаления. Лишь пустота, в которой звучали слова бывшего короля Нарготронда: «Ты сумеешь мудро распорядиться Камнем, Тинувиэль. Прощай», – и тревога стискивала виски – она уже слышала хохот Моргота, сумевшего наконец столкнуть синдар, нолдор и эдайн, видела сожженные леса, вытоптанные нивы, развалины селений, крепостей и городов...

Хуан вылетел на поляну, чуть не сбросив со спины свою хрупкую всадницу. У небольшого костра сидели двое – оба высокие, широкоплечие, черные с серебряными звездами плащи сброшены – весенняя ночь была чуть холоднее дня. Глаза старшего удивленно распахнулись – пресветлая Гилтониэль, как могла она считать их серыми – темно-лиловые, фиалковые, переполненные болью и надеждой. Он подхватил ее, усталую, измученную пустотой и тревогой, чтобы уже не выпустить, – и не видел, как Хуан унесся в лес вслед за Куруфином. Она тоже ничего не видела – кроме него.

– Тьел... кормо. Это тебе. Всем вам.

Он мельком взглянул на Камень.

– Это великий дар, ванимельдэ. Он откроет им путь в Аман через Зачарованные моря.

– Им? А как же...

– Я остаюсь в Эндорэ. Мой Валинор – ты, Тинувиэль.

* * *

Побережье озера Куэвиэнен,
спустя около двухсот лет после
описываемых событий

– Твой ход, Туво.

Огни Палисора не гасли и в этот самый темный, предрассветный час ночи. Отсюда они казались крошечными янтарными и золотыми светлячками, весело мигавшими друг другу над черной гладью Куйвиэ-нэни. Нуин принес бронзовый чайничек, налил ароматного отвара двум игрокам в беседке и снова исчез в Пещере-под-Потоками. Тонкой, слабо мерцающей в лунном свете струей – сплошной, без перекатов – вода падала сквозь глубокую расселину между похожими на ножи скалами, питая огромное озеро. Среди гор и холмов, окружавших Воды Пробуждения, таилось множество больших и малых пещер, уходивших в глубины земли. Ручейками и водопадами, каплями со сводов воды озера проникали все ниже, вплоть до обширных чертогов майа Туво, покинувшего некогда Валинор, чтобы найти свой путь между Светом и Тьмой. Чародей жил в отдалении от Палисора, крупнейшего и самого древнего из городов авари; но квэнди Озера почитали его и служили ему, как королю. Туво был прежде одним из майар Намо и многому научился у Мелькора во время заточения того в Мандосе.

Он переместил темную нэрвен в поле silme.

– Твой ход, Ниэм-риннэ.

Туво откинулся на спинку каменной скамьи. От увитой плющом и дикими розами беседки беломраморные ступени вели к маленькому причалу; медленно, словно нехотя, покачивалась узкая черная лодка под парусом, доставившая гостя из Палисора. Эльф со сверкавшими, как иней на схваченном морозом окне, ослепительно-белыми волосами двинул своего истара вперед,с поля harma на anda.

– Чем же там дело кончилось? – спросил майа.

– Узнай сам, если интересно. Я покинул Белерианд, чтобы больше не возвращаться туда – ни телом, ни мыслью.

Ты прав – иногда нужно уходить, не оборачиваясь. Но вот другого я понять не могу, Нимринг-Даэрон. Боль твоя улеглась, тебе хорошо у Озера – давно уже стал настоящим аваро, но больше десяти дюжин солнечных кругов упорствуешь... Нуин любит тебя.

– А ты любишь его, Туво. Я уже сто раз это слышал. Знаете что? Разбирайтесь сами, haccandil’ы. Весь мир должен стать другим, чтобы я...

Бывший менестрель и советник Тингола резко встал, едва не опрокинув доску для игры в «башни». Похоже, ему предстояло очередное путешествие...

– Мир изменится, и еще не раз на нашем веку. И ты будешь меняться с ним вместе, Ниэм-риннэ, – донеслось до него хихиканье майа.