[hanimedes]

Ну-с, пора и делом заняться)))

Довольно старый и даже уже классический текст
Он большой, так что разобью его на несколько постов

Долгая зима

Автор: Третий
Бета: Грим
Фэндом: Дж.Р.Р. Толкиен, Сильмариллион
Жанр: romance
Категория: слэш
Пейринг: Куруфин/Келегорм
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: незадолго до Дагор Браголлах Келегорм и Куруфин, наконец, определяются со своим отношением друг к другу.
Предупреждение: инцест, смерть животного (оленя)
Отказ от прав: Все герои принадлежат себе и Дж.Р.Р. Толкиену. Коммерческих целей не преследую и ни на чьи права не претендую.
Курсивом обозначены мысли и осанвэ

Этой ночью было слишком холодно, зима окончательно вступила в свои права, и промозглая сырость, казалось, проникла всюду. Несмотря на горящий в камине огонь, тепло было только около него, а уже чуть в сторону, у кровати – хотелось побыстрее закутаться в одеяло и положить под ноги грелку.
Куруфин задернул шторы, не взглянув в окно. Метель, он знал это и так. Последние три дня - метель, последние две недели – сырой холод, и все последние годы – одиночество.
Нет, Куруфин не скучал об оставленной в Амане супруге. Иногда ему казалось, что он никогда и не любил ее… Хотя нет, наверное, когда-то… После Исхода почти все воспоминания будто подернулись дымкой, превратились в цветные картинки. Он помнил все события, но собственные эмоции не помнил совершенно.
К тому же жена быстро отдалилась от него, стоило покинуть Тирион. Она перестала его понимать, превратилась в особу совершенно безразличную, даже сыном интересовалась от случая к случаю... Мальчика пришлось забрать из города и увезти в Форменос. Супруга не возражала.
Братья… Кто где, как-то получилось, что они расстались после гибели отца и возвращения Майтимо из плена. Куруфин не хотел об этом вспоминать. Хотя братья стыдились и изводились чувством вины, сам Атаринке не чувствовал смущения или каких-то мук совести. Никто из них не имел права рисковать, даже если бы хотел. Никто из них не мог согласиться на переговоры с Врагом. Никто из них не смог бы повторить подвиг Финдекано, хотя бы потому, что никакой орел Манвэ ни одному из феанариони не стал бы помощником.
Но объяснять кому-либо то, что он понимал сам, Куруфин не видел смысла.
Разве что Тьелко...
Тьелко… Последнее время Куруфин часто ловил себя на мысли, что брат становится все более чужим. Казалось, он намеренно избегает общения – с раннего утра Келегорм уезжал, уже даже не утруждая себя отговорками про охоту, возвращался поздно и сразу уходил к себе… Или запирался в библиотеке, часами просиживая там над какими-то своими книгами. На вопросы отвечал односложно, бывало, они обменивались от силы парой слов за весь день. Даже Келебримбор, постоянно занятый в кузнице, заметил, что с дядей что-то не так. А сам Куруфин никак не мог поговорить с братом, тот будто бы избегал разговора. И если раньше, сталкиваясь с какими-то неразрешимыми проблемами, Атаринке уходил с головой в работу, то теперь даже это не приносило облегчения.
Куруфин отошел от окна и взялся за завязки рубашки, подавив вздох. Он не понимал, что происходит, а Тьелко не стремился объяснить. И порой Атаринке казалось, что все дело в нем самом, хотя он, хоть убей, не мог осознать, чем провинился.
Погасив лампы, Куруфин лег, вытянувшись на холодных простынях, и приготовился к ежевечерней борьбе с самим собой. Ему нужно было спать, а он вместо этого никак не мог избавиться от избавиться от мыслей. Думал о проблемах Химлада, думал о планах и необходимых действиях, думал о сыне, которого давно звал к себе Морьо – в Таргелионе Карнистиро работал вместе с гномами, так что Тьелпэ наверняка там будет интересно…
Каждый вечер Куруфин забивал себе голову насущными мелочами, чтобы не вспоминать, не перебирать в памяти события, не сопоставлять факты и не сознавать в итоге, насколько все идет неправильно. И чтобы отвлечься от главного вопроса последних месяцев: почему его так изводит ситуация с Тьелко.
Куруфин всегда знал, брат ему ближе всех в семье. Но сейчас это была не нормальная обеспокоенность или братская забота. Он, конечно, волновался за Тьелко, но… Куда сильнее его тревожило чувство вины и тоска по Келегорму, с которым он привык разговаривать, смеяться, тренироваться и вообще проводить много времени. Куруфин скучал, скучал, даже зная, что Тьелко сейчас где-то в этой крепости. Бывает, что расстояние не играет никакой роли. Это часто говорят про тех, кто остается далеко. Но вот сейчас – их разделяло меньше лиги, а казалось, они были на разных берегах океана…
Нет. Хватит. Куруфин снова и снова запрещал себе думать о брате, потому что… Все же надо когда-нибудь прочувствовать это до конца и понять, в чем дело. Куруфин старался не размышлять о Тьелко, потому что мысли пробуждали в нем забытую нежность, единственное сохранившееся в полной мере воспоминание о счастье, складывали губы в неосознанную улыбку – и все это затмевалось горечью потери, от которой становилось трудно дышать. Потому что Куруфин всегда знал: этого не вернуть. Не вернуть не то что юности, а даже собственного отношения – ведь та светлая и чистая привязанность к брату теперь отнюдь не исчерпывала испытываемых Атаринке чувств.
Пальцы помнили тепло ладони Келегорма, мягкость его бархатистой кожи. У Куруфина руки загрубели от работы в кузнице, постоянных тренировок с оружием, а узкие кисти Тьелко остались почти юношескими, никогда не скажешь, что эти длинные пальцы привычны к рукояти меча, никогда не догадаешься, что в этих изящных ладонях любое оружие становится смертоносным, никогда не поймешь, что эти сильные красивые руки в крови по локоть, если не по плечо…
Куруфин помнил и запах брата – теплый, какой-то летний, ненавязчивый, легкий, свежий. От Тьелко всегда так пахло, даже когда он использовал ароматическое масло по каким-нибудь праздникам. Так же, только слабее, пахла его одежда, его вещи… Когда совсем еще маленький Куруфин оставался у брата ночевать, так пахли чистые простыни и наволочки…
Отголоски этого аромата сохранились и на плаще, который Тьелко отдал ему после сражения в Альквалондэ взамен испорченного… Уже на корабле Куруфин отвернулся от берега и смотрел в темные волны, кутаясь в плотную ткань, втягивая ноздрями знакомый, привычный, родной с самого детства запах, убеждая сам себя, что ничего не потерял.
Еще там, в Амане, Куруфину нравилось перебирать волосы брата, смотреть, как блики света играют в черном шелке прядей. У ваниар волосы, будто расплавленное золото, и Куруфин ничего необычного в этом не находил – золота он не видел, что ли? А у Тьелко локоны не иссиня-черные, не темно-каштановые, не глухого цвета вороненой стали, как у самого Куруфина, – они будто чистая вода темнейшей ночью, цвета живого, переливчатого, глубокого. Атаринке помнил их гладкость и мягкость, обычно вьющиеся волосы пушистые и непослушные – а у Тьелко всегда лежали идеальными крупными волнами локонов.
Это сейчас он безжалостно и торопливо собирает их в косу или узел на затылке, не заботясь о своем внешнем виде, а раньше никогда не заплетал. Куруфин любил смотреть, как брат резко поворачивает голову, и шелковые кудри разлетаются в стороны. Еще у Тьелко была привычка наматывать на палец кончик пряди, когда он о чем-то задумывался, и кисточкой волос щекотать себя по щеке… Атаринке почти забыл этот родной полудетский жест – сейчас Келегорм не позволял себе настолько увлечься какими-то размышлениями…
Вся его пластика стала лаконичнее и резче, особенно в сравнении с прежней, ведь Куруфин не забыл того Тьелко: юного, смешливого, искреннего… За все эти годы в Химладе он слишком редко видел на губах брата ту, настоящую улыбку, чаще всего ее место занимала злая или горькая усмешка, порой сменяемая жестоким коротким счастьем в забытье битвы. А спокойная, обычная радость, если и была, то отражалась только в глазах, темно-серых, когда-то легкомысленно-веселых, а теперь настороженных и тревожных.
Но что осталось неизменным, так это красота Келегорма. Да, она стала строже, даже злее, но никуда не делась. Тьелко был невероятно обаятелен в Амане, а сейчас от него за лигу веяло опасностью и даже высокомерием, но что тогда, что сейчас – он был прекрасен. Куруфин любовался им всегда, а нынешняя неприступная холодность, словно ледяным панцирем скрывавшая пламя души, откровенно завораживала.
И Атаринке наконец признался себе, что ему хочется, чтобы как раньше, он мог обладать этой красотой – ведь Тьелко доверял только ему. Куруфину снова хотелось знать, что их с Тьелко связывают особые, очень близкие даже для братьев отношения. Быть уверенным в этом – и всегда иметь возможность подтвердить.
Это было сродни жажде обладания Камнями – слишком непонятное даже для самого Куруфина желание всегда видеть Тьелко рядом с собой, быть для брата важнее всех прочих. Знать, что этот невозможный красавец по-настоящему принадлежит только ему, что только с ним Тьелко окончательно становится самим собой, только с ним снова смеется и не боится показаться ранимым, только ему всецело доверяет и никогда его не покинет.
Сегодня с утра он успел увидеть только спину Тьелко, когда тот уезжал, и сейчас, припомнив это, ему до боли вдруг захотелось оказаться рядом. Прикоснуться к брату, расплести растрепавшуюся косу, ощутить, как по запястьям чуть щекотно скользят пряди волос, вдохнуть знакомый с детства легкий свежий запах, обнять, прижимая локти Тьелко к телу, чуть сжав руки, пару мгновений чувствовать ровное и сильное биение чужого сердца... Взглянуть в темно-серые искристые глаза и ответить улыбкой на улыбку.
Просто наслаждаться оттого, что Тьелко так близко, снова почти зачарованно поглаживать его по руке, подушечками пальцев вспоминая с детства знакомые косточки кисти, сухожилия, венки под бархатной теплой кожей.
Куруфин зажмурился и потряс головой. Его восприятие мира вообще было основано на тактильных ощущениях, сейчас же ему их в отношении брата категорически не хватало. Он должен был привыкнуть за последние годы, но привыкнуть не получалось. А сейчас желание прикоснуться стало вдруг таким сильным, что он едва не вскочил на ноги. Это было почти нестерпимо… Но толку-то? Тьелко его избегает, и поговорить с ним не удается. А идти к нему сейчас – нелепо, ночь на дворе, он наверняка спит… И чуть хмурится во сне, и подрагивают длинные черные ресницы, и расслабленные губы щекочет теплое дыхание…
Нет, это было в самом деле невыносимо! Хуже любой боли – глубокая, ноющая тоска, непонимание, отчасти обида, отчасти чувство вины… Куруфин обхватил себя за плечи и плотно сжал губы, заставляя выбросить из головы нахлынувшие образы и желания.
Он был так поглощен борьбой с самим собой, что не услышал шагов, только когда скрипнула дверь, успел дотянуться кончиками пальцев до кинжала. Впрочем, Тьелко, когда хотел, мог ходить совершенно бесшумно – а это именно он вошел в спальню Куруфина. Чуть поднял лампу над головой и тихо выдохнул:
- Прости, что я без стука. Думал, ты еще не спишь.
Сказать, что Куруфин был изумлен, значило ничего не сказать. Но, зная брата, Атаринке тут же справился с собой – любой ценой нужно было, наконец, поговорить с ним, раз выдался такой случай, не позволить Келегорму уйти, а значит, и не выдать своего удивления.
- Я и не сплю, - Куруфин сел на постели, накидывая на плечи тунику. – Хорошо, что ты пришел.
Тьелко ничего не ответил, перевел взгляд куда-то в сторону. Теперь, когда глаза привыкли к свету, Атаринке видел, что брат непривычно бледен, губы чуть ли не искусаны, пальцы нервно теребят длинный манжет рубашки.
- Мне кажется, нам нужно поговорить, - продолжил Куруфин, поднимаясь на ноги. Запахнув тунику, он потянулся за поясом, а Келегорм только поджал губы и отвернулся. Атаринке вздохнул:
- Ты ведь пришел, а значит, ты сможешь мне объяснить, в чем дело, - не обращая внимания на уже готового прервать его брата, он торопливо продолжил: - Потому что я не могу понять, зачем ты отдаляешься от меня, почему избегаешь меня… Что с тобой происходит, Тьелко?
Келегорм оставил, наконец, рукав в покое и подошел к креслу перед камином.
- Холодно как…
- Возьми, - Куруфин хотел укутать его меховой накидкой, но брат торопливо увернулся, недовольно глянул и протянул руку.
Атаринке, пожав плечами, передал ему накидку и наклонился к камину развести огонь.
- Вино будешь?
Тьелко молча покачал головой. Они так и сидели в тишине, пока разгоралось пламя, но, наконец, Куруфин не выдержал.
- Тьелко?
Тот оторвался от созерцания огня и повернулся к брату. В серых глазах читалась усталость и что-то еще, чего Атаринке не мог понять. Обида?
- Ты так и не ответил мне. Что с тобой происходит?
Келегорм вздохнул, чуть нахмурился, откинулся на спинку кресла, посмотрел в потолок, поджал губы и, наконец, сцепив пальцы, скользнул взглядом по Куруфину.
- Я… - губы сжались еще плотнее, словно Тьелко пытался удержать необдуманные слова. – Мне… - он снова почти умолк, но пересилил себя: - Кажется, на этот раз ты не поймешь меня, но так больше продолжаться не может, ты прав.
Атаринке недоуменно изогнул бровь, внимательно ловя каждое слово, срывавшееся с красивых губ брата. Он по-прежнему ничего не понимал, но терпеливо ждал объяснений.
- Я бы даже уехал, но… Не могу. – Тьелко гордо вскинул голову, поймал взгляд Куруфина и твердо продолжил: - Потому что, я не могу тебя покинуть, не могу остаться один, но и рядом с тобой быть не могу тоже. С ума схожу от… - и внезапно оборвал сам себя, отворачиваясь.

Куруфин встал, сделал два шага к креслу брата, присел около него на ковер, накрывая напряженно сжимающую подлокотник ладонь Тьелко своей. Тот вздрогнул, будто от удара, вскинулся было отнять руку, но неожиданно замер, низко-низко опустив голову.
- Курво, я… - и шепот затих, Келегорм вновь не договорил.
- Я не знаю, с чего ты взял, будто не можешь остаться со мной, но я не хочу терять тебя, - Атаринке заговорил осторожно.
Он не понимал, что движет братом, а значит, не мог быть уверен, что сумеет убедить Тьелко. Словно ощупью пробираясь в темноте, Куруфин внимательно следил за реакцией на каждую свою фразу, надеясь хоть так отыскать правильные слова.
- Я не могу позволить тебе уехать. Ты ведь не хочешь, чтобы я носился по окрестностям в поисках, теряя покой и сон? – Куруфин попытался улыбнуться, но, судя по напряженному лицу Тьелко, шутка не удалась. – Пойми, мне тяжело, потому что ты все больше и больше отдаляешься. Я чувствую себя виноватым, и я не понимаю, что сделал не так. Скажи мне, почему ты избегаешь меня? Что случилось, что не так? Неужели ты мне теперь настолько не доверяешь?.. – он хотел было продолжить, но слова, слетевшие с собственных губ, неожиданно оказались такими болезненными…
«Не доверяешь» - словно игла в сердце, и Куруфин на мгновение задохнулся, не отрывая взгляда от бледного лица брата, вдруг исказившегося как от боли.
Келегорм прикрыл глаза ладонью, вздохнул.
- Ты ни в чем не виноват, - начал было он, но голос его звучал фальшиво, и он сам это понял: - Нет! – отчаяние плеснулось в серых глазах, когда Тьелко отнял руку от лица: - Я не знаю, как тебе объяснить, не знаю, почему все происходит так, не могу врать, но и правду сказать… Ты себе не представляешь, что меня изводит. Ты не поймешь меня, я… Я боюсь рассказывать, потому что ты оттолкнешь меня, а ты и так единственный, кто у меня есть, - он говорил торопливо, сбивчиво, захлебываясь словами, и пульс его бился, как бешеный, Куруфин чувствовал это, мягко удерживая запястье брата.
- Я никогда не оттолкну тебя, клянусь, - шепнул он, боясь перебить Тьелко, но и оказавшись не способен стерпеть подобное обвинение.
- И дело не в том, что скажут другие, - Тьелко, казалось, вовсе не заметил его слов. - Мне плевать! Но если когда-нибудь ты посмотришь на меня так же, как они – непонимающе и обвиняющее – я не выдержу. Правда, ты единственный, кто для меня настолько важен, единственный, кто всегда был со мной, и если я потеряю тебя… Я не смогу, я просто не смогу без тебя! – Келегорм развернулся к брату, порывисто схватив за руку, наклонился так, что его черные кудри почти упали на плечо Куруфина. - Может это искажение, может проклятье, а может я с самого начала был такой, хотя я и не понимаю, как это могло произойти, – лихорадочно шептал Тьелко, но в глаза не смотрел. – Ты знаешь, я люблю тебя, люблю больше других, всегда любил, но раньше все было иначе. А теперь я не знаю, как мне жить с этой любовью, потому и избегаю тебя, потому и пытаюсь ограничить наше общение, потому и… Ведь даже если ты простишь меня, даже если я сумею справиться с этим, то ты никогда… Никогда… - он почти замолчал, рванул руку, сбрасывая пальцы Куруфина, вновь закрыл ладонями лицо.
Атаринке мучительно пытался понять брата, но последняя фраза просто ставила его в тупик. За что он должен был простить Келегорма? Что его так мучает? Что он считал искажением или проклятьем? Вопросы, на которые у Куруфина не было ответов.
- Ты никогда не будешь любить меня так же, как я тебя, - неожиданно твердо и четко закончил Келегорм, по-прежнему пряча лицо.
Атаринке едва не рассмеялся: что за глупости? И надо же было так изводиться из-за нелепой, неизвестно откуда взявшейся неуверенности… Он приподнялся, протянул руки, отводя ладони Тьелко от его пылающего лица, улыбнулся:
- Неужели ты думаешь, что я не люблю тебя?.. - но, поймав взгляд Келегорма, Куруфин вдруг осознал, что говорит глупость как раз он сам.
Во взгляде брата была тоска, невероятная мука, боль, безнадежность, искренность… И непонятная нежность, от которой Куруфин едва не вздрогнул. Он не думал, что все настолько далеко зашло, и он вдруг понял, что имел в виду Келегорм. Понял, когда тот, словно зачарованный, медленно потянулся к нему, не отводя взгляда, когда теплое дыхание брата коснулось его собственных губ.
Не понимая, что делает, буквально запрещая себе думать, Куруфин рванулся вперед, ловя поцелуй. Их губы соприкоснулись, а он тонул в серых глазах Келегорма, и от ласковой боли у него щемило сердце.
Мгновение – и Тьелко отпрянул, тяжело дыша, отталкивая брата. Хотел было что-то сказать, но вдруг вскочил, бросился к двери. Куруфин поймал его за руку, ничего не спрашивая, но молчаливо умоляя остаться. Келегорм попробовал вырваться, однако Атаринке был сильнее.
- Мне не стоило приходить. Мне не стоило… - Тьелко снова попробовал вывернуться, и снова ему это не удалось. – Да, я люблю тебя, как любят не брата! Да, я ненормальный, искаженный и какой угодно еще! Да, я ревную тебя к собственной тени, да, да, я схожу с ума от желания быть с тобой, и будь оно все проклято, я хочу тебя! – Келегорм почти кричал, не давая Куруфину вставить хоть слово. - Отпусти! Какого барлога ты?.. – с неожиданной силой он дернулся, рискуя вывихнуть себе руку, и сбросил с запястья ладонь Атаринке. Метнулся к двери: – Я не желаю тебя видеть! Я не могу быть рядом с тобой, как ты не понимаешь?! Я… – и вдруг осекся, а продолжил уже тихо, спокойным до безнадежности голосом: – Я не хочу тебя потерять, я не смогу без тебя, но с тобой сейчас мне еще хуже. Когда ты далеко, я тоскую, но когда ты рядом, я схожу с ума… Прости, - шепнул он и толкнул створку, выходя.
Куруфин не смог заставить себя догнать его. Губы запомнили вкус поцелуя, тепло дыхания, сердце колотилось, как бешеное, а все вокруг заполонило отчаяние от того, что он причиняет боль Тьелко. Словно во сне он дошел до кровати, лег, так и не раздевшись, не замечая ни тепла, ни холода. Перед глазами стояло лицо брата, бесконечно красивое, такое напряженное и измученное. В ушах звучал его голос, ласковый и безнадежно-печальный. Куруфин никогда уже не смог бы забыть этот взгляд – отчаянный, страстный…
Атаринке прикрыл глаза. Все объяснилось, но никакого облегчения не было. Он не знал, что делать – не мог даже задуматься, потому что в голове, словно набат, звенела единственная фраза Келегорма: «Ты никогда не будешь любить меня так же, как я тебя».
Куруфин понимал каким-то отголоском сознания, что брат прав, но доводы рассудка сейчас меркли перед желанием обнять, защитить, закрыть от всей боли… И ужасно было сознавать, что именно он - ее причина. Что именно он не может сейчас помочь Тьелко, что именно он заставляет его так мучиться…
Куруфин уставился на языки пламени, стараясь прекратить самобичевание. От этого никому не станет легче, а завтра он что-нибудь придумает. Завтра, не сейчас. Сейчас странное, неуловимое чувство посетило его, и он медленно поднял руку, касаясь собственных губ.
Если бы ты не оттолкнул меня, я бы не остановился...
Келегорм умчался на следующее же утро. Куруфин бы поехал его догонять, бросив все к барлогам собачьим, но когда он уже собирался пойти поговорить с Тьелпэ по поводу своего предстоящего отсутствия, примчался гонец от Макалаурэ.
Кано решил навестить своих младших братьев, и все было бы замечательно, если бы Златокователь не прихватил с собой Финдарато. Инголдо был предпоследним эльфом, которого жаждал видеть Атаринке. Последнее почетное место по праву занимала супруга Куруфина, но у нее, к счастью, не было ни малейшей возможности нагрянуть в гости из трижды светлого Амана.
Не то чтобы Атаринке так уж не любил кузена, но относился к нему сын Феанаро с большим сомнением. Бесконечная благость ставила в тупик, да и не о чем им было разговаривать после того, как Финдарато сдружился с синдар и прочими дориатскими обитателями. К тому же сам кузен тоже раньше не проявлял особенного желания пообщаться, во всяком случае, с самого Мерет Адэртад он не писал, не искал встреч и не рвался навестить Химлад.
В общем, новость состояла из хорошей и плохой половины, но Куруфину сейчас было совсем не до гостей. Хотя Кано… В итоге ему пришлось остаться и готовиться к встрече, ведь поручить это сыну, а самому умчаться неведомо куда… Нет, слишком много было бы лишних расспросов, слишком это было бы непохоже на него: всегда рассудительного и логичного. Потому Атаринке отправил гонца отдыхать, а с Тьелпэ поговорил уже о другом.
Если он не может уехать искать Тьелко сам, пусть этим займется Тельперинквар. И сам Келегорм вернется скорее, если племянник просто сообщит ему о приезде Макалаурэ… А не Куруфин будет носиться по лесам, выслеживая Охотника, скрывающегося от собственных чувств, страхов и проблем… И их главной причины.

Тьелпэ согласился исполнить просьбу отца и найти дядю быстро, да и с чего ему было бы отказываться? Потому, в итоге, Куруфин поставил чуть ли не строем всю крепость в рамках подготовки к визиту родственников, в очередной раз напомнив Феанаро строгостью, оперативностью и умением увлечь подданных. А Тельперинквар с небольшим эскортом уже днем покинул крепость Химлада, направляясь на север по следу Келегорма.
Нельзя сказать, то сын Атаринке был этому не рад. Напротив, он был очень доволен. Конечно, ловить Охотника в его собственной стихии – не самое приятное занятие, но… Тельперинквар дал себе слово, что найдет Келегорма. Во-первых, это была просьба обожаемого им отца, во-вторых, лишний шанс побыть с дядей, который последнее время все чаще и чаще становился предметом раздумий младшего потомка Финвэ.
Тельперинквар привык быть с собой честен, потому он знал, что именно влечет его к брату отца. И это были отнюдь не родственные чувства племянника к дяде. Вовсе нет. Тьелпэ, несмотря на то, что иногда его считали чуть ли не ребенком, ребенком не был давно. Возможно, Куруфин смог бы разгадать, понять сына во время их последнего разговора, но он был слишком увлечен мыслями о предстоящем через несколько дней визите Маглора и Финрода, потому не обратил особенного внимания на состояние Келебримбора.
И сын был этому рад. Не хотелось бы ему беседовать с отцом на тему своего влечения к Келегорму. Сколько раз еще в Амане Тьелпэ слышал от матери длинные поучительные речи о фэа и роа, в которых страшным образом клеймились желания последнего... Тело, по мнению матери, вообще не могло чего-то хотеть, а практика показывала Тельперинквару обратное.
Келебримбор не задумывался об этом всерьез, он просто знал, что близость дяди действует на него странным образом, пробуждая желание, больше похожее на желание плотской любви, чем на что-либо иное.
А судя по тому, как Келегорм обнимал его, как смеялся над его шутками, как трепал иногда по волосам, дядя и сам не испытывал отвращения к племяннику. Особенно показательна была та история с брошкой, которая так запала в память Келебримбора.
Ведь Тьелкормо взял тогда его подарок, пусть и не сразу, а после уговоров, но взял и застегнул на своей рубашке. И пару раз Келебримбор видел, как дядя надевает украшение по праздникам, – значит ценит, не носит каждый день, как ту старую, которую он просил починить… Хотя, конечно, Келебримбор не заходил в своих мыслях особенно далеко. Ему нравилось общество Келегорма. И точка.
Выследить Охотника, однако, оказалось непросто. Три дня бесплодные поиски уводили маленький отряд все дальше на север, к Аглону, а следы Келегорма так и не находились. Келебримбор злился, что дядя не отвечает ему осанвэ, злился, когда его спутники осторожно указывали на возможную ошибку в выборе направления… На очередном привале, после новых «ценных» соображений, высказанных его эскортом, Тельперинквар окончательно потерял терпение. Не желая более выслушивать непрошенных советов и сомнений, он умчался из лагеря ночью, скрытно пробравшись мимо часовых.
Теперь, когда сопровождающие следовали за ним на расстоянии, его ничего не тяготило, он мог спокойно продолжить поиски без надоедливых «советчиков». Впрочем, это не особенно помогло. Прошло еще два дня, прежде чем Тьелпэ встретился с дядей, и то, сказать, что «он нашел» Келегорма, было бы огромным преувеличением.
Келебримбор проснулся ранним утром: вчера он не стал ставить шатер, заснул под открытым небом, закутавшись в меха на походной постели. Почувствовав чье-то присутствие, он постарался не выдать себя, осторожно сжав в ладони кинжал, который каждую ночь клал рядом с изголовьем. Чуть повернул голову, – собранный, готовый в любую секунду драться, защищая себя, – но в то же мгновение расслабился.
У потухшего костра сидел, вытянув длинные ноги, Келегорм собственной персоной и рассматривал припорошенные снегом мыски своих высоких сапог. За его спиной огромным клубком свернулся Хуан, прятавший черный нос в белую густую шерсть.
Тьелпэ не мог отказать себе в удовольствии понаблюдать за дядей, пока тот не заметил, что племянник не спит. Келегорм был все же невероятно красив: черные, отяжелевшие от влаги волосы, выбившиеся из прически и завивавшиеся крупными локонами, в которых путались снежинки, оттеняли бледность его бархатистой кожи и прозрачный цвет темно-серых глаз. Тонкие черты его правильного лица, словно высеченные умелой рукой талантливого скульптора, были чуть надменны. Сейчас Келегорм сидел, опираясь спиной на волкодава, смотрел вниз, и его ресницы подрагивали в такт дыханию, но даже в этой расслабленной позе он умудрялся выглядеть гордым и отстраненным. Тьелпэ подумал, что Келегорму очень подходит зимний пейзаж, удачно подчеркивает его холодную, строгую, даже для эльда поразительную красоту...
Но тут дядя неожиданно заговорил, не отрывая взгляда от рассыпавшегося по снегу пепла.
- Я же вижу, что ты не спишь, Тьелпэ. Вы шумели, как стая диких кабанов, но я так пока и не понял, какого барлога ты решил меня искать? Или это был приказ Куруфинвэ?
Последнее время Келегорм стал каким-то странным, вот и теперь, вроде бы он был недоволен, но его раздражение раньше всегда легко было определить по интонации, жестам... А сейчас глаза Туркофинвэ смотрели холодно, и голос звучал безразлично. Даже возмущенный вопрос прозвучал так, словно Келегорм выбрал слова скорее по привычке, чем осознанно.
Келебримбор вздохнул и сел, кутая плечи в теплый плащ. Дядя был одет намного легче, но было непохоже, что он замерз, хотя утро выдалось весьма холодным. А ведь он привык к совсем другим условиям... Они все привыкли, даже Тьелпэ, который покинул Аман еще почти мальчишкой. Впрочем, никто из них никогда ни на что не жаловался – вспоминать вслух вообще было в семье не принято. Разве что в исключительных случаях, а чаще они молчали, прекрасно безо всякого осанвэ понимая друг друга...
- Да, отец просил найти тебя, - Тельперинквар задумался, что это за странная формулировка «приказал» прозвучала из уст дяди.
- Итак, ты меня нашел. – Келегорм грациозно развел руками и улыбнулся не то снисходительно, не то насмешливо. - Что дальше?
Похоже, Охотник был не в духе. Келебримбор тихо вздохнул и, зачерпнув ладонью пригоршню снега, протер им лицо. Когда Келегорм так себя вел, выносить это было невозможно: он, конечно, издевался, и издевался довольно жестоко, но при этом был столь очевидно ласков, что и обидеться не получалось, не то что разозлиться. Только когда в ответ на дядюшкину язвительность Тьелпэ улыбался, Туркофинвэ считал себя чуть ли не оскорбленным.
Видеть эту незамутненную наивность Келегорма было и вовсе странно. Тельперинквар иногда всерьез размышлял, что если бы дядя не ограничивал свои увлечения охотой, он мог бы стать очень изощренным политиком. Келегорм был внимателен, удачно складывал разрозненные события в общую картину, умел добиваться своего, а его излишняя горячность далеко не всегда ему мешала...
Его, на взгляд Келебримбора, меньше всех изменила Клятва. Он остался таким же непосредственным и открытым миру, и при всей своей проницательности вряд ли заподозрил бы племянника в не совсем родственных чувствах... Нет, Тьелпэ был уверен, что дяде такое даже в голову не могло прийти, а потому испытывал что-то вроде стыда, как будто бы он сам обманывал Туркофинвэ.
Но сегодня все было не так. Келегорм продолжал молчать, даже несмотря на то, что Тельперинквар уже изрядно опаздывал с ответом, а обычно Тьелко этого не переносил.


- С тобой все в порядке? – поинтересовался Келебримбор, откинув волосы со лба.
- Куруфинвэ попросил тебя найти меня и замучить глупыми вопросами? – Келегорм изогнул темную бровь удивленно.
- Нет, - Тьелпэ покачал головой и встал. – Он просил нас вернуть... ...ся с тобой, потому что Кано собирался приехать в гости. Думаю, мы как раз успеем их встретить, если отправимся назад прямо сейчас.
- Их? – Келегорм, похоже, особенного энтузиазма не испытывал.
- Кано приедет не один, - пришлось признать Келебримбору, признать и тут же об этом пожалеть. - С ним будет Финдарато Инголдо.
Но против ожиданий, Келегорм не выразил недовольства, не расхохотался издевательски, не обозвал Финрода блаженным... Он вообще ничего не сказал, сидел, выводил мыском сапога какой-то узор в снегу. Тьелпэ покосился на него и стал собираться. Просто чтобы чем-то занять время, потому что с дядей творилось что-то уж совсем непонятное. Тельперинквар вовсе не думал, что Келегорма придется уговаривать вернуться, это было уже как-то чересчур глупо.
Наконец Тьелко сам поднялся с земли, потрепал по загривку Хуана, свистнул, подзывая коня.
- Твои спутники найдут обратный путь самостоятельно?
- Ты не хочешь ехать с эскортом? – Келебримбор старательно гнал от себя мысль, что дядя сейчас откажется возвращаться, и придется что-то с этим делать.
Что делать в такой ситуации, он не знал.
- Я вообще не хочу ехать. Но хочу увидеть Кано, потому поеду. Допрос окончен? – Келегорм никогда еще не был с ним так резок безо всякого повода.
Тельперинквар пожал плечами и продолжил сборы. Скверное настроение пройдет, хотя он дорого бы дал, чтобы понять, что такого отвратительного нашел для себя Келегорм в крепости Химлада.
Дядя как-то слишком сильно изменился за последние месяцы. Мало того, что он стал немногословным и чуть ли не сдержанным, он еще и перестал следить за своим внешним видом. Кое-как причесывался, одевался в самые простые вещи, зачастую не сочетающиеся между собой... Разве что от охоты вроде бы не отказался...
Через пару дней путешествия стало ясно, что и охота увлекает теперь Келегорма постольку-поскольку. Тельперинквар сдался и не пытался разгадать причины странного поведения на глазах мрачневшего дяди. По мере приближения к крепости, Келегорм становился все более молчалив, даже старательно выделывающий забавные прыжки на глазах у хозяина Хуан его не веселил, а уж все попытки Тельперинквара завязать разговор и вовсе оканчивались провалом, так что скоро Келебримбор их оставил.
Остался последний день пути, и им пришлось устроить привал на всю ночь, так как... Да нет, вывих себе Келебримбор придумал, а Келегорм, если и заметил ложь племянника, то вида не подал. Просто Тьелко буквально трясло последние полдня, и Тельперинквар твердо решил если не понять, в чем дело, то хоть дать Келегорму время успокоиться.
В итоге вечером они сидели у костра, шатер стоял чуть поодаль, Хуан привычно свернулся клубком за спиной хозяина и тихо сопел во сне, Тельперинквар чистил кинжал, а Келегорм пил подогретое вино. Изредка Тьелпэ поднимал взгляд и смотрел, как движется горло дяди, пока он делает небольшие, чтобы не обжечься, глотки. Смотрел, как приоткрываются красивые губы, когда он слизывает капли вина со стенки кубка. И опускал глаза, не зная, что сказать.
- Раньше я не замечал за тобой такой любви к созерцанию спутников, - насмешливый голос Келегорма вырвал Тельперинквара из его раздумий.
- Раньше ее и не было, - за словом в карман Келебримбор не лез, а из возраста, в котором можно чем-то смутить, вырос. – Или спутники были не те.
Но все равно Келегорм поймал его врасплох, и ответ прозвучал грубо, а такая грубость всегда только маскирует растерянность. Зато дальнейшее развитие диалога Келебримбор мог предсказать уже сейчас... И едва не уронил кинжал, когда услышал не очередную язвительную шпильку, но совершенно спокойное:
- Прости меня.
Тельперинквар поднял изумленный взгляд на дядю, хотел было что-то сказать, но Келегорм не дал себя перебить.
- Я с тобой последнее время излишне строг, даже груб, хотя ты ни в чем передо мной не виноват. Это я не могу совладать со своим настроением, потому тебе и достается от меня. Извини, Тьелпэ, – и, противореча собственным словам, усмехнулся как-то не очень виновато, даже можно сказать, понимающе.
Протянул племяннику кубок с вином:
- Будешь?
- Спасибо, - Тельперинквар по инерции принял напиток.
Мгновение назад он растерялся, а сейчас готов был смеяться над самим собой. Тьелко вышиб землю у него из-под ног так ловко, что оставалось только улыбнуться. С чего это он решил, что Келегорма так легко спровоцировать? И ведь теперь не догадаться, понял ли дядя его правильно, и нарочно ушел от разговора, или просто не обратил внимания на странное поведение племянника?
Нет, с Келегормом было лучше даже не пытаться заниматься предсказаниями или пытаться что-то однозначно понять… Как Тьелпэ там недавно размышлял о незамутненной наивности? О нет, наивности в Келегорме было столько же, сколько в лисе простодушия. Хотя теперь не поймешь ничего, следы запутал мастерски, и ведь не придерешься...
Тельперинквар восхищенно усмехнулся, посмотрел в кубок, глотнул вина и хотел было продолжить беседу, но Тьелко у костра уже не было. Эта его привычка двигаться совершенно бесшумно иногда доставляла окружающим немало хлопот...
Келегорм пробирался между стволов деревьев, стараясь успокоиться. «Или спутники были не те», - вертелась в голове фраза Тьелпэ. Отчаяние окончательно накрыло третьего сына Феанаро. Во-первых, он прекрасно видел, что происходит с его племянником, и это пугало и злило. Во-вторых, нужно было немедленно поговорить с Атаринке, а Келегорм с трудом мог заставить себя хотя бы просто вернуться к крепости, где остался брат. В-третьих, гости в таких обстоятельствах были точно ни к чему. И если проницательный и тактичный Кано не вызывал в Келегорме никаких отрицательных эмоций, кроме разве что чувства стыда, и то почти неуловимого, то наблюдательный Финдарато раздражал. Не хватало только ему догадаться о том, что тут у них происходит...
И осанвэ... Келегорма мучило аванирэ, это вынужденное одиночество и молчание, когда не мог разделить свои тревоги с самыми близкими. Но теперь он не оставил себе пути назад. С Курво обсудить поведение Тьелпэ необходимо. Пусть лучше брат сочтет его самым ужасным чудовищем, чем останется в неведении относительно степени взросления сына... Тьелко помнил, каким взглядом смотрел на него Тельперинквар. И... Он дорого бы дал, чтобы на месте сына оказался отец.
Сейчас, прислонившись спиной к холодному стволу дерева, почти не видя света костра, оставшегося позади, Тьелко все же позволил себе подумать об Атаринке, а не о собственном искажении. Тельперинквар был очень похож на отца, но в то же время Келегорм не спутал бы их никогда.
Хотя представлять себе, что это Курво смотрит на него так жадно, что это Курво провоцирует его так вызывающе, что это Курво ждет его у костра, чтобы потом лечь спать в одном шатре, так хотелось, что удержаться Тьелко не мог. Он запрокинул голову, ловя губами снежинки, торопливо расшнуровал воротник и провел ладонью по горлу к ключицам, не то лаская, не то останавливая сам себя.
- Не могу без тебя, toronya... – шепот его был совершенно беззвучным. – Не могу...
Колени подогнулись, и Келегорм съехал по стволу на землю, завалился на бок и закусил в кровь ладонь, чтобы не кричать. Потому что у костра его ждал не Атаринке, а влюбленный Тьелпэ, и это было вдвойне ужасно. Боль отрезвила, но отчаяние никуда не делось. Впрочем, от того, что он изваляется в снегу, никому не станет легче, потому Келегорм нацепил на лицо улыбку, почти неотличимую от искренней, и пошел назад.